Лиз Кесслер - Правдивая история про девочку Эмили и ее хвост
— Кто ею знает… Но отношения этих двоих мы разорвали. — Миссис Крутохвост снова улыбнулась. — Когда ты вырастешь и станешь сиреной, Шона, то будешь заниматься как раз подобными вещами. Я уверена, что ты достигнешь высшей степени мастерства в стирании памяти.
Шона густо покраснела.
— Я еще точно не решила, кем буду, — пробормотала она.
— Ну, ладно. — Миссис Крутохвост окинула взглядом комнату. Тритончики и русалочки по-прежнему сосредоточенно читали. — Если у вас больше нет вопросов, девочки, я, пожалуй, вернусь к своему библиотечному кружку.
— Да, конечно. Спасибо вам огромное. — Сама не знаю, как у меня хватило сил ответить.
Плеснув хвостом, Миссис Крутохвост направилась прочь, а мы еще некоторое время сидели молча.
— Это ведь была я, да? — проговорила я наконец, тупо глядя в пустоту перед собой.
— А ты бы хотела, чтобы это была ты?
— Я сама не знаю, чего хочу. Я теперь даже не знаю, кто я такая.
Зависнув перед мной, Шона заставила меня поднять голову.
— Эмили, может быть, нам удастся разузнать что-нибудь еще. Главное, он жив! Он где-то здесь!
— Ну да, в тюрьме, с пожизненным заключением…
— Зато теперь ты знаешь, что он не хотел бросать тебя.
Может быть, он помнит обо мне. Может, действительно, стоит попробовать разузнать еще что-нибудь.
— По-моему, нам надо вернуться к обломкам «Вояджера», — заявила Шона.
— Ни за что!
— Ты сама подумай! Сон твоей мамы, рассказ миссис Крутохвост, всё сходится: может, твои родители бывали на этом корабле вместе.
Возможно, Шона права. В любом случае, никакого другого объяснения я придумать не могла.
— Мне надо подумать, — сказала я. — Хотя бы несколько дней.
— Тогда что, до среды?
— Ага. Слушай, мне пора! — Я решительно направилась к закрученной спирали выхода.
— С тобой будет всё в порядке?
— Конечно, — я попыталась выдавить из себя улыбку. Как знать, что со мной теперь будет?
Я плыла домой сквозь спокойные воды, но в голове моей бушевала настоящая буря.
Глава седьмая
Ты ешь или дурака валяешь? — Опустив очки на кончик носа, мама смотрела, как я вожу ложкой в миске с хлопьями. Молоко темнело на глазах, а хлопья превращались в кашу.
— Что? Ой, извини. — Я отправила в рот полную ложку. И снова принялась размешивать содержимое миски.
Мама сидела напротив, просматривая газету, то хмурясь, то цокая языком, то поправляя очки на носу.
Как же выяснить, что происходит? Ведь вопросы, подобные тем, что мучают меня сейчас, не задают просто так, между прочим, за завтраком: «А кстати, мамочка, ты, случайно, не была замужем за тритоном? У вас еще родился ребенок, после чего тритон бесследно исчез. Тебе никогда не приходило в голову рассказать об этом своей дочери, а?»
Я с досадой хлопнула ложкой по хлопьям, расплескав молоко по всему столу.
— Аккуратнее, детка. — Мама смахнула брызги с газеты. Потом подняла глаза. — Что с тобой? Ты, вроде, всегда завтракаешь с удовольствием?
— Всё нормально.
Вскочив, я выплеснула молоко в раковину.
— Эмили?
Не отвечая, я снова уселась за стол и принялась накручивать прядь волос на палец.
Мама сняла очки — значит, готовится к серьезному разговору. Сложила руки на груди — к очень серьезному разговору.
— Я жду. — Губы у нее сжались в ниточку, взгляд стал напряженным. — Эмили, я сказала..
— Почему ты никогда не рассказывала мне об отце?
Мама дернулась так, словно я ее ударила.
— Что?!
— Ты никогда не рассказывала о моем отце, — повторила я тише. — Я совсем ничего о нём не знаю. Как будто его вообще никогда не было.
Мама снова надела очки. Потом опять сняла и встала из-за стола. Зажгла газовую плиту, поставила чайник на конфорку и замерла, глядя на огонь.
— Даже не знаю, что тебе ответить, — пробормотала она.
— Расскажи мне о нём.
— Я бы с удовольствием, милая, правда.
— Тогда почему же не рассказываешь?
У нее на глаза навернулись слезы; она смахнула их рукавом.
— Сама не знаю. Я не могу… не могу.
Не выношу, когда мама плачет!
— Да ладно, бог с ним. Только не обижайся. — Вскочив с места, я обняла ее за плечи. — Это неважно.
— Нет, важно! — Она вытерла нос уголком скатерти. — Я хочу рассказать. Но не могу, не могу…
— Правда, мам, всё в порядке. Не надо ничего говорить.
— Но я хочу, — всхлипнула она. — Просто не могу ничего вспомнить!
— Не можешь вспомнить?! — слегка отодвинувшись, я недоуменно уставилась на нее. — Ты не помнишь человека, за которым была замужем?
Она смотрела на меня покрасневшими от слез глазами.
— Ну… да… нет… Понимаешь, иногда мне кажется, что я что-то припоминаю, а потом снова всё пропадает. Словно растворяется.
— Пропадает…
— Так же, как он сам когда-то, — тихо произнесла она, закрывая лицо руками и вздрагивая. — Я не помню собственного мужа! Твоего отца. Наверное, я ужасная мать…
— Прекрати. — Я тяжело вздохнула. — Ты замечательная. Самая лучшая мама на свете.
— Правда? — Она разгладила юбку.
Я слабо улыбнулась. Вскинув голову, мама ласково провела пальцем по моей щеке.
— Я, наверное, сказала что-то такое, что вывело тебя из равновесия, да? — спросила она тихо.
— Всё, не будем больше об этом. Это неважно. Хорошо?
— Но ты имеешь право…
— Всё, мам. Хватит! — твердо сказала я. — Кстати, не подкинешь мне немного деньжат?
— Ах ты, малявка. — Всхлипнув последний раз, она легонько ущипнула меня за щеку. — Неси сюда мою сумку.
Получив две монеты по фунту, я отправилась на пристань.
Около парка развлечений я невольно замедлила шаг. Нечестно. Это просто нечестно! Я уже тысячу лет не каталась на «ветерке», и всё из-за этой Мэнди, которая может прицепиться ко мне в любую минуту!
Купив сахарной ваты на противоположном конце пристани, я брела по набережной, продолжая обдумывать многочисленные вопросы, которые, не находя ответа, по-прежнему вертелись у меня в голове. Я даже не заметила мистера Бистона, шедшего мне навстречу.
— Раскрой глаза, — окликнул он, когда я чуть было не врезалась в него.
— Простите, я задумалась…
От его улыбки у меня всегда мурашки бегут по коже — один уголок рта вздергивается вверх, а другой, наоборот, опускается вниз, открывая редкие кривые зубы.
— Как мама? — поинтересовался он.
Вот тут-то я и сообразила. Ведь мистер Бистон давно нас знает. Вроде бы, даже дружит с мамой. Может быть, он что-нибудь помнит?
— Да, вообще-то, не очень, — ответила я, откусывая клочок сахарной ваты, сладко тающей на языке.
— Почему?
— Она немного загрустила… из-за кое-чего.
— Из-за какого еще «кое-чего»? — Он перестал улыбаться.
— Да так…
— Она что, заболела? Что случилось? — Мистер Бистон впился в меня пристальным взглядом.
— Ну, мой папа… — Я вытянула карамельную нить, похожую на розовую нитку из пушистого свитера, и сунула ее в рот.
— Кто-кто?! — Мистер Бистон так и взвился. Чего это с ним?
— Я спросила ее про своего отца, ну, и она немного расстроилась.
— Что она тебе сказала? — спросил он, понижая голос.
— В том-то и дело, что ничего.
— Совсем ничего?
— Она сказала, что ничего не помнит, а потом начала плакать.
— Ничего не помнит? Так и сказала?
Я кивнула.
— Точно? Совсем-совсем ничего?
— Точно.
— Хорошо. — Мистер Бистон со свистом выдохнул воздух.
— Вот я и подумала, может, вы мне поможете?
— Я?! Как я-то могу тебе помочь? — удивленно спросил он.
— Ну, может, она вам что-нибудь рассказывала о папе. Ведь вы же ее друг, и вообще…
Мистер Бистон буравил меня взглядом. Глаза у него стали как щелки. Мне тут же захотелось убежать куда подальше. Конечно же, он ничего не знает. С какой стати мама расскажет ему что-нибудь, а мне нет? Я попыталась выдержать его взгляд, но не смогла и отвела глаза.
Тогда, взяв меня за локоть, мистер Бистон указал на скамейку.
— Кажется, нам пора немного побеседовать, — произнес он.
Я попыталась вывернуться, но мистер Бистон ухватил меня еще крепче и потащил вдоль набережной. Он отпустил меня только у скамьи, кивком указав, чтобы я села.
— А теперь послушай меня, и слушай внимательно, потому что повторять я не стану.
Я молча ждала.
— Не смей больше приставать к матери. Ты ее уже достаточно расстроила.
— Но я…
— Ничего, ничего, — мистер Бистон вскинул руку, останавливая меня. — Ты просто не знала. Значит, так, — он утер лоб носовым платком и, поерзав, сунул его обратно в карман брюк. Рядом с карманом темнела дырка — Мы с твоим отцом были друзьями. Лучшими друзьями; кое-кто даже считал, что мы братья, настолько мы были дружны.
