Леонид Саксон - Аксель, Кри и Белая Маска
— В лес только один не ходи.
— Что ты, я же понимаю…
— Тьфу! — явственно донеслось до них, и оба быстро взглянули в сторону Кри. Но та с каменным лицом глядела куда-то в море и к вопросам явно не поощряла.
С нетерпением дождавшись вечера, Аксель улизнул из пансиона и сбегал на пляж, к телефону-автомату. С «ресепсьон» Реннеры никогда не звонили, это стоило дороже, а кроме того, мальчику хотелось поговорить без свидетелей. Он поспешно набрал номер и нетерпеливо задышал в трубку, утонув невидящим взглядом в голубизне вечернего неба.
— Здравствуй, Незримый Лис, — сказал Аксель, дождавшись, когда трубку сняли.
— Здравствуй, Спросивший Смерть, — ответил Хоф. — Как отдыхается? Надеюсь, папа, ты и Его Луна в порядке?
— Да, Отто, спасибо! — скороговоркой выпалил мальчик. — Ты сейчас спросишь, не было ли происшествий, так вот, было одно… — и он всё так же торопливо рассказал о сосне, стремясь поскорей перейти к главному.
— Cтранно, — заметил Хоф, выслушав его и задав несколько уточняющих вопросов. Голос его был спокоен, но Аксель словно воочию видел и нахмурившийся лоб, и сосредоточенный взгляд маленьких глазок. — Странно потому, что я тоже согласен с Кри. Это не похоже на месть духов. Но ещё меньше это похоже на случайность. А не вернуться ли вам в Мюнхен, друзья мои?
— Ты же понимаешь, Отто: если что, они нас везде найдут, — с досадой ответил мальчик. Меньше всего на свете ему сейчас хотелось уезжать!
— Вот именно: если что…Учитывая, что в Германии с вами ничего подобного не происходило, а на Сан Антонио случилось немедленно, почему бы не предположить, что данный остров отличается какими-то особенностями…которые развязывают противнику руки…то есть лапы, — знакомым Акселю до мелочей кабинетным тоном сказал Хоф. — Скажи, Акси, а волшебная защита ваша сработала?
— Не знаю…
— Что значит «не знаю»?
— Эта сосна…упала мимо. Она накрыла машину только кончиками ветвей!
— И чем это тебя так озадачивает? — поинтересовался комиссар.
— А почему ты решил, что я озадачен? — хмыкнул Аксель, в который раз подивившись сверхъестественному чутью собеседника.
— Про голосу, дорогой, по голосу…Так в чём дело?
— Сам не пойму, — признался мальчик. — Что-то во всём этом было и впрямь не так. А вот что — никак не соображу!
— Если всё же сообразишь, немедленно звони мне. Прямо на «хэнди», не дожидаясь вечера, о’ кей? Жаль, меня с вами не было…
«Да уж, — подумал Аксель. — Ты-то сразу догадался бы, в чём загвоздка!»
— Ну, а о чём ещё ты хотел со мной посоветоваться? — продолжал Хоф. — Выкладывай.
— Это ты…тоже по голосу?
— Угу.
— Жуть! — признал Аксель. — Как хорошо, Отто, что ты ловишь не меня! Ну ладно, я…В общем…Можно, я прочту тебе один стих?
— Валяй! — согласился Хоф. — Только учти, я в этих делах тот ещё спец…
— Ничего, ничего, лучшего мне не надо!
И Аксель с чувством прочитал ему «Никак не могу я в сердце унять предрассветной дрожи…» — но не половину, как Кри, а всё целиком. И с трепетом спросил: — Ну как?
— Мм…Для начинающего стихотворца, по-моему, неплохо.
— Спасибо, Отто! А тебе одна строчка не кажется…глуповатой?
— Какая?
— «Что есть, и то, чего нету…» Нельзя ведь отдать то, чего нет, правда?
— Ну…можно, конечно, выразиться и поточней, — признал Хоф, — но в целом понятно, что ты хотел этим сказать. Стихи, друг Аксель, — не полицейский протокол, верно?
— Да! — с жаром согласился окрылённый поэт.
— А вот другая строка, — безжалостно продолжал Хоф, — и вправду немножко странновата…
— Какая? — уныло спросил уже Аксель.
— «На сахар она похожа». Дрожь допустимо сравнить с криком больного младенца, поскольку то и другое — не вещь, а, выражаясь языком судебной медицины …хм…нервная реакция. Но сравнивать дрожь с сахаром — при всём понимании твоих чувств — я бы поостерёгся. Хотя, повторяю, ты слышишь мнение человека, далёкого от поэзии. Может, чуть-чуть доработаешь это место?
— Да некогда мне его дорабатывать! — с отчаянием сказал Аксель. — Времени осталось — всего ничего!
— Какого времени?
— Неважно…Большое тебе спасибо ещё раз!
— Не изменились ли твои планы на будущее, Акси? — спросил Хоф, оставив, к счастью, опасную тему нехватки времени. — Ты, может быть, решил стать поэтом?
— Э-э…и да, и нет, — честно ответил Аксель. — Я, наверное, буду полицейским, и буду работать у тебя, а в свободное время — писать стихи. Вот.
— Ясно, — очень серьёзно сказал комиссар. — Если у тебя всё получится (кроме работы под моим скромным началом, потому что я к тому времени давно уйду на пенсию), то ты, наверное, будешь единственным в мире полицейским — поэтом.
— Почему?
— Эти два ремесла плохо сочетаются, дружок. И нужно быть особенным человеком, чтобы совладать с тем и другим. Но, вполне возможно, ты такой и есть, — успокоительно закончил комиссар полиции Отто Хоф, которому духи дали заслуженное прозвище «Незримый Лис».
На том и порешили.
А на следующее утро, посмотрев из-за шторы предпоследнюю репетицию, Аксель не пошёл на пляж. Вместо этого он полтора часа сидел в тени у фонтана, опустив босые ноги в воду. Глядел на журчащую струйку воды, которая, прежде, чем стечь вниз, лужицей собиралась в грубо высеченном капюшоне каменного святого. Думал. Читал Хименеса и Лорку, набрасывал что-то в уже наполовину исписанном блокноте. Он уже знал, что то же сделает завтра. И послезавтра. И во все оставшиеся ему на острове дни.
И только сидя в дремотном солнечном одиночестве, слушая вялые утренние шорохи полупустого дома, но не слыша того единственного звука, которого он ждал — шлёпания босых ступней по тёплым каменным плитам — Аксель наконец понял то ощущение, которое охватило его с первых же минут на Сан Антонио. Он никогда не был в Португалии и не слышал тамошней пословицы: «Коимбра учится, Брага молится, Лиссабон пускает пыль в глаза, а Порту работает». Но, конечно, мальчик знал, что у каждого места на свете — свой нрав и обычай. И вот сейчас он наконец понял душу острова.
Этот остров спал.
Спали его домики, его крыши, початки маиса в его полях и кончики ушей злого осла Агапито в тёмном стойле. Спал дымок сигареты, идущий из-под вуали. И скособоченный краб в полосе прибоя, и мёртвый лорд в мёртвых апартаментах, и оливковые деревья, и танцующий что-то гадкое Жоан, и чёрный гриф в голубом зените, который был способен видеть всё это сразу, но не хотел, потому что спал. Спало прошлое, настоящее и будущее Акселито Реннеро, его жизнь и его смерть. И, казалось, ничто не может нарушить это заклятье сна, наложенное (кто знает?) может, злым духом, который всегда всё умеет, а может, как всегда, не умеющей ничего — доброй судьбой.
Аксель вздрогнул и очнулся.
В тишине дворика возник непонятный шорох, подбросивший мальчика со ступеней, как электрический разряд. Правда, ощутив влажными ногами горячие плиты, Аксель опомнился и, судорожно дыша, плюхнулся на прежнее место, приняв независимый и, как ему казалось, безразличный вид. Из задней двери «ресепсьон», видимо, держа путь в курятник или свинарник, выходила Пепа. Всё в том же простеньком платьице, со слабо колыхающейся волной каштановых волос до талии, она не шла, а прямо-таки плыла мимо старого, убогого фонтана, принадлежа явно к какому-то иному, прекрасному, проснувшемуся миру. И, окружая её босые ноги правильным полукругом — так конвойные суда следуют за большим кораблём — со слабым шорохом семенили вслед за ней шесть крупных ежей.
У Акселя отвисла челюсть. Он беззвучно шевелил губами, но что в них было толку, если, проснувшись, не получалось издать ни звука? Так Пепа и проплыла бы мимо него, оставив его в позоре и унижении, если бы, к счастью, не один из её любопытных спутников. Самый крупный ёж деловито отделился от остальных, подкатился мальчику под ноги, требовательно фукнул и оцепенел, явно ожидая подачки. Проклятье! У Акселя не было с собой ничего съестного!
Пепе пришлось замедлить шаг и оглянуться. Надменно сузив глаза, она коротко щёлкнула языком, и ёж, выйдя из оцепенения, покатился догонять хозяйку. Тут к Акселю наконец вернулся дар речи.
— Ничего, ничего… — хрипло сказал он. — Я…люблю животных.
— А я не люблю попрошаек, — отрезала Пепа. — И он не животное! — фыркнула она не хуже ежа.
— Что? — растерянно спросил Аксель. — Разве ёж — не животное?
— Его зовут Хоакин, — презрительно сказала Пепа, и Аксель вдруг понял, до чего же глупо и даже грубо — обозвать животным такое умное и верное существо, как ёж. (Уж если кто после этого и животное, так это он, Аксель!) А Пепа тем временем повернулась и явно собиралась удалиться. Этого нельзя было допустить!
— Э-э…Пепа! — слабо позвал он. Девочка остановилась и уничтожила его непонимающим взглядом. Он посмел назвать её по имени! Но отступать было некуда.
