Роман Лейбов - Разделить на сто
Открылся ещё один поворот туннеля, длинный рукав, а в конце — маленькая фигурка, жёлтый луч фонарика жалобно мелькает по стенам.
— Днём с полюбовницей тешился,
Ночью набеги творил.
«Интересно, — опять подумала Наташа, отвлекаясь на слова страшной песни, — а спал-то он когда? Или вампиры эти вообще никогда не спят?»
Движение лилипута-шпиона ускорилось, он, бодро размахивая шпагой-антенной, дошёл до поворота, остановился и пропел с неожиданно наставительной интонацией:
— Вдруг у разбойника лютого
Совесть Господь пробудил.
Пропел и повернул направо. Юра и Наташа, слегка задумавшиеся над внезапным преображением вампира Кудеяра, приблизились к повороту и притормозили — свет фонарика был где-то совсем близко, голос звучал отчётливо:
— Господу Богу помолимся,
древнюю быль возвестим!
Так в Соловках нам рассказывал
инок честной Питирим.
Затем свет неожиданно погас, и откуда-то уже глухо донеслось:
— Бросил своих он товарищей,
Бросил набеги творить…
Товарищей, конечно, бросать нехорошо, хотя — смотря какие товарищи. Но ведь этих разбойников-вампиров он сам, наверное, сначала подговаривал на набеги, а теперь бросил. «Я бы, — сказала себе Наташа, — никогда не бросила Юрку. Если бы вот мне сейчас этот лилипут сказал: девочка, пойдём со мной, я тебя выведу из подземелья и дам сто рублей, а ты молчи о том, что видела, и никому не рассказывай, куда делся Красицкий, — я бы ни за что не согласилась!»
Наташа и Юра заглянули за поворот. Теперь свет слабо освещал один из боковых проходов. Оттуда послышалось:
— Сам Кудеяр в монастырь ушёл
Богу и людям служить!
Не успела Наташа обдумать новую службу вампира, как сразу вслед за этим раздался странный скрежещущий звук и, немного погодя, ещё раз. Зловещие звуки повторились, снова один за другим, но уже тише, секунд через десять, потом ещё тише. Свет в боковом проходе становился всё слабее, как магнитом притягивал он Юру и Наташу, и отважные оповцы, замирая от страха, но не признаваясь себе в этом, свернули в узкий коридор вслед за злодеем.
Гузь по-прежнему не замечал их. Тень его страшно металась впереди. Лилипут деловито тыкал своим шпионским металлическим предметом (то ли шпагой, то ли всё же антенной) в стену пещеры. Воткнул слева сантиметров на двадцать, вытащил и воткнул справа. Прошёл несколько метров и снова воткнул. Прошёл несколько метров и вдруг стремительно исчез. И свет фонарика тут же пропал.
Вслед за тем где-то далеко, всё дальше и дальше исчезая в утробе Бабаевых пещер, раздались последние слова песни:
— Господу Богу помолимся,
древнюю быль возвестим!
Так в Соловках нам рассказывал
сам Кудеяр — Питирим!
И всё затихло. Вокруг была одна темнота, и в темноте было слышно только, как Наташа тревожно хрустит сушкой.
XXXII
Если вы вдруг заблудились в Бабаевых пещерах, помните: главное — сохранять полное самообладание и ни в коем случае не вспоминать о мальчике Алёше.
У Юры с Наташей получилось выполнить это правило наполовину. Наташа, сохранив самообладание, тут же вспомнила о мальчике Алёше, а Юра, совершенно выкинув из головы мальчика Алёшу, потерял самообладание.
— Назад! — почти вслух почти крикнула Наташа Семёнова.
— Вперёд! — почти крикнул почти вслух Юра Красицкий.
В результате дети остались стоять на месте. Очевидно, всё же Юрино недуманье о мальчике Алёше встретилось с Наташиным самообладанием — и вместе они сумели победить панику. На помощь пришли сушки Тани Петрушкиной. Грызя их и держась в кромешной темноте за руки, оповцы стали обсуждать создавшееся положение.
Искать дорогу назад, в зал, или пытаться двигаться вперёд, навстречу шпиону с его шпагой-антенной? С одной стороны, сзади — большой коридор, который рано или поздно выведет к выходу, если, конечно, вспомнить, в какую сторону надо свернуть, и не попасть по ошибке в какой-нибудь из маленьких туннелей. С другой стороны, поворачивая назад, так ничего и не узнаешь о коварных планах лилипута. С третьей стороны, коварные планы и так налицо — хотя шпиона не удалось полностью разоблачить, но его тайна наполовину раскрыта, так что смело можно поворачивать. С четвёртой стороны, точно надо поворачивать, потому что если так стоять и разговаривать дальше, то шпион сам рано или поздно вернётся и выпьет кровь.
— Какую кровь? — упавшим голосом спросил Юра.
— Это я так, в переносном смысле, — ответила упавшим голосом Наташа.
После этого оповцы развернулись и, не разжимая рук, сохраняя полное самообладание и совершенно не думая о мальчике Алёше, довольно быстро понеслись по коридору, особенно не размышляя над тем, куда они поворачивают и что будет дальше.
XXXIII
Анастасия Мироновна, бабушка Тани Петрушкиной, сообщила Стасику Левченко, что красивая Таня ушла с утра по каким-то школьным делам.
Теперь Стасику оставалось либо вернуться домой, на правый берег, либо продолжать тыняться без дела по двору дома № 15. Первое решение поддерживал здравый смысл, за него также решительно голосовал желудок Стасика. С утра Левченко съел один бутерброд со «Степной» колбасой, крепко рассчитывая на петрушкинские сушки и мороженое. Но сушек не было, а мороженое в одиночку есть, как известно, неинтересно. Чувства Стасика, напротив, подсказывали, что за возвращение придётся платить обязательным выгуливанием эрдельтерьера Макса; и кроме того, подсказывали чувства: как-то неправильно всё получается: все шпиона ловят, а он тыняется.
Покуда внутри Стасика шёл этот спор, сам Стасик находился в подъезде. Он стоял на ступеньках, ведущих с девятого этажа наверх, к площадке для лифтёров и запертой на чёрный жирный замок двери на крышу. Одинокий начальник оповцев вздыхал и внимательно слушал, как гудит лифт, глядел, как ездит туда-сюда длинная ребристая гиря-равновес, неизменно поднимающаяся наверх, когда лифт останавливается внизу, ждал, не доедет ли лифт до верхнего этажа, прислушивался к спорящим сторонам и никак не мог принять решение.
И вдруг что-то случилось. Стасик не сразу понял, что именно: лифт так же гудел, так же жужжали, колотясь в стекло, две пленные худые осы, но что-то переменилось.
Пишущая машинка, сообразил Стасик. Всё это время кто-то на девятом этаже печатал, не останавливаясь, а теперь перестал.
Взвыл вдруг лифт, гиря вздрогнула и поползла вниз. Лифт доехал на этот раз до девятого, двери отворились, и Стасик нагнал у двери квартиры № 106 Таню Петрушкину.
Они не успели обменяться даже парой слов, как произошло сразу два события. Дверь квартиры № 107 распахнулась, оттуда вышел молодой человек в чёрных очках, с бородой и с большой толстой сумкой на ремне, какие носят международные почтальоны в известном стихотворении Маршака. Молодой человек прошмыгнул к лифту. Одновременно открылась дверь квартиры № 106 — и Анастасия Мироновна Петрушкина сказала:
— А вот и она! Пришла наконец? Дети, кушать!
И чуть покосилась на Стасика.
XXXIV
Не знаю, что за хитрое устройство, что за магнит такой имеется у бабушек и дедушек внутри, но они как-то безошибочно определяют, где находятся их внуки. И как только внуки оказываются в пределах физической досягаемости, тут же стараются их накормить.
И напрасно им возражать и рассказывать, что вы сыты. Даже не пытайтесь. Смиритесь, гордые дети. Вымойте руки. Возьмите салфетки. И не разговаривайте за едой.
Но дети и не возражали. Они вымыли руки и взяли салфетки. Анастасия Мироновна, поставив перед ними тарелки с картофельным пюре и куриными котлетами, удалилась в комнату смотреть передачу «А ну-ка, девушки», так что разговаривать за едой никто не мешал. Таня, впрочем, с набитым ртом не болтала, но в паузах тараторила как сорока. Удивившись исчезновению записки из секретного места, она рассказала о подозрительном лилипуте с металлическим предметом и о том, как под её трамвай на обратном пути чуть не попала какая-то собака:
— Я её видела потом, такая рыженькая, глаза умные, сидит возле путей и дрожит от страха, водитель, раз так, затормозил, так что все повалились, и трамвай чуть не сошёл с рельс, и внутри у него, наверное, порвались тормоза, так что он дальше не пошёл, и все вышли и стали ждать семьдесят девятого автобуса, а все трамваи сзади тоже стоят, и оттуда люди на работу опаздывают, и все на остановку, там толпа, автобус пришёл, а они лезут, как дураки, ну я пошла пешком, думала дальше сесть на пятидесятый, а там то же самое, ещё хуже, так что пешком шла всю дорогу, мы уже опоздали, двенадцать скоро, поедим и пойдём, они, наверное, уже вылезли и у входа ждут, записку оставим, чтобы не разминуться…
