Юлия Иванова - Лунные часы (Сказка для взрослых пионерского возраста)
— Какой танцор, — зашептал он, озираясь, — В этом дурацком царстве дважды два — пять, поэтому приходилось всё время танцевать не в такт и… В общем, разучился я. Совсем разучился. К тому же, сам понимаешь, пироги с утра до вечера, растолстел, форму потерял. Лишний раз повернуться трудно. Ты уж замолви за меня Петровой…
— Ладно, — сказал я, только чтоб отвязаться.
— Эх, Олег! — Безубежденцев вдруг уткнулся мне в плечо и зарыдал, — Потерял я свой талант, Олег, начисто потерял! А какой был талантище! Помнишь? Лучший танцор Безубежденцев! Кому служк — тому пляшу…У-уу!..
Но тут подкатила карета Федота, и Безубежденцев исчез в толпе. Как я ни ненавидел Петрову, но мне её стало даже жалко, такой Федот был толстопузый и противный. Он, как всегда, тащил за собой на верёвочке пузатую бутылку, а в другой руке на поводке вёл нашего Волка, Который Всегда Смотрит в Лес. Волк тоже растолстел — видно, мясом во дворце кормили вдоволь.
Но зато вид у Волка был ещё печальнее прежнего. Он то и дело вздыхал, глядя в даль, будто хотел сказать:
— Что ваше дурацкое мясо по сравнению с заветной свободой!
Вслед за Федотом из кареты вышла Петрова. Она была вся в чёрном, как на похоронах. Да, конечно, ведь чёрное — это белое! Петрова подошла ко мне. Она была очень бледная, чёрный цвет ей совсем не шёл, губы дрожали, но она улыбалась. Петрова протянула мне руку.
— Спасибо, что пришёл.
— Я хотел ей сказать, что я ей теперь вовсе не друг, что она для меня теперь на «вы» с самой маленькой буквы, ноль без палочки и всё такое, но почему-то не мог произнести ни слова.
Но руки Петровой я не подал. Я даже спрятал руку за спину.
Петрова поняла, медленно опустила свою. Но не смутилась, не покраснела, не заплакала — ничего такого. Только продолжала как-то странно смотреть на меня. Будто это не она выходит замуж за царского сынка, а я. Будто не она предательница, а я. Потом сказала:
— Эх ты…
И пошла себе. Будто это я «эх ты…», а не она. Пока я собирался ей что-нибудь крикнуть вдогонку, затрубили трубы и Глашатай провозгласил:
— Её Сверхсовершенство Раскрасавица-царица!
Толпа расступилась, приветствуя царицу, которая тоже была вся в чёрном, но выглядела куда лучше Петровой. Золотые локоны, румяные щёки, огромные, как у куклы, голубые глаза… Теперь понятно, почему она предпочитает чёрный цвет…
Ещё я подумал, как это у такой красавицы получился такой уродливый сын? Федот стоял ко мне боком. Я видел его похожий на десятикилограммовый арбуз живот, длинный острый нос, нависший, как сосулька, над вечно мокрыми плаксивыми губами. А рядом — маленькая бледная Петрова из 65-й квартиры, которая приходила ко мне играть, и от которой я прятался под кровать. Которой я таскал до дому портфель, и которая отобрала у меня билет на Олега Попова. Которая звала меня, как мама, Аликом, и с которой мы прошли все Кулички. Почти всю сказочную жизнь.
И тут я понял, что сделаю — я убью Федота. Правда, у меня нет никакого оружия, а на ноге пудовая гиря, но я его ударю так, что он больше не встанет. То есть встанет Федотом, Убитым Олегом Качалкиным, а такой вряд ли годится в женихи. Надо только всю силу вложить в один удар — второй раз мне уже ударить не дадут. Накопить силы для этого сокрушительного удара и выбрать момент. Единственный шанс.
Я даже дышать перестал — копил силы. А царица говорила речь. Она сказала, что рада породниться с девочкой из мира Людей, которая восхищена замечательными демократическими принципами царства Непроходимой Глупости, и согласна стать Круглой Дурочкой.
Сейчас я им покажу! Как только дурёха Петрова раскроет рот, я вам покажу «демократические принципы»! Я придвинулся ближе, волоча за собой гирю. Я копил силы, и это были силы всей моей предыдущей жизни. Берегись, Федот!
— И признать, что наша царица — раскрасавица, — донеслось до меня, будто сквозь толщу воды, — Подойди ближе, дитя моё…
Петрова пошла. Мне казалось, что моё сердце стучит на всю площадь. Я сделал ещё шаг.
— Что же ты молчишь, говори, — улыбнулась голосом царица, — Или ты настолько поражена моим совершенством, что у тебя от восхищения отгнялся язык?
Петрова открыла рот. Я весь напрягся. Сейчас!
И вдруг…
Я даже не понял сначала, что произошло. Петрова нагнулась к царице, затем отпрыгнула, и…
Красавицы с золотыми волосами больше не было. Перед толпой стояла безобразная старуха с проваленным ртом, с таким же, как у Федота, носом сосулькой и жалкими седыми волосками на почти лысом черепе.
А золотые локоны вместе с румяными щеками и голубыми глазами — всё это непостижимым образом оказалось в руке у Петровой. Она взмахнула ими, как флагом.
Толпа ахнула, разом откатилась, как волна от берега, и замерла.
— Смотрите, вот какая она раскрасавица! Все смотрите! Это Кривда!
Я не узнал голоса Петровой, такой он сейчас был сильный и звонкий.
— И платье на ней — чёрное, и город ваш чёрный, и на неделе — только одна пятница! И дважды два — четыре! Четыре! Четыре!
— Правильно, слушайте Петрову! — закричал я, наконец-то опомнившись, — Дважды два — четыре!
Сейчас толпа оживёт, забурлит, свергнет Кривду и её министров, а нас с Петровой на руках понесут ко дворцу. Какая же Петрова молодчина!
Но ничего такого. Толпа почему-то молчала. Приглядевшись, я увидел, что у одних Дураков совсем закрыты глаза, другие молчат в тряпочку, третьи молчат, воды в рот набравши. Для этого по рядам бегали Стражники с тряпочками и кувшинами воды. Господин Держатель Уха Востро знал своё дело.
— Стойте, куда же вы?
Дураки пятились и, разбегаясь, бубнили:
— Моя хата с краю — ничего не знаю! Не знаю, и знать не хочу!
А к нам с Петровой уже подбирались Стражники в колючих ежовых рукавицах во главе с Держателем уха Востро. Я рванулся к Петровой, готовый защищать её до последней капли крови. Увидел, как подкралась к Петровой Кривда, закутанная с головой в чёрный кружевной шарф, вырвала свои локоны со щеками и глазами, напялила и снова обернулась раскрасавицей.
— Буду драться до конца, — сказал я Петровой, — Пусть знают, как погибают за Истину настоящие пионеры! А ты беги, ты ж девчонка!
Но она лишь стиснула мою руку и не шевельнулась.
— Героями хотите стать? — злобно зашипела Кривда, — Чтоб о вас пели песни и слагали поэмы? Не выйдет, Умники! Посадить их на вечные времена в самое глубокое и мрачное подземелье, из которого им никогда не выбраться. Позвать ко мне Ложь на Длинных Ногах! Пусть обежит все Кулички и расскажет про них самые мерзкие и гнусные небылицы, какие только можно придумать. И скоро вы прослывёте самыми гадкими и отвратительными персонажами на Куличках, хуже упырей и вурдалаков. Ваши родители и друзья-пионеры в мире Людей от вас отрекутся и будут стыдиться даже произносить ваши имена. И никто никогда не узнает правды.
Стражники отступили, и появилось какое-то противное белесое существо, похожее на картофельный росток. Крошечные головка и туловище, а дальше — ноги, ноги, ноги…Я понял, что это и есть Ложь на Длинных Ногах. Существо почтительно склонилось перед царицей, качаясь от ветра.
— Оповести всех, что свадьба не состоится, так как невеста неожиданно сошла с ума от счастья, — приказала Кривда, — Федот, не реви, мы найдём тебе сказочную невесту.
— Не хочу сказочную, хочу настоящую-уу! — ревел Федот, залезая в бутылку.
Но его вместе с бутылкой быстренько унесли в карету. Дураки разбежались по хатам. Только Дурочка из Переулочка украдкой вытирала слёзы, когда нас уводили, но на неё никто не обращал внимания.
ГЛАВА 10
Я сидел в самом глубоком и мрачном подземелье, какое только нашлось в царстве Непроходимой Глупости. Здесь не было ни дней, ни ночей, ни времён года. Интересно, изменится ли что-нибудь, когда мы станем персонажами? Или всё так и останется — мрачные голые стены, сказочно тусклая лампочка под потолком и одинокий узник, пионер Олег Качалкин. Страдающий, но не сломленный.
Навсегда.
Хуже всего было то, что нас с Петровой посадили врозь — наши камеры разделяла толстенная стена, через которую мы перестукивались. Звук был слабый-слабый. Мы не знали Морзянки. Перестукивались просто, чтоб слышать друг друга.
А мне, как назло, именно сейчас необходимо было лично увидеть Петрову, чтобы сказать ей…Сколько важного хотелось сказать Петровой! Что я был гад и осёл, когда не подал ей руки и собирался от неё отречься, считая предательницей… Я вспоминал это её «Эх ты!» и прямо корчился, до того был сам себе противен. Она придумала такой замечательный план, чтобы перед всеми разоблачить Кривду, а я ничегошеньки не понял. Ясно, у неё не было возможности меня предупредить — вдруг нас подслушивают! Кроме того, она боялась, что я помешаю, — девчонки куда лучше умеют притворяться…
