Джеймс Паттерсон - Возрождение
Мы снова замолчали. Лежим и слушаем, как другой дышит. В конце концов Дилан разочарованно протянул:
— Спокойной ночи, Макс.
Старательно не думаю о его сильном теле, старательно не прислушиваюсь к его дыханию.
— Спокойной ночи, Дилан.
33
Лучше его меня никто не знает (это и хорошо, и плохо)
Стопроцентно ему доверяю (более или менее)
Помогает вынести любые трудности
Ему, как и мне, плевать на вежливость. Мы оба некоммуникабельные
Насквозь меня видит. Это плохо
Раздражает меня — не то слово как
Он мне почти как брат
Замкнутый и скрытный
Убей меня бог не знаю, как с ним себя вести
Ни разу не сказал, что меня любит. Прощальное письмо — не в счет. Трус, мог бы и в лицо сказать
Сильный, сосредоточенный. Движется так, что мне хочется до него дотронуться
Все время вспоминаю, как мы целовались
Не знаю, где он сейчас, потому что он отвалил к чертовой бабушке
ДИЛАНТолько недавно со мной встретился (меньше возможности меня шантажировать)
Кажется, ему можно доверять (пока)
Помогает признать, что мне не под силу любые трудности
Вежливый до потери сознания. Отвешивает мне комплименты даже за мою некоммуникабельность
Рядом с ним я ничего не вижу. Это плохо
Еще как меня раздражает
Он мне совсем не брат
Вываливает на меня все свои эмоции
С ним легко
Любит меня и постоянно об этом твердит. Совсем достал
Сильный, красивый. Смотрит на меня так, что я краснею
Все время вспоминаю, как мы целовались
Рядом со мной. Сейчас, всегда
Это более или менее полный список. Когда не спится, такие списки сами собой в мозгу вертятся. Кладу блокнот, поворачиваюсь на бок и нахожу на полу точку, чтоб уставиться в нее и думать.
Дилан тоже повернулся на бок. Только лицом в другую сторону. Он все время во сне елозит, и одеяло у него в ногах совсем сбилось. Не то что Клык. Клык спит — всю ночь ни разу не шелохнется. Может, добавить в мой список про сон? Нет, не стоит. Это не важно.
Дилан опять шевелится. Раскинул в стороны руки. Ему, наверное, неудобно… Может, ему холодно?
— Эй, ты не замерз? — шепчу я, свесившись с кровати.
Он молчит. Смотрю, как он спит. Слышу, как дышит, ровно и глубоко. Футболка на животе задралась, и видно, как мышцы поднимаются в такт дыханию. Стараюсь подстроить под него и свое дыхание. Куда там! Самой противно слушать мои судорожные вдохи-выдохи.
Не понимаю, какой черт меня дернул, но я вдруг, завернувшись в одеяло, спрыгиваю с постели. Наверно, мне его жалко. Вот именно, жалко. Чего он там на полу валяется и мерзнет? Любой нормальный человек пожалеет.
Пол под ногами — просто ледяной. Прошлепала пару шагов к Дилану и осторожно пристраиваюсь у него под боком. Он зашевелился, закашлялся. Я замерла. Подождала две минуты, убедилась, что он спит, и снова прижалась к нему потеснее, закрыв нас обоих своим одеялом. Чувствую его тепло, его дыхание, и волосы у меня на шее тихонько шевелятся.
Мы сложились, как кусочки пазла. Как нам это и предназначено. Что за устройство с половинками…
Поди разберись…
Но знаете что? Думаю, все мои страхи, страсти и страдания по поводу любых половинок надо сейчас задвинуть подальше. Не лучше ли попросту порадоваться, что сейчас мне тепло и спокойно? Прямо с ума сойти, как тепло.
И с этой мыслью я закрываю глаза и медленно-медленно погружаюсь в сон. Не помню, когда я в последний раз спала так сладко.
Я совсем не уверена, что когда-нибудь хочу проснуться.
34
Как и следовало ожидать, на следующий день в школе разразился сущий кошмар.
Но на сей раз не связанный со мной. В кои веки раз у меня все нормально. А вот Надж досталось. Ее насмерть затравил Слоан — перед всеми девицами над ней потешался. Не прошло и минуты, как и Фейсбук,[4] и Твиттер захлебывались от новой сплетни.
Восемь часов спустя я колочу в ее дверь кулаками. Едва мы пришли из школы, Надж заперлась у себя в комнате и даже обедать не вышла. Я ее понимаю, мне бы тоже никого видеть не хотелось.
Надо было вчера сразу накостылять этому кретину, чтобы неповадно было слухи про нас распускать.
— Надж! Открой! Давай воздушную кукурузу сделаем.
— Уходи, — раздается из-за двери ее слабый голос. — Не хочу на эту тему ни с кем разговаривать.
— А мы и не будем разговаривать. Обещаю. Я просто хочу на тебя посмотреть. Как ты там? Я тебя очень-очень прошу. Я тебе какао сделаю.
После минутного молчания слышу шарканье ног по комнате. Дверь открывается.
Лицо у нее опухло от слез. Она целый день в школе сдерживалась, а дома теперь весь вечер рыдает. Глаза красные, по щекам реки туши размазаны.
Ума не приложу, что с ней делать. Кукурузу и какао я уже предлагала. На большее фантазии у меня не хватает.
— В школе с каждой минутой все хуже и хуже становилось, — стонет Надж. — Утром все началось с дурацкой сплетни. А к концу дня я в какую-то парию превратилась. Они теперь говорят, что мне только в цирке выступать. Или в зоопарке меня показывать!
— Не обращай внимания, — бормочу я и обнимаю ее. — Я понимаю, противно, когда все нас, мягко говоря, за уродов держат. Но они же круглые дураки. У них одни сплошные предрассудки. А своего ума нет. Мы все это уже сто раз слышали. — Кладу ее голову себе на плечо. Надо было бы сначала полотенце подстелить. Но ничего, потом просохну. — Жалко, конечно, что Слоан таким кретином оказался, — утешаю я ее. — Зачем он тебе сдался! Ты себе лучше найдешь. Того, кто тебя с крыльями любить будет, такую, какая ты есть.
В глазах у нее такая тоска, что мне даже не описать.
— Да-а-а… Тебе легко говорить. Тебя сразу двое любят. — Она смотрит на меня вопросительно, а мне и сказать ей в ответ нечего. — А меня никто не любит. Никто.
Я почему-то чувствую себя ужасно виноватой.
— Это неправда. Мы тебя любим, вся стая. — Только сказала, как сама поняла, какую я чушь сморозила. Какая бы стая расчудесная ни была, какое тут может быть сравнение! Когда на тебя парень дышать боится, ходит за тобой по пятам, глаз с тебя не сводит — это… совсем другое дело.
Быстро стараюсь прогнать мурашки, вдруг побежавшие по спине при мысли о проведенной рядом с Диланом ночи.
— Послушай, мы отсюда скоро свалим, и ты этих кретинов больше ни разу в жизни не увидишь. До тех пор пока мы не станем богатыми и знаменитыми и они не прибегут к тебе просить у тебя автографы. А ты им жирную фигу покажешь. Тогда и посмотрим, кто над кем посмеется. — Я улыбаюсь и снова притягиваю ее к себе.
Но Надж моя идея явно не позабавила.
— Да когда ты наконец поймешь, что я никуда не хочу отсюда «сваливать». И «фигу им жирную» тоже не хочу показывать. — Она в воздухе рисует кавычки и сердито кричит: — Когда ж ты это поймешь наконец! Я только хочу… Хочу… — Голос у нее дрожит, и она снова захлебывается слезами. — Я только хочу им нравиться. — И, отвернувшись к стенке, она безутешно рыдает.
Опять. Что за черт!
— Солнышко мое. — Я сама понимаю, что сказать мне ей нечего. Я-то никогда никому не старалась нравиться. — Перестань, успокойся, все образуется. Сядь, посидим тихонько. — Я пытаюсь ее обнять и тут замечаю, что вся ее кровать усеяна обрезками смятой бумаги. Добрая половина ее глянцевых журналов для подростков искромсана, а рядом лежат раскрытые ножницы.
— Надж, это что?
Она хлюпнула носом и показала на стопку вырезанных фигурок:
— Это для моего альбома.
Беру несколько и рассматриваю — сплошные картинки смазливых моделей, лучезарно улыбающихся в камеру. И каждая в каком-то блестящем наряде и меховых сапогах. Фу! Перебрала всю стопку — модель за моделью, — и все-все одинаковые. Как она их только различает?
— Что ты такое в своем альбоме делаешь? — осторожно допытываюсь у нее.
Верхняя губа у нее предательски задрожала:
— Я хочу быть, как они, как эти девочки…
Я поднимаю брови:
— Ты хочешь стать моделью?
— Нет, я еще не совсем спятила. — Она смотрит на меня, как на сумасшедшую. — Я просто хочу быть нормальной. Я хочу быть как все. Мне надоело быть выродком.
— Надж, ничего хорошего в том, чтобы быть как все, нет, — начинаю я. Сдается мне, мы с ней на эту тему уже не раз беседовали.
— Скажи еще раз, что это слабость, хотеть иметь друзей, хотеть, чтобы тебя целовали, хотеть обычной человеческой жизни. — Она горько рассмеялась. — Что-то мне твои речи белохалатников напоминают. Думаешь, от того, что над нами в лаборатории экспериментировали, нас усовершенствовали? Ошибаешься. Никакие мы не усовершенствованные — мы мутанты-уроды. Вот и все.
Вот это да! Где та послушная славная Надж, с которой у меня никаких проблем никогда не было? Почти никогда. Передо мной фурия, разъяренная предательством понравившегося ей мальчишки и затравленная сворой размалеванных девиц подросткового возраста. Хорошо, она хоть в огнедышащего дракона не превратилась.
