Исса Плиев - Через Гоби и Хинган
– Как дела, полковник? Каково настроение? – запросил я по радио Дорожинского.
– Неважные дела, товарищ командующий…
– Что такое?
– Горючее опять на исходе. Боюсь, что главные силы в ожидании подвоза геэсэм вынуждены будут временно остановиться.
– Горючее будет. К вечеру ждите бензовозы.
Я сообщил Дорожинскому обстановку, рассказал о 7-й дэвановской дивизии и приказал: сразу же после заправки ночью атаковать отборными силами передовых частей дэвановскую кавалерию в районе Канбао.
После боя мне доложили, что наши танковые и механизированные части действовали умно и дерзко. Ошеломленные внезапной атакой, неся потери, дэвановцы оказались смятыми и в беспорядке начали отходить по тракту в сторону Калгана. Под ударами преследовавшей их мотомехгруппы дэвановцы вынуждены были свернуть на бездорожье и поспешили к Шанду. Туда же устремились и деморализованные, плохо управляемые уцелевшие части из 3-й кавдивизии князя Дэвана, после того как ее застигла и основательно потрепала на марше наша штурмовая авиация.
Новое донесение заставило меня призадуматься, хотя оно и сообщало об успехе соединений калганского направления. [84]
В ходе стремительного наступления наша мотомехгруппа оторвалась от главных сил калганского направления более чем на 50 километров. До Чжанбэя оставалось 120 километров, до Шанду, куда свернули дэвановские дивизии, напрямую около 60. Что делать, куда направить главные усилия?
Сразу напрашивалось решение: прежде всего разгромить вражеские войска в районе Шанду и этим развязать себе руки для действий против Калганского укрепрайона (иначе эта группа оставалась висеть у нас на фланге).
Но ведь оценивать противника только по формальному соотношению сил неправильно. Необходимо учитывать морально-психическое состояние его войск. У 7-й и 3-й дэвановских дивизий оно было явно невысоким. Вражеские соединения с самого начала не сумели подстроиться к нашему стремительному наступлению и метались в поисках выхода из сложившейся для них тяжелой ситуации. И теперь, когда мы пойдем вперед, их командование будет думать, конечно, не о том, чтобы атаковать наш фланг, а о том, как уберечь от ударов свой собственный фланг.
Эти рассуждения привели меня к выводу, что не следует терять время на разгром неприятеля в Шанду, а надо решительно наступать вдоль Калганского тракта.
Я потребовал, чтобы части калганского направления к утру 15 августа взяли Чжанбэй и произвели разведку боем Калганского укрепрайона. Продолжая решительно развивать наступление на Калган, они должны были предъявить шандунской группировке ультиматум о сдаче в плен. Для наступления на Шанду из полков второго эшелона выделялся один усиленный мотострелковый батальон, которому предстояло смело развивать наступление с запада по маршруту Панцзян – Губчилин-Сумэ – Циньдай – Шанду и своими активными действиями в горах создать впечатление, что в тыл противника вышли крупные силы советско-монгольских войск.
Предъявление ультиматума, по моему расчету, должно было сразу выяснить отношения с дэвановцами. Если они ответят «нет», то, может быть, придется отвлечь часть сил для удара на Шанду.
Нельзя было не учитывать, что Чжанбэй – важный опорный пункт, крупный узел дорог, центр провинции [85] Чахар. Неподалеку расположено несколько военных городков и аэродромов. Близость Калганского укрепрайона дополняла оперативную важность Чжанбэя. Но все это не исключало, а именно определяло необходимость стремительного удара с ходу. Тем более что разведка не обнаружила перед Чжанбэем заблаговременно подготовленной обороны.
Противник заметно активизировался. Недалеко от деревни Мяотань дэвановская кавалерия неожиданно атаковала подразделение офицера Юдина. Вражеских конников было во много раз больше. Они, видимо, ожидали, что их первый же воинственный клич внесет в ряды нашего подразделения панику и обратит его в бегство. Но советские воины быстро развернулись в боевой порядок и застыли в ожидании приближающейся орды. Это хладнокровие смутило атакующих. Хотя они и продолжали надвигаться, воинственный пыл вражеской конницы начал ослабевать.
Юдин подпустил конную лавину поближе и скомандовал:
– По атакующей коннице длинными очередями – огонь!
Слишком поздно поняли дэвановцы свою оплошность. Кинжальный огонь десятков автоматов и пулеметов начал опустошать их ряды.
Рано утром 15 августа юго-восточнее Алаймяо над нашими войсками на бреющем полете появились четыре японских «хелена». Сделав несколько заходов, они сбросили бомбы и обстреляли нас из пулеметов.
Необходимо было повысить темпы наступления и предъявить гарнизону Чжанбэя ультиматум о сдаче в плен. В случае отказа нам предстояло, совершив обходный маневр, с ходу атаковать город.
К 10 часам передовая мотомехгруппа подошла к Чжанбэю. От имени командования советско-монгольских войск каждой дивизии Внутренней Монголии был предъявлен ультиматум.
Командованию 1-й кавдивизии предложено сложить оружие и сдаться в плен вместе со всеми японскими и маньчжурскими советниками. В семи пунктах ультиматума излагались условия капитуляции, в целом достаточно почетные.
Но на ультиматум нам не ответили. [86]
На следующий день, пополнившись горючим, мотомехгруппа решительно атаковала противника и ворвалась в город. Завязались напряженные уличные бои. Войска и полицейские отряды противника, численно превосходившие нас, оказали довольно упорное сопротивление. Только после того как бронеподразделения офицера Сорокина и рота автоматчиков офицера Чирко захватили штаб дэвановской дивизии и полицейское управление, оборона врага стала терять устойчивость. К вечеру город удалось в основном очистить. Развивая наступление, части мотомехгруппы вышли к Калганскому укрепрайону и закрепились там.
Ночью мне доложили, что генерал-лейтенант Дамрин-Сурун согласен принять условия ультиматума.
– Очень приятно слышать добрые вести, – ответил я. – Обяжите генерала разоружить в городе Шанду и в прилегающих к нему районах все японские и маньчжурские подразделения и комендатуры, не входящие в его дивизию.
Забегая вперед, скажу, что Дамрин-Сурун выполнил это условие, чем спас жизнь многим своим цирикам.
Примерно в это же время к нам обратилось командование 3-й кавалерийской дивизии дэвановцев. Оно заявило, что сложит оружие при условии, если всем рядовым и офицерам будет дарована жизнь.
Сдавшиеся в плен части и соединения были малочисленны: они понесли значительные потери в боях. Оставшиеся в живых выглядели физически измотанными и деморализованными. В полках началось разложение: процветали пьянство, курение наркотиков, азартные игры на деньги, лошадей и оружие, грабеж мирного населения и монастырей.
Мне рассказывали потом об одном любопытном эпизоде. После капитуляции 3-й дивизии неизвестно куда запропастился ее отдельный пулеметный эскадрон, носивший грозное название «Самум». Группа наших офицеров обнаружила его в лощине, около небольшого монастыря. Представители советского командования невольно стали очевидцами весьма странного зрелища: под дикие крики и вой раздетые до пояса солдаты избивали друг друга плетьми. Оказалось, цирики одного из взводов проиграли в кости цирикам другого взвода дорогой [87] дэли{18} командира эскадрона. Когда выигравшие начали стаскивать халат с хозяина, преданные солдаты встали на защиту командира. Неизвестно, чем бы все кончилось, если бы советские офицеры не пресекли драку.
Массовой сдаче в плен дэвановских солдат в немалой мере способствовала деятельность политаппарата Ю. Цеденбала. Политуправление Конно-механизированной группы проводило большую работу по дезорганизации войск противника. Над занятой врагом территорией наша авиация разбрасывала множество листовок, раскрывающих освободительную миссию советских и монгольских войск. Авторами некоторых листовок выступали даже военнопленные. Они рассказывали о гуманном обращении с ними и призывали однополчан последовать их примеру и этим спасти свою жизнь.
Убедившись, что, вопреки японской пропаганде, жизнь пленных, захваченных советскими и монгольскими войсками, находится в полной безопасности, солдаты и офицеры Дэвана начали охотнее сдаваться на милость победителя.
В делах Архива Советской Армии сохранился интересный документ: письмо командира 9-й вражеской кавдивизии генерал-майора Буяндогтеха. Он обращался к командованию монгольской Народно-революционной армии с оригинальной просьбой: «Выделить партийного работника для проведения митинга и бесед с моими солдатами»{19}.
Жители Чжанбэя с ликованием встретили советско-монгольских воинов. Они торжественно отпраздновали день освобождения от тирании японских захватчиков. Специально выбранная населением делегация преподнесла освободителям знамя. Делегацию сопровождали толпы жителей с красными флагами, с красными повязками на руках и букетами цветов. И всюду – барабанный бой, звуки гонга, возгласы благодарности.
