Яник Городецкий - Треугольник
Потом Герасимов снова стал качать права, ну я и врезал ему пару раз. А что — пусть не зарывается. Я, кстати, терпеть не могу драться, но это лучше, чем терпеть этого полудурка. Потом мы поцапались снова. И снова. И еще много раз. Тогда эта ду… (извиняюсь, то есть Ольга Алексеевна!) и стала вызывать наших родителей. И сегодня тоже сказала, чтобы без родителей я не возвращался. Испугала. Хотя, конечно, неприятно. Сегодня я вообще Лешку чуть не убил. Потому что он отмочил такое, чего я от него совсем не ожидал: он за воротник тряс маленького мальчишку в мужском туалете. Мальчик плакал и брыкался, умоляя Герасимова отпустить его и вернуть ему штаны. Ну я и не стерпел — съездил Лешке по шее. Он меня не видел, я подошел сзади и совсем не заметно. Герасимов медленно осел на пол, а я узнал, что несчастного паренька зовут Мишка, и Герасимов велел ему сегодня принести сорок рублей. Ни фига себе налоги, с меня первый раз потребовал всего двадцать. Но это не имеет никакого значения, я бы даже за пятак его поколотил. У Мишки таких денег не было, и Лешка поймал его в туалете.
Остальное я уже видел. Противно было до ужаса. Я пнул стонущего Герасимова и пошел на урок. Лешка, конечно, нажаловался нашей классной. Я другого и не ожидал. Да впрочем мне было все равно. Только противно.
Так что я шел за родителями и думал, зачем в мире нужны такие скоты. Ведь не нужны. Фашист проклятый! Его все боятся, значит, ему все можно? Вседозволенность? Нет, неправильно это, неверно!
Я шел и думал. И ничего меня не волновало. Только этот животрепещущий вопрос. Я размышлял, как, кстати, завещал великий Лессинг. Поэтому можно сказать, что в случившемся виноват он. Он и Герасимов. Ну и я, наверное, тоже. Все-таки смотреть надо было. Но никак не шофер. Он ехал по всем правилам, скорость не превышал, поворотник включил, даже сигналил. Громко так. Но поздно.
Машина была самая обыкновенная. "Девятка", как у моего отчима. Только цвета другого. Наша красная, а эта была бежевая. Ну да это неважно. Важно то, что теперь водителя, этого бледного дядьку с трясущимися руками, могут осудить. Из-за меня. Только из-за меня, ведь он совсем не был виноват. Я сам не знаю, как так вышло. Обычно я перехожу дорогу очень аккуратно, сто раз посмотрю влево и вправо. Надо мной даже смеялись пацаны. Теперь, наверное, сами смотреть будут по сторонам, еще лучше меня. На всякий пожарный.
Короче, я умер. Сразу, как только попал под колеса.
И больно не было. Совсем…
Я проходил мимо кинотеатра, когда солнце вдруг резко село. Я подумал было, что это неожиданно закатилось солнце моей жизни, но тут же выбросил из головы эти сопливые эпитеты. Я обыкновенный мальчишка, и хотя я умею говорить красиво (о чем наша классная и не догадывается, думает, что я — яркий представитель самой настоящей шпаны, умею только ругаться и сморкаться в скатерть), я ненавижу все эти заумные штуки, как и положено обыкновенному пацану. А это так нечаянно подумалось, про солнце. Может, дело в том, что мы на уроке литературы говорили о чем-то таком? Э… возвышенном? Я правда, не очень-то слушал. Ненавижу литературу. Ее ведет наша классная, Ольга Алексеевна, а у нас с ней, как вы поняли, взаимная антипатия.
Все случившееся было настолько диким, что я и не знал, что думать. Я долго стоял там, у школы, у меня даже голова закружилась от таких непонятных вещей, я решил было, что я спятил. У нормального человека таких галлюцинаций быть не может. Даже у ненормального, мне кажется, тоже. Слишком уж это было жестоко, кроваво, как в каком-то американском боевике. И в то же время сверхъестественно, как в фантастической книжке. И вообще нереально, как в компьютерной игре, напоминающей одновременно и эти самые фильмы и книги. Я нормально отношусь и к боевикам (не ко всем, правда, есть такие страшные и глупые, что воротит), и к фантастике, и к играм, но, когда смотришь, читаешь и играешь, ты и представить себе не можешь, что это все может быть не "от третьего лица", как ты привык, а по правде. Как это случилось со мной. Со мной в главной роли.
Тогда я еще не знал, что мне отвели роль трупа, самую нелегкую, какую только можно сыграть. И что сыграю я ее хоть и с трудом, а достойно… Но об этом потом.
Прошло уже несколько часов после того, как… ну, в общем, понятно. Я чуть не сошел с ума за эти часы. Такого со мной еще никогда не случалось. Сначала я вообще был в шоке. Я круто повернул от школы и пошел, думая о том, что случилось, совершенно не заморачиваясь, куда я иду. А получилось довольно далеко.
Я сделал несколько открытий. Я здорово изменился. В плане, как бы это сказать, физически. Я, можно сказать, исчез. То есть я не исчез, раз я чувствовал, что я есть, но не видел меня никто. Ни один человек, совсем. Я быстро в этом убедился, когда нечаянно наступил на ногу одной женщине. Я не хотел, просто она шла спереди, а я сзади, а когда я иду так, можно не ждать, что ваши ноги останутся неотдавленными. Это у меня совершенно нечаянно получается, от неловкости. Так вот эта женщина, когда я случайно наступил ей на ногу, даже не развернулась и не сказала мне все, что она думает о таких вот товарищах, которые не привыкли смотреть под ноги. О товарищах вроде меня. Я даже сжался, приготовившись это все выслушать, но ничего не произошло. Тетка просто пошла дальше, ничего мне не сказав. Я помотал головой. Это было как-то неожиданно, неправильно, нелогично.
Но я решил, что женщина просто решила со мной не связываться. А зря я так решил. Потому что где-то через полчаса приключился очередной конфуз. Прямо как издевательство. Я шел, глубоко задумавшись, был, как говорится, целиком и полностью в себе, и, свернув куда-то за угол (куда — не знаю, не следил, соображать нормально я начал только рядом с кинотеатром, а это еще не скоро), налетел на несущегося по своим делам с огромной скоростью мальчишку. Точнее, это он на меня бросился — очень торопился. Разглядеть его я не успел — он пролетел через меня, будто сквозь облако… Я чуть не упал, мне было больно, ужасно больно, непонятно почему, а еще страшно. Страшно потому, что я понял, отчего все так. Так дико, так непонятно, так необъяснимо.
Теперь я мог это объяснить. Но от этого это все не стало менее непонятным и диким. Я был призраком. Еще час назад я был мальчишкой, обыкновенным парнем тринадцати лет, радовался жизни (хотя нет — час назад я не радовался жизни, а сидел в кабинете директора), а теперь я привидение. Фантом.
Я мог корчить рожи кому угодно, распевать неприличные песни, которые мы часто горланили на переменах с пацанами (учителя при этом на нас смотрели, как на деградирующих особей). Все мог. Но, во-первых, я бы себе этого никогда не позволил. Не знаю, почему. Это же не в школе, где такие демонстрации напоминают акции протеста, а просто на улице — выглядит настоящим форменным свинством. Я же не Герасимов, в самом деле. А во-вторых, какой смысл так делать, если тебя все равно никто не увидит? Не та романтика. Да и настроения не было. Как я мог веселиться, когда случилось такое.
Я чуть не умер. То есть не так, неправильно я выразился. Я ведь уже умер. Но мне было так плохо, как будто я умер еще раз. Я был призраком. Не настоящим. Сквозь меня проходили люди, как в кино проходят через привидений. Я думал, так не бывает. Наивный. А знаете, мне это было больно. Каждый раз, как тогда, с мальчиком. И притом ужасно больно. Сильный такой толчок. После такого толчка человек падает на землю. Но самое грустное, что я не падал. Я оставался на ногах, потому что никакие силы не могли заставить меня упасть. Я был почти НИЧТО, а ничто не может повалиться на землю.
Я кричал. Кричал сначала, чтобы на меня обратили внимание, звал людей, хоть кого-нибудь. Меня никто не слышал. Кончилось тем, что я стал орать всякие непристойности. Я матерился, как сапожник. Я пытался сделать хоть что-нибудь, чтобы меня заметили. Ругался, бесился, орал. Нет, меня не видел никто. Я сел в траву и заревел. А что мне еще оставалось делать? Я бы с радостью сбросился с какой-нибудь крыши, только бы закончился этот кошмар. Но я не мог. Я не мог умереть еще раз.
Или… мог?
Я глотнул слезы, размазал их по лицу белым рукавом, посмотрел вокруг. Было холодно и пусто. В первом классе мы на уроке риторики (был такой урок в старое доброе время) по картинкам в учебнике рассматривали сказку. Про одного мальчика, который проснулся утром и оказался один. В одночасье. Совершенно один. Дома не было никого, ни мамы, ни папы, на улице тоже. Ни единого человека. Магазины не работали, автобусы не ходили, люди не торопились на работу. Потому что не было людей. И тогда я, первоклассник, казалось бы, совершенно неразумное существо, каждой клеточкой ощутил чувства этого несчастного пацана. Его ужас. Как ему было страшно, этому мальчику. И, наверное, холодно и пусто. Как мне сейчас. Потому что все точно так же… Почти. Меня не видит никто. И хотя автобусы ходят, и люди торопятся на работу, или куда-то там еще, и магазины работают, как ни в чем не бывало, я чувствовал себя этим мальчишкой. Потому что я был один.
