Джонатан Страуд - Кольцо Соломона
Нищий торчал на своем месте у входа на базар с рассвета, когда с утренним приливом к причалам Эйлата пришли новые корабли. У купцов на поясе болтались тяжелые кошельки, и нищий пытался облегчить их двумя разными способами. Его стоны, мольбы и жалостные вопли, а также гордо выставленный напоказ иссохший обрубок ноги всегда вызывали достаточно отвращения, чтобы в его плошку упало несколько сиклей. А тем временем его бес, затесавшись в толпу, срезал кошельки и очищал карманы. Солнце припекало вовсю, дела шли неплохо, и нищий уже подумывал убраться в ближайшую винную лавку, когда к нему подошел тощий человек в длинном белесом одеянии. Он остановился, глядя себе под ноги.
— Приметил кой-кого, — сказал он.
Нищий насупился:
— Сперва монету брось, потом языком чеши! Надо же вид делать! — Он подождал, пока пришедший послушался. — Ну, выкладывай, — сказал он. — Где он?
— Не он, а она, — кисло ответил тощий. — Девка, пришла с юга нынче утром. Путешествует одна. Хочет попасть в Иерусалим. Сейчас пошла покупать верблюда.
— Много у ней при себе, как ты думаешь? — спросил нищий, щурясь из своего угла. Он сердито взмахнул палкой: — Да отойди ты, не засти мне солнце, будь ты проклят! Я колченогий, а не слепой!
— Не такой уж ты и колченогий, насколько я знаю, — отпарировал тощий, отступая на пару шагов в сторону. — Одежда у нее под плащом добротная, и при себе сумка, туда тоже стоит заглянуть. Но она и сама по себе денег стоит, если ты понимаешь, о чем я.
— И что она, совсем одна? — Нищий уставился вдоль улицы и почесал щетину на подбородке. — Ну ладно, караван все равно уходит только завтра, так что ей поневоле придется заночевать в городе. Выходит, спешить нам некуда. Ступай, найди Интефа. Если он пьян — растолкай. А я пойду на площадь, посмотрю, что там происходит. — Нищий раскачался и на удивление ловко вскочил, опираясь на палку. — Давай проваливай! — сердито буркнул он. — Найдешь меня на площади. А если она куда-нибудь уйдет, ищи меня по голосу.
Он взмахнул своей палкой и, кривясь и дергаясь, побрел прочь. Он давно уже скрылся из виду, но его мольбы о подаянии были слышны издалека.
— Нет, девушка, я мог бы продать тебе верблюда, — говорил купец, — но это как-то не принято. Пришли ко мне своего отца или брата: мы с ними выпьем чаю, пожуем ката, обсудим все, как водится между мужчинами. Я вежливо упрекну их за то, что отпустили тебя одну. Здешние улицы жестоки к молодым девицам, им ли не знать!
Время было к вечеру, персиково-оранжевый свет, пробивающийся сквозь ткань шатра, лениво струился на ковер и подушки и на сидящего на них торговца. Рядом лежала стопка глиняных табличек, часть из них старые и высохшие, часть — еще сырые, только частично покрытые заметками торговца. Перед ними были аккуратно разложены и расставлены стилус, табличка, кубок, кувшин с вином. С крыши у него над головой свисал оберег от джиннов, который медленно кружился от слабого движения воздуха.
Ашмира оглянулась назад, на задернутый полог шатра. Торговля на площади шла на убыль. Мимо быстро промелькнула пара теней. Обе были ей незнакомы: ни одна не брела, опустив голову и глядя себе под ноги, как ее преследователь… И тем не менее наступал вечер, не стоит оставаться одной после наступления темноты. Вдалеке послышались гнусавые вопли нищего.
Она сказала:
— Тебе придется иметь дело со мной.
Широкое лицо купца даже не шевельнулось. Он опустил глаза к табличке, его рука потянулась за стилусом.
— Я занят, девушка. Пусть придет твой отец.
Ашмира взяла себя в руки, сдержала гнев. Это был уже третий такой разговор за сегодняшний день, а тени все удлинялись. У нее двенадцать дней до атаки на Мариб, а караван до Иерусалима идет десять.
— Я щедро заплачу, уважаемый, — сказала она. — Назови свою цену!
Купец поджал губы и, помедлив секунду, отложил стилус.
— Покажи, чем ты собираешься платить.
— А какова твоя цена?
— Девушка, через несколько дней сюда придут златоторговцы из Египта. Им нужно будет в Иерусалим, они скупят всех верблюдов, что у меня есть. Они расплатятся со мной мешочками золотой пыли или, быть может, самородками из нубийских копей, усы у меня свернутся от удовольствия, я на месяц сложу свой шатер и уйду веселиться на улицу Вздохов. Что ты можешь показать мне в ближайшие пять секунд, что заставило бы меня отдать тебе одного из моих прекрасных, темнооких верблюдов?
Девушка сунула руку под плащ и достала снова. На ладони у нее сверкал камень величиной с абрикос.
— Это голубой алмаз из Хадрамаута, — сказала она. — Ограненный на пятьдесят граней и хорошо отшлифованный. Говорят, сама царица Савская носит такой на своем головном уборе. Дай мне верблюда, и он твой.
Купец застыл неподвижно; персиково-оранжевый свет падал ему на лицо. Он покосился в сторону задернутого полога, за которым приглушенно гудел базар. Кончик языка пробежал по губам.
Купец сказал:
— Можно было бы поинтересоваться, много ли у тебя при себе подобных камушков…
Ашмира шевельнулась так, чтобы плащ на ней распахнулся; она опустила руку на рукоять кинжала, горчащего у нее из-за пояса.
— Но лично мне, — благодушно улыбаясь, продолжал купец, — подобной платы более чем достаточно! Что ж, по рукам?
Ашмира кивнула.
— Я очень рада. Давай сюда моего верблюда.
— Она идет по Пряной улице, — доложил тощий. — Верблюда оставила на площади. Его снаряжают на завтра для отъезда. Расходов она не жалеет. Балдахин и все такое. У нее в этой сумочке полно денег!
Говоря так, он играл с длинной полоской ткани, вертя ее между пальцев.
— На Пряной народу многовато, — сказал нищий.
— На Чернильной?
— Да, годится. Вчетвером управимся!
То, что Ашмира сказала хлеботорговцу, было правдой. Она не была волшебницей. Но это не значит, что она была несведуща в магии.
Ей было девять лет, когда к ней, упражнявшейся во дворе, подошла мать-стражница.
— Ашмира, идем со мной.
Они пришли в тихую комнату над тренировочным залом, где Ашмира никогда не бывала. Внутри стояли старинные кедровые столы и шкафы. За полураскрытыми дверцами шкафов виднелись охапки папирусных свитков, стопки глиняных табличек и черепков, испещренных знаками. Посередине комнаты на полу были начерчены два круга, в каждый из которых была вписана пятиконечная звезда.
Ашмира нахмурилась, откинула со лба прядь волос.
— Это что такое?
Старшей матери-стражнице было сорок восемь лет. Некогда она была главной царской стражницей. Она подавила три мятежа на Хадрамауте. На ее морщинистой шее виднелся узкий белый шрам от меча, и еще один — на лбу, и все сестры относились к ней с почтительным благоговением. Даже сама царица обращалась к ней несколько заискивающе. Мать-стражница взглянула сверху вниз на насупившуюся девочку и мягко сказала:
— Говорят, ты хорошо учишься.
Ашмира смотрела на папирусный свиток, лежащий на столе. Он был густо исписан замысловатыми значками, а в центре несколькими уверенными линиями была нарисована мрачная фигура, наполовину дымный силуэт, наполовину скелет. Девочка пожала плечами.
Мать-стражница продолжала:
— Я видела, как ты метаешь кинжалы. В твоем возрасте я метала их хуже, и твоя мать тоже.
Девочка не взглянула на нее, и лицо ее не переменилось, но костлявые детские плечики напряглись. Она спросила так, будто не слышала предыдущих слов:
— А что это за магическая дребедень?
— А ты как думаешь?
— Это чтобы вызывать из воздуха демонов. Я думала, это запрещено. Матери-стражницы говорят, что это дозволяется делать только жрицам. — Ее глаза сверкнули. — Или вы все лгали?
В следующие три года старшей матери-стражнице бессчетное количество раз случалось лупить девчонку — за отлынивание, за непослушание, за наглость. Но сейчас она кротко сказала:
— Послушай, Ашмира. Я хочу предложить тебе две вещи. Одна — это знание, вторая…
Она вытянула руку. На пальцах у нее висело серебряное ожерелье, и на нем — подвеска в виде солнца. Увидев ее, девочка ахнула.
— Нет нужды говорить, что она принадлежала твоей матери, — сказала старшая мать-стражница. — Нет, сейчас ты ее не получишь. Выслушай меня.
Она дождалась, пока Ашмира поднимет голову. Лицо у девочки было напряженное, враждебное, она с трудом сдерживала свои чувства. Мать-стражница продолжала:
— Мы тебе не лгали. В Саве действительно запрещено заниматься магией кому бы то ни было, кроме храмовых жриц. Только они могут вызывать демонов обычным способом. И это не случайно! Демоны — злобные, коварные твари, опасные для всех. Подумай о том, как ненадежны горные племена! Если бы любой из вождей мог вызвать джинна, поссорившись с соседями, у нас бы случалось по дюжине войн ежегодно и половина народа погибла бы! Но жрицы могут направлять силу джиннов во благо. Как ты думаешь, кто построил нашу плотину или хотя бы те же городские стены? Каждый год они помогают ремонтировать башни и расчищать каналы.
