Владислав Крапивин - Тридцать три – нос утри…
– Папа, ты насовсем вернулся? – И Винька вопросительно отодвинулся.
– Нет, что ты… Я только до вечера. Это случайный приезд. Машину отправил куда надо, а сам – сюда. Знаю, что мама на работе, а ты здесь…—
– У-у! Я думал, ты отслужил…
– Ну-ну, не гуди… Люда дома?
– Нету ее дома. Пошла в институт библиотечные учебники сдавать. А потом еще по всяким делам и к подругам, а после этого в ясли за Галкой и тогда уж домой.
– Жаль… Ну ладно. А ты как живешь?
– Я? По-всякому… Папа, я телескоп сделал, сейчас покажу! – Винька сбегал в дом за трубой. – Вот! Можно глядеть на что хочешь, только там все вниз головой. Он вообще-то для небесных наблюдений. Я Луну жду, но пока что ее не видать, новолуние…
Отец приставил трубу к глазу. Навел на дальний берег оврага.
– Да, приближает. Ощутимо. Это ничего, что вниз головой. В крайнем случае можешь сам встать на голову и наблюдать в такой позе..
– Ох, правда! Я попробую!
– Только шею не сверни… Ты, наверно, в лагере узнал, как эту штуку смастерить?
– В лагере… Папа! А еще я себе каюту устроил. То есть землянку. Пойдем!
Конечно, майору военно-воздушных сил несолидно было лезть через перила. Винька повел его через калитку и вниз по тропинке.
В землянке отец пригнулся, сел на застеленный одеялом топчан.
– Форменный блиндаж, – похвалил он. (И с того момента Винька называл свое жилище только блиндажом).
Отец погладил одеяло, заметил под ним край простыни.
– Ты что же, и спишь здесь?
– Да! Здесь как… в полевых условиях. Людмила сперва не хотела отпускать, но я ее переупрямил. Тогда она дала полушубок для подстилки и простыню с одеялом. И подушку…
Отец придвинул к себе Виньку, спросил вполголоса:
– А ночью-то не страшно… камарадо Винцент? – И глянул из-под козырька то ли с насмешкой, то ли с сочувствием.
– Нисколечко!.. Ну… то есть сперва чуть-чуть жутковато было. Но я со свечкой. Поставил ее в тарелку с водой, чтобы случайно не наделала пожара. А в другой раз уже без свечки, только рогожу откинул. Интересно смотреть, как среди ночи в овраге туман появляется. Такими пластами…
Винька не стал говорить, что в первую ночь, когда страх поднажал на него, он шепотом позвал: “Глебка…”
Может быть, Винька ненормальный. Нормальные люди, чтобы избавиться от страха, разве зовут тех, кто умер? Наоборот, мертвых полагается бояться. Но Виньке, едва он представил присевшего рядом Глебку, стало гораздо спокойнее.
Чего бояться-то?
От Глебки разве может быть что плохое?
От друзей не бывает несчастий…
“Ты не сердишься, что я взял для телескопа твое стекло?”
“Ничуть…”
“Жаль, что нынче не видать Юпитер. А то бы понаблюдали”
“Успеем еще…”
– Ты что шепчешь, Виньчик?
– Я?.. Не знаю. Так просто… Папа! А ты как там живешь? Тоже в блиндаже?
– Нет, что ты! В вагончике. Такой домик на колесах. У меня там отдельная комнатка. Вполне цивилизованная жизнь. И люди там неплохие. Скучаю только без вас… – Он посадил Виньку рядом, обнял за плечо, прижал. Винька боком ощутил выпуклую кобуру.
– Папа, а когда насовсем-то?
– Не знаю пока. Возможно, через две недели. Но могут и задержать. Дел там хватает…
– Каких дел?
– Военных. Переподготовка летчиков. И тех, кто в запасе, и кадровых. На новых машинах…
– Пап… Что ли, опять будет война?
– Ну… будет – не будет, а истребители всегда нужны. Может, как раз для того, чтобы ее не было… К тому же, надо помогать друзьям-братьям…
– Кому?
– Ну, ты радио-то слушаешь?
– Папа… Корея, да?
Отец вытянул губы трубочкой и стал смотреть перед собой. Я, мол, ничего не говорил.
– Я понимаю. Военная тайна… Папа! А тебя не отправят туда ?
– Никуда меня не отправят дальше Сухой Елани, не бойся. Возраст уже не тот…
– Пистолет вот дали, однако, – заметил Винька и шевельнул боком.
– Ну, пистолет положен. Потому что боевая техника там. И начальником караула быть приходится…
– Па-а… А можно его посмотреть? – выговорил наконец Винька жгучее желание. – Ну, хоть только в твоих руках! Я даже пальчиком не коснусь, вот! – Винька встал и спрятал за спину ладони.
Отец вздохнул почему-то и расстегнул кобуру. Вытащил вороненый пистолет. Вынул обойму, положил на топчан. Рывком затвора проверил: не осталось ли в стволе патрона. Щелкнул спуском. Взвел курок.
– На, пощелкай. Только не наводи ни на меня, ни на себя…
Винька еле поверил счастью. Взял во вспотевшие ладони плоскую рифленую рукоять. Тяжесть боевого оружия ощутилась не руками, а всем телом и нервами. “Ух ты…” Винька нацелился в сучок на фанере, нажал. “Чак”, – отчетливо сказал боек.
– Можно еще раз?
– Можно. Еще три раза. Взводи сам…
Щелк… Щелк… Щелк.
– Папа, это ТТ?
– ТТ. Давай сюда… И теперь послушай.
– Что? – Винька даже обиделся на неожиданно сухой тон.
– Вот что. Поиграл, а сейчас запомни: оружие – не игрушка. И если где-нибудь увидишь, не вздумай трогать без спросу и баловаться.
– Да знаю я! Мне и Николай говорил то же! Про ружье. Я и не касаюсь. Понимаю же…
– Все говорят “понимаю”, – отец устало сгорбился на топчане. – А потом… Ты думаешь, зачем я приехал? Привез погибшего солдата, хоронить… Он тоже все понимал, уставы читал, инструкции слушал. А тут на стрельбах вдруг взял да зачем-то прикладом карабина о землю. А в стволе патрон. Пуля вошла в подбородок, а вышла из затылка… Не приведись тебе в жизни видеть такое…
Винька стоял, будто виноватый, пока отец вставлял обойму и прятал пистолет.
– Папа, я знаю… Ты теперь за всех боишься. И за меня…
– Правильно знаешь… В жизни столько случайностей. Вроде бы и мирное время, а иногда как на войне…
– Да, папа… – шепнул Винька.
– Что “да”? – Отец снял фуражку, придвинул лицо. На лбу – красный след околыша.
– Папа, у меня тоже… друг погиб. В лагере. Ушел на речку, а там деревенский малыш в воду сорвался. Глебка кинулся, а плавать не умел. Маленького вытолкнул, а сам… – Винька глотнул.
– Боже ты мой… – И Винька в глазах отца увидел: “На месте этого Глебки мог быть и ты”.
– Я-то умею плавать…
– Плавать-то умеешь… А если что другое? Например, этот блиндаж. Ты не боишься, что тебя придавит, если вдруг оползень? Подмоет дождем…
– Ничего не будет, уже испытано. – сообщил Винька с подчеркнутым спокойствием. – Позавчера был такой ливень, мы думали, все поплывет. А ничего не шелохнулось. Потому что очень много подпорок в берег вкопано. Да еще у березы корни тут…
– Кто знает. А вдруг более сильный ливень?
– Сильнее, чем был, некуда. Знаешь как хлестало! Туринка вышла из берегов, у Кудрявой рядом с домом забор смыло и повалило. Я вчера помогал ее бабушке ставить его обратно. Она сейчас одна в доме.
– Одна? А где твоя подружка-то?
– Па-а! Чего ты дразнишься?
– Я? Дразнюсь? – изумился отец. И Винька был рад, что он отошел от тревожной темы.
– Конечно! Что за слово “подружка”!
– Ну… по-моему, обыкновенное слово. Хорошее. Разве нет?
– Подружки у девчонок бывают! А она просто… мой товарищ, вот и все.
Винька знал, что отцу нравится слово “товарищ”. По-испански – “камарадо”.
“Камарадо Винцент…”
Отец забавно так, по-штатски, повздыхал.
– Я ведь не хотел обидеть… ни тебя, ни ее. “Подружка” тоже звучит неплохо. Виконт де Бражелон, например, не стеснялся так называть свою возлюбленную…
Винька… он даже возмущаться не стал. Только пожал плечами.
– Ты, папа… ты, наверно, переутомился там на военной службе… “Возлюбленная”…
Отец спустил ему эту маленькую дерзость, только усмехнулся.
– Ладно, не распускай хвостовое оперение, виконт. А где все-таки… госпожа де Лавальер?
– Уехала с мамой в деревню, к другой бабушке. На неделю. Я ее еще не видел после лагеря.
– Когда вернется, передай мое глубокое почтение.
Винька засмеялся. Прыгнул к отцу на колени, опять прижался лицом к гимнастерке. К холодным медалям.
– Передам…
Госпожа де Лавальер
1
О том, что жила когда-то на свете такая французская красавица, Винька узнал в прошлом году. В начале октября.
В тот день отец вернулся со своими студентами из колхоза, где они убирали картошку. Вернулся с простудой. А Винька пришел из школы тоже пострадавший – с крепким синяком под левым глазом .
Отец присвистнул и закашлялся. Он знал, что сын драчливостью не отличается, даже наоборот (настолько “наоборот”, что отца это даже огорчало иногда).
– Где вы, сударь, заработали такой знак отличия?
– В бою, – сообщил Винька сумрачно и гордо.
