Василь Когут - Копия Афродиты (повести)
— У тебя же экзамены. _
— Сдам, — отмахнулся Сися. — Скажу по секрету: мы со своим стариком кое-что решили провернуть…
Алеша сразу насторожился. Не Журавский ли подсказал о кладе Серафимы и не он ли уже подключил Саньку с отцом?
Санька, рассматривая экран компьютера, загадочно улыбнулся, затем хлопнул ладошкой о ладошку, словно стряхнул пыль.
— У меня будут права тракториста, — продолжил он, — умею слесарничать, освоил электросварку. Словом — спец. А отец с матерью — не худшие работники на ферме. Понял?
— Вы что, в Заречном ферму хотите захватить?
— Не захватить, а работать семейством, — поправил Сися. — Мы прикинули: по несколько тысяч рэ в месяц выйдет…
— Фю-ю-ить! — присвистнул Алеша. — Может, Журавский надоумил вас на это?
— При чем здесь Журавский… Ему не до этого. У него более важное дело… Он втайне от меня возился с копией серег. Интересовался, между прочим, у матери, не приходили ли чужие люди к Серафиме за каким-то кулоном. Не находили ли в деревне что-нибудь интересного. Старинные книги, мол, или еще чего… «Что ж тут можно найти? — отвечала мать. — Когда строили водохранилище — всякую дрянь находили. Из реки вытащили сгоревший немецкий мотоцикл, дети его тягали потом по лугу. Под старым мостом нашли неразорвавшийся снаряд. Мало ли какой гадости после фашистов осталось…» — «Да я не об этом», — не отставал Журавский. «А о чем же?» — спросила мать. «Я все о Серафиме. Не могу поверить, чтобы граф Войтеховский не оставил ей какие-нибудь ценности». — «А тебе-то что, — не на шутку разозлилась мать. — Всю жизнь маялся по свету, а на старости вспомнил Серафиму. Ты же сам говорил: предлагала». — «Мм-да-а, — буркнул Журавский. — Я же не наркомом был». Больше ничего не сказал. К вечеру заторопился домой…
Алешка из рассказанного не пропустил ни слова. Выходит, Самсон Иванович приезжал не отдохнуть, а узнать насчет Серафиминого клада. Весь расчет он сделал на серьги и на то, что о кладе никто ничего не знает.
— А разве тебе не известно, — наивно спросил Сися, — что там такое спрятала твоя старуха?
— Что же она могла спрятать, — пожал плечами Алеша. — Она была у графа прислугой. Много ли прислугам платили?
— Наверное, платили, — заключил Санька. — Я видел, как Журавский молотком обстукивал стены старой мельницы. Говорил, что должен быть где-то старый тайник, в котором хранятся важные партизанские документы и еще что-то…
Алеша внимательно посмотрел на Саньку.
— И ты поверил?
— Про документы — не-а-а. А про клад… Чего ж не верить. Читал я, что из генов царских родственников можно восстановить самого Ивана Грозного, чтобы лично расспросить его о прошлой жизни. А тут мелочь такая: тайник. Надо, по-моему, разобрать всю мельницу по кирпичику…
Санька ничего не сказал. Скривился, протянул на прощание руку.
— На днях зайдем насчет семейного подряда к твоему отцу. Надо решить вопрос о пастбищах и сенокосах.
Глава 21
МИРАЖ
Алеша с Лидой решили обследовать гаражи — бывшие графские склады. Глубокие подвальные помещения, они когда-то служили хранилищем овощей, фруктов, вин. По сути, они были тоже трехэтажными. Долгое время склады служили свалкой. Только несколько лет тому их привели в надлежащий порядок, в наружных помещениях оборудовали гаражи для автомобилей, в подвальных — держали всякую мелочь. Теперь гаражи были обнесены деревянным проломанным во многих местах забором. Во дворе валялись выброшенные детали, узлы, старые резиновые покрышки.
— И куда отец глядит! — возмутился Алеша. — Такой кавардак!
— Он же агроном.
— Но он член правления.
Ничем таинственным и примечательным гаражи не выделялись. Длинное прямоугольное здание из красного, как и мельница, кирпича, с наклонной крышей, узенькими окошечками, скорее всего для вентиляции, нежели освещения. Никаких меток и линий нет. К тому же стены поцарапаны, поколоты, выпачканы. Нет, в этом здании ничего нельзя укрывать.
— Что думаешь? — повернулся Алеша к Лиде.
— Неуютно здесь, грязно. А когда-то это был образцовый графский склад…
— Я о кладе спрашиваю. Где его можно тут упрятать?
— Клад можно спрятать и на ровной дороге. Так даже надежнее… Молотком простукивать неудобно…
Алеша с недоумением посмотрел на Лиду. Шутит или серьезно? На ровной дороге… А логика какая-то в этом есть. У Алеши эта мысль вызвала досаду. Нет у него своего твердого мнения. Достаточно Лиде что-нибудь сказать, как он тут же соглашается с ней. Чем-то она похожа на его мать. Только мать всегда серьезно и убедительно говорит, а Лида — будто шутя, легкомысленно…
Пробравшись через проем в заборе, Алеша и Лида вышли в парк. Правда, парка, как такового, уже не существовало. Говорят, Серафима, когда была помоложе и работала в конторе уборщицей, заодно и за садом присматривала — клумбами, кустарниками. С уходом ее на пенсию все захирело, пришло в запустение. В последние годы тут стали пасти скот.
А не подозрительно ли, что Серафима бесплатно ухаживала за цветами? Ради чего бы это? Ребята все же определили следы бывшей клумбы. У Алеши в воображении возникли линии вдоль и поперек, пересекавшие избитый до пыли участок. Все это будто соответствовало знакам на серьгах и кулоне.
— Лидка, — охрипшим голосом прошептал Алеша. — Похоже!
— Сверимся.
— Я и так помню.
Особенно неестественным казался бугорок посреди площадки. Ведущая через бывшие клумбы тропинка тоже огибала его.
— Сбегай за лопатой!
Раскапывал бугор Алеша с вдохновением. Землю аккуратно складывал рядом. Лида внимательно наблюдала, часто оглядывалась по сторонам: не идет ли кто полюбопытствовать, чего это они здесь роются. Но никого поблизости не было. Алеша уже углубился в землю по колени, и вдруг лопата со скрежетом соскользнула с чего-то твердого.
— Что-то есть! — вырвалось у него.
Он отложил лопату и стал осторожно разгребать песок руками. Вскоре обнаружил бугорок правильной продолговатой формы. Сердце у Алеши стучало, словно хотело вырваться из груди. Он заторопился. Вот бугорок показался полностью, впереди него какая-то неровная округлая полочка. Сантиметр за сантиметром очищая находку, Алеша, наконец, понял, что это голова какой-то скульптуры. Глаза-впадины, набитые землей, низкий прямой лоб, ровные волосы, усы-полочка и округлый подбородок.
— Неужели это спрятала Серафима? — недоуменно промолвила Лида. — Зачем ей нужна была эта голова?
Алеша уже не осторожничал. Торопливо выбрасывал песок, пока не обнажились лицо, шея, грудь скульптуры. Вылез из ямы, отступил на несколько шагов, всмотрелся в лицо. И показалось оно ему каким-то знакомым, где-то виденным. В телевизоре или в газетах? Голова была гордая, уверенная, с прищуренным взглядом, устремившимся в небо. Казалось, она вот-вот заговорит.
— Может, это тот самый граф? — спросила Лида.
— Граф. Да не тот, — резко ответил Алеша.
Он взял лопату, быстро засыпал яму, притоптал землю ногами, прикрыл дерном.
— Уходим!
— Что ж ты молчишь? — обиженно сказала Лида. — Это связано с прабабушкой?
— Это связано со всеми, — неопределенно ответил Алеша.
Дома, когда отец вернулся с работы, Алеша подошел к нему и задал вопрос:
— Па-ап, у нас в селе был какой-нибудь памятник?
— Был, — ответил отец и посмотрел на сына. — А что?
— Интересно. А кому?
Отец ответил не сразу. Заложив руки за спину, прошелся по комнате.
— Спрашиваешь кому? Товарищу Сталину. Раньше его памятники были в каждом райцентре, а ретивые руководители старались установить и в центрах колхозов.
— А куда наш памятник подевался? Виктор Степанович пожал плечами:
— Черт его знает! Я еще пацаном был, в шестой или седьмой класс ходил. Тот памятник был установлен в графском парке в центре клумбы. Такой величественный бюст, золотом горевший в солнечных лучах. Из бронзы, что ли? Однажды утром идем в школу, глядь — памятника нет. Как сквозь землю провалился. Выходит, ночью убрали его.
— И ты ни разу не поинтересовался, где он?
— Ни разу. И знаешь, как-то никого это не интересовало. Убрали и убрали. Поделом! А что?
— Ничего, — ответил Алеша. — Просто интересно.
— Ничего интересного, — сказал отец. — Это теперь вы, молодые, много знаете. А тогда…
Что тогда, отец не договорил. Да, видимо, и не надо было говорить. Но оба подумали об одном и том же. Тимофей Игнатьевич Голота, один из корней рода, погиб не без благословения того, о ком только что шла речь. Да и не только он. Алеше на память пришли когда-то сказанные матерью цифры: двадцать шесть арестованных до войны и двенадцать — не вернувшихся с войны. Когда было страшнее? Наверное, до войны. Люди не знали, за что их убивали…
