Джеймс Паттерсон - Проект Омега
— Вам? Поверить? Я что, с дуба рухнула? — я задыхаюсь. Меня как будто бы придушили.
Джеб берет в руки мое левое запястье. Инстинктивно пытаюсь отдернуть руку. Напрасно! Она привязана. Не ослабляя ремней, он осторожно поворачивает мою руку внутренней стороной наверх.
— Смотри, — говорит он мягко. — Я же говорю тебе, что вы все это время оставались в Школе. Что ничего из того, что ты воображаешь, не происходило. Все это вам только привиделось.
Помнишь, дорогой читатель, я рассказывала про рваный красный толстый шрам на руке. Я пыталась сама вырезать чип раковиной. А потом операция несколько дней назад. От нее тоже шрам остался. Тонкая прямая линия. Может, длиной с инч, не больше.
Джеб закатывает мне рукав так, чтобы мне было видно предплечье.
Ни того, ни другого шрама там нет. На руке никаких отметок. Пробую пошевелить пальцами. Они шевелятся. Моя левая рука в полном порядке. Никаких двигательных нарушений.
Рядом со мной Газзи изумленно втягивает в себя воздух.
А я, наоборот, стараюсь вовсе не дышать. Стараюсь скрыть, в каком я шоке. Потом меня осеняет: Тотал! Уж его-то мы точно нашли в Нью-Йорке!
— А как насчет Тотала? — победоносно выпаливаю в лицо Джебу. — Он что, тоже сон?
Джеб смотрит на меня почти что с нежностью.
— Да, моя девочка. И он тоже был сном. Говорящей собаки Тотала не существует.
Он отступает в сторону так, что нам всем видна кровать напротив. Она пуста. Белоснежные простыни туго натянуты и не смяты. Тотал там никогда не лежал. Не может быть!
42
Так… Как мне из этой путаницы выпутаться? Они мне мозги или пудрят, или прочищают.
Быстро мысленно перебираю возможные варианты:
1) Они врут (без сомнения):
а) врут, что мы все это время оставались в Школе;
б) не врут, что мы все это время оставались в Школе.
2) То, что происходит, даже сейчас, сию секунду, — еще одна галлюцинация.
3) Все, что до сих пор происходило, было болезненными кошмарами и галлюцинациями, вызванными наркотическими препаратами (возможно, но крайне маловероятно).
4) Врут они или нет, во сне это все происходило или наяву, надо вырваться отсюда любой ценой. Накостылять им как следует. А там — будь что будет.
Откинулась обратно на свою тощую подушку. Посмотрела по сторонам. Вот моя стая. Я видела, как они росли, как прибавляли в росте, как волосы становились длиннее. Не могли они оставаться здесь, годами привязанными к койкам. Разве что нас сразу создали нашего нынешнего возраста и мы всегда были нынешнего роста?
Смотрю на Ангела в надежде, что она пошлет мне какую-нибудь обнадеживающую мысль. Но ее ледяные глаза и каменное лицо ничего не излучают.
Больше думать я не могу. Меня мучают голод и боль. Стараюсь не дать воли нарастающей панике. Закрываю глаза и делаю усилие несколько раз глубоко вздохнуть.
— Ну, и что вы теперь собираетесь делать? — спрашиваю их нарочито спокойно.
— Мы тебе сейчас что-нибудь дадим, — откликается Джеб.
— Последний предсмертный обед, — вторит ему Ангел ангельским голоском.
Глаза у меня широко открываются.
— Ты уж прости нас, Макс, — вступает Анна Валкер, — но тебе наверняка известно, что мы закрываем все рекомбинантные эксперименты. Все образцы рекомбинантов по типу человеко-волк на сегодня уже «отправлены на покой». Теперь настало ваше время.
Понятно теперь, почему ирейзеров в последнее время как корова языком слизала. Газзи уже объяснил нам с Клыком ситуацию с роботами-флайбоями.
— «Отправлены на покой» в том смысле, что уничтожены. Убиты? — переспрашиваю я ровным голосом. — Как же вы после всего этого сами-то жить будете? Куда совесть свою денете? Думаете, если словам «смерть» и «убийство» подобрать изрядное число эвфемизмов, так и совесть обмануть сможете? Как, например, на ваш слух прозвучит такое объявление: «По сообщениям местной полиции, семь человек отправились на покой в результате аварии на шоссе номер семнадцать». Или такие вот мамашкины сыночку увещевания: «Джимми, не надо отправлять птичку на покой из рогатки». А вот еще вариант: «Сэр, прошу вас, не отправляйте меня на покой. Возьмите лучше мой бумажник».
Я уставилась на Анну и Джеба, чувствуя, как холодная ярость превращает мое лицо в ледяную маску:
— Как вам такой наборчик, нравится? Можете теперь посмотреть на себя в зеркало. А ночью как, заснете? Спать спокойно будете?
— Мы сейчас принесем вам что-нибудь поесть, — говорит Анна и быстро-быстро выходит из комнаты.
— Макс… — начинает Джеб.
— Не смей со мной разговаривать. Забирай свою маленькую ренегатку и убирайтесь оба к чертовой матери из нашей камеры смертников!
Лицо Ангела не дрогнуло. Она только равнодушно переводит глаза с меня на Джеба. Джеб берет ее за руку, вздыхает и вместе с ней выходит из комнаты.
Меня колотит от возбуждения. В последнем порыве, сверхчеловеческим усилием пытаюсь разорвать ремни.
Безрезультатно.
Обмякнув, падаю обратно на койку. Глаза переполняют слезы. Какой позор, что их видит вся стая. Шевелю пальцами левой руки. Пытаюсь найти свои шрамы. Их нет.
— Встреча прошла на высоком дипломатическом уровне, — не дрогнув, заключает Клык.
43
О'кей, вот тебе, дорогой читатель, пара-тройка запутанных вопросиков: будешь ли ты считать бредом, если тебе, прикованному психованными генетиками-белохалатниками к койке в секретной экспериментальной лаборатории, снится, что ты спишь и видишь сон о том, как психованные генетики-белохалатники приковали тебя к койке в секретной экспериментальной лаборатории? Что именно тебе снится? Где сон, а где явь? Как отличить сон от реальности?
Я мучаю себя этими бессмысленными вопросами и гоняюсь по одному и тому же заколдованному кругу, как белка в колесе.
Отсюда вытекает еще один интересный вопросик: если я мучаю себя и свои мозги, пытаясь понять, что есть что, кто меня мучает? ОНИ или я сама? Можно ли считать, что раз они меня создали, раз они все это завертели, то ОНИ и есть мои мучители?
Так или иначе, но в какой-то момент я заснула. Точнее, напрочь вырубилась. Я поняла это только потому, что вдруг почувствовала, как чья-то рука трясет меня за плечо, возвращая в сознательное состояние.
Как всегда, прихожу в себя на полных оборотах, инстинктивно готовая к бою. Правда, это чистая метафора. К какому бою можно быть готовой, будучи намертво связанной по рукам и ногам.
Я отлично вижу в темноте. Так что в мгновение ока различаю нависшую надо мной знакомую неповоротливую тяжелую фигуру.
— Ари! — шепчу почти беззвучно.
— Здравствуй, Макс, — говорит Ари, и в первый раз за долгое время мне не кажется, что он тронутый. За последние пару месяцев каждый раз, как я видела этого шизика, было похоже, что он стоит на краю пропасти под названием «безумие» и не видит банановой кожуры под ногами.
Но теперь он кажется не то чтобы нормальным, но, по крайней мере, хоть пена у него изо рта не идет.
Жду первого всплеска яда.
Странно. Ари пока не отпускает ни злобных, ни язвительных комментариев и ничем мне не угрожает. Зато он отстегивает ремни у меня на одной руке, перекладывает ее на ручку кресла-каталки и снова там пристегивает.
Так-так… Интересно, смогу ли я взлететь пристегнутая к креслу? Может быть, и смогу. Сейчас посмотрим, что из этого получится. В общем-то, если хорошенько в этой штуковине разогнаться, это только здорово облегчит мне взлет.
Я пересаживаюсь в кресло, и Ари пристегивает мне щиколотки к штангам кресла у правого и левого колеса. Только было я напряглась, всем телом пытаясь рвануться вперед, он шепчет мне в самое ухо:
— Не трать сил понапрасну. Они специально утяжелили кресло свинцом. Оно весит больше ста семидесяти пяти фунтов.
Вот черт! Хотя роста я высокого, из-за всяких генетических модификаций костей вешу никак не больше ста фунтов. К тому же я практически всю жизнь живу впроголодь. Вот и получается, какой бы я ни была сильной, такой тяжести мне от земли не оторвать.
Гляжу на Ари с омерзением:
— Ну что теперь, гигант? Куда ты теперь меня волочишь?
Но он на мои приколки не поддается:
— Я просто подумал, что, может быть, я с тобой чуток погуляю. Прокачу тебя по окрестностям. Вот и все.
44
— Ну и ну. Экскурсия по местам генетических экспериментов. С высококвалифицированным экскурсоводом ирейзером Ари.
Но вдруг в голову мне приходит занимательная мысль:
— Они известили меня о выходе всех ирейзеров на заслуженный отдых. И если бы ты не привязал меня накрепко к этой хреновине, я бы показала тебе, что означает этот их «выход на заслуженный отдых».
— Все правильно. Я последний. Они всех остальных… убили, — грустно подтверждает мой извечный враг.
