Роман Лейбов - Разделить на сто
— Он с утра смылся куда-то, — перевёл Олег Юрьевич, — поганец. Это мать не всерьёз, впрочем, ругается. Это она ругается любя. Если найдёшь его, скажи, сделай милость, что в молочную кухню я сам схожу, но уж когда отпуск закончится, все дежурства — его. И пусть обедать приходит. Да вместе приходите, слышишь: тебе же далеко.
Последние слова Красицкий-старший крикнул в спину не любившего запаха лифта и потому спускавшегося с обычной степенностью по ступенькам Стасика.
Оставалось проверить Петрушкиных, но туда Стасику идти не хотелось. Непонятно отчего, но все Петрушкины (кроме, разумеется, Тани) относились к Стасику с какой-то настороженностью. И хотя он сам этого не понимал, то есть не описывал такими именно словами про себя или, тем более, вслух, но чувствовал, что лучше бы ему лишний раз у Петрушкиных не появляться.
Поэтому Стасик некоторое время потынялся ещё по двору, где и был замечен из окна бдительным отставным бухгалтером Голландским.
— Смотри, Португалыч, — сказал Голландский, глядя в щель между шторами, — без дела тыняется. И рыжий.
Португальский выглянул в окошко.
— Да, — сказал он, — видел уже я этого рыжего. Он тут часто крутится с ребятами, а живёт не у нас, вроде.
— А чего сейчас крутится? — спросил Голландский. — Никого же нет. Может, он не просто так крутится. Может, он ящик с наживкой слямзил и теперь думает, что с ним делать. И рыжий.
— Кто их знает, чего они крутятся, — отвечал настроенный Жалобой на философский лад Максим Максимович, — силы есть, вот и крутятся. Ты нас вспомни, как мы крутились.
— Так это, смотри, — возразил Голландский, — он не как нормальные дети крутится. Он тыняется. И рыжий.
— Да, — согласился Португальский, — точно, тыняется. Подозрительно. Тыняется и рыжий. Давай-ка, Голландыч, выйдем да поглядим.
Когда бывшие детдомовцы вышли во двор, Стасик, вздохнув и пересиливая себя, как раз вставал со скамейки возле второго подъезда, тайно надеясь на то, что у Петрушкиных тоже никого нет дома, и забыв даже о цели своего визита.
— Подождём, — сказал Максим Максимович, — на скамеечке вот посидим и подождём. Не горюй, Марат, найдутся твои жучки-паучки.
Друзья уселись на скамейку.
Тёплый ветер дунул, зашуршал кроной старого тополя и бросил прямо под ноги слегка надувшемуся из-за «паучков» Марату Маратовичу какой-то листок бумаги.
На листке было написано: «Наживка!».
XXX
«Потолок!» означало «Позвони, есть дело».
«Рубашка!» означало «Разошлись по домам».
«Уголь!» означало «У нас сидим».
«Вилка!» означало «В гостях у Семёновой».
«Наживка!» означало «Никуда не уходи и жди нас в Штабе».
Эти тайные слова придумал Юра Красицкий специально для записок Стасику, вечно опаздывающему и далеко живущему. Он объяснил, что так никто не догадается, о чём речь, а запомнить легко. Стасик, правда, тут же спросил, почему не написать просто «П», «Р», «У», «В» или «Н». Юра ответил: если просто поставить первую букву, то чужой человек, которому в руки может случайно попасть записка из секретного места, примется разгадывать, что за этим сокращением скрыто, и может в конце концов угадать. А если написать какое-нибудь слово, чужой человек начнёт думать над смыслом этого слова, будет долго ломать голову, но ни в коем случае не обратит внимания на первую букву. Стасик, подумав, согласился с этими доводами.
Но пенсионеры долго не думали над смыслом слова «наживка» и не ломали своих голов.
— Наживка! — воскликнул Голландский. — Моя наживка! Украли ящик с наживкой, пионеры, и записку написали. Он тут сидел. Ты видел, Португалыч, — этот рыжий пионер тут сидел и выронил записку!
— Подождём, — опять предложил рассудительный Максим Максимович.
XXXI
Сушки Тани Петрушкиной Юра рассовал по карманам. Приблизились к дальнему входу в Бабаевы пещеры — скользкой чёрной дыре на покатом глиняном боку холма, чуть пониже их голов. У входа в пещеры сидел неизвестный пёс рыжей масти, вилял хвостом и улыбался. При приближении оповцев пёс вежливо уступил место у входа и потрусил по дорожке, оглядываясь и как бы желая ни пуха ни пера.
Жёлтая глина перед дырой, ведущей в пещеры, хранила следы маленьких ботинок, и Юра подумал: надо бы снять отпечаток.
Но медлить было нельзя. Преступный лилипут мог уйти слишком далеко и затеряться в лабиринте подземных ходов. С другой стороны, он мог притаиться где-нибудь неподалёку, вытащить свою металлическую штуковину из футляра и изготовиться. Юра осторожно заглянул в дыру и увидел шагах в десяти от входа свет шпионского фонарика.
Юра залез первым, подал руку Наташе и помог ей забраться. Они вошли в пещеру, повернулись спиной ко входу, лицом к чёрной неизвестности — и тихонько, стараясь не шуметь, пошли следом за загадочным маленьким человеком.
Тот тем временем деловито продвигался к подземному залу, как ни в чём не бывало помахивая фонариком. Насвистывать он прекратил, только иногда кряхтел.
Зал находился внизу, метра на полтора ниже прохода. Поэтому Юра и Наташа, в охотничьем азарте забывшие о глинистой почве, смогли подползти почти к краю коридора и теперь сверху глядели на Гузя, боясь шелохнуться. Лилипут между тем приладил фонарик на вбитый кем-то в стену зала крюк и деловито извлёк из кармана нечто, завёрнутое в бумагу. Завозился перед фонарём, развернул огромную карту и повернулся. Фонарь светил прямо на проход, Юра и Наташа в испуге отползли назад, затем потихоньку приблизились к краю. Гузь не замечал их. Он держал перед собой карту, в левой руке его поблёскивал извлечённый уже из футляра длинный металлический предмет («Всё-таки шпага», — подумала Наташа; «Наверное, антенна», — подумал Юра). Николай Матвеевич бормотал:
— Так, третий большой прошли до пятого поворота, отмечено… пусто… Значит, третий, шестой поворот… Направо… Здесь развилка… Направо должен быть тупик. Назад, к развилке… Налево и дальше… Ага, развилка… тупик и проход дальше… Ну и пока хватит…
Гузь сложил карту, повернулся лицом к четырём подземным ходам, перекрестился и вошёл в третий, самый широкий и высокий. Выждав совсем немного, Юра и Наташа спрыгнули в подземный зал и, покуда не пропал совсем свет фонарика, помчались к третьему туннелю.
Из туннеля доносилось пение. Маленький человек Гузь оказался обладателем замечательного голоса — высокого и чистого, свет фонарика мерцал в отдалении, Николай Матвеевич пел:
— Было двенадцать разбойников,
Был Кудеяр-атаман.
Наташа и Юра потихоньку продвигались к свету. Гузь, сделав паузу, вывел со зловещими руладами:
— Много разбойники пролили
Крови честных христиан!
— Юрка, — прошептала Наташа.
— Чего?
— Ничего. Сушку дай, — ответила Наташа.
— Грызи тихо, — посоветовал Юра.
А Наташа, не расслышавшая слов песни как следует, подумала: «Пролили или попили? Как он спел? Кажется, „попили“… Ну и песня. Настоящая шпионская. Про вампиров, что ли? А почему они только у христиан кровь пили? Вот что непонятно!»
Свет фонарика скрылся за поворотом. По подземному ходу разнеслось раскатисто:
— Господу Богу помолимся,
древнюю быль возвестим!
Так в Соловках нам рассказывал
инок честной Питирим.
Про Соловки Наташа слыхала от деда: вроде бы, там раньше была какая-то тюрьма. Кто такой «инок», непонятно, но, наверное, если песня разбойничья, то это какое-то уголовное слово из жаргона.
Наташа и Юра на ощупь, оскользаясь на глиняном полу и почти забыв об осторожности, двигались к свету. А Гузь, взявши октавой ниже, пропел хрипловато, по-разбойничьи:
— Много добра понаграбили,
Жили в дремучем лесу.
Интересно, где они в лесу жили? Ладно, летом, можно прямо на земле спать. А зимой? Наверное, у них был специальный лесной дом — как у Бабы-Яги, на курьих ножках.
В стенах высокого туннеля то справа, то слева, то повыше, то пониже виднелись в полумраке более узкие проходы. Лилипут откашлялся в темноте за новым поворотом туннеля и спел тоненько, жалостно:
— Сам Кудеяр из-под Киева
Вывез девицу красу.
«В Киеве тоже есть пещеры, — вспомнила Наташа. — Наверное, там, в подземелье эта красавица ловила шпионов и заблудилась, а Кудеяр в темноте её поймал и захватил в плен».
— Ты не бойся, — шёпотом сказал Юра Наташе, пользуясь тем, что лилипут, как глухарь на току, заглушал для себя пением посторонние звуки.
— Сам ты не бойся, — отвечала немного сердито Наташа Юре. — Сушку дай.
— Господу Богу помолимся,
древнюю быль возвестим!
Так в Соловках нам рассказывал
инок честной Питирим.
Открылся ещё один поворот туннеля, длинный рукав, а в конце — маленькая фигурка, жёлтый луч фонарика жалобно мелькает по стенам.
