Вольфганг Хольбайн - Зеркальное время
Чем дальше он продвигался по коридору, тем безутешнее становилась картина. Лампы горели уже через одну, потом через две или три, за содранными обоями виднелась штукатурка или голая кирпичная кладка. Ковры были засыпаны грязью и обломками гипса, и под ногами непрерывно хрустело. Некоторые двери висели на петлях косо, а то и вообще отсутствовали.
Это становилось все более непонятным. Здесь были уже форменные руины!
Юлиан вошел в следующую комнату. На мебели лежал сантиметровый слой пыли. Одно кресло было опрокинуто и покорежено, окно распахнуто, из него дуло.
Юлиан шагнул к окну, под ногами заскрипело битое стекло. Странно, что на улице так холодно и сыро. Вид города показался ему незнакомым. Он в полном недоумении смотрел вниз, стараясь понять, где же город.
То есть он был на месте, но очень темный. Горели лишь редкие огни, и те были желтые, совсем не похожие на белый неоновый свет, который вот уже лет тридцать не позволял темноте овладеть городскими улицами. Река пролегала внизу, как черная пропасть, и больше не была усеяна жемчужными ожерельями огней. Ни одной движущейся машины на улицах. А куда подевались небоскребы с их огненным сиянием? А где телебашня с ярко освещенной верхушкой? Где мигающие красные огни аэропорта? А неоновая реклама? А светофоры, уличные фонари и витрины?
Юлиан попятился от окна, повернулся и случайно взглянул в зеркало над комодом. Стекло было тусклым, а кое-где ослепшим от времени; паук когда-то очень давно растянул на раме паутину, и теперь ее густо облепляла пыль. Тем не менее Юлиан разглядел свое отражение.
Да, это был он, но в том виде, какой имел бы, родись он лет сто назад. Волосы гладко зачесаны и разделены на прямой пробор. Белая рубашка с рюшами, сюртук строгого покроя, в нагрудном кармане — кружевной платочек.
Это отражение внушило ему такой ужас, что он с криком выбежал из комнаты, ударился плечом о дверной косяк и упал.
На четвереньках он отполз от жуткой комнаты, осмотрел себя и убедился, что одет в свою нормальную одежду. Значит, изменился не он, просто зловещее зеркало показывало картину давнего прошлого!
Но как это могло быть?
Юлиан попытался успокоиться и решить проблему логически. То, что все его приключения (или кошмары) так или иначе связаны с зеркалами, наверняка не было случайностью. Судя по всему, судьба отца оставила в подсознании Юлиана стойкий след, и теперь его терзали абсурдные видения.
Но если все это только сон и он не может проснуться, хотя уже знает, что видит сон — тогда, может быть, он в силах... управлять этим сном?
Он попытался. Вон та разбитая лампа, например, — что, если бы она снова оказалась целой и зажглась?
Юлиан сосредоточился на этом представлении и даже зажмурился, отмечая внутренним взором каждую деталь, осмотрел каждый сантиметр ее поверхности, новенькой и блестящей, как в первый день.
Открыв глаза, он увидел, что лампа как была разбитой, так и осталась. Значит, не так-то просто изменить действительность, даже если речь идет о сновидении.
Но он не отступился и сосредоточился на том, что полегче. На соринках под его пальцами. Он приказал им исчезнуть или хотя бы сдвинуться.
Но они и не подумали сделать это.
Итак, если у него ничего не получается с неодушевленным реквизитом сновидения, то, может, удастся с живым? Он загадал желание, чтобы здесь очутился Рогер. Он приказал ему явиться — с такой страстью, что задрожали руки и на лбу выступил пот.
И когда он открыл глаза, перед ним стоял Рогер.
Он небрежно прислонился к стене, засунув руки в карманы своих великоватых рабочих брюк, в глазах поблескивала усмешка.
— Что это ты здесь делаешь? — спросил он.
— Я... — Юлиан неуклюже поднялся и пробормотал: — Ничего.
— На ничего это не похоже, — сказал Рогер, вынул пачку сигарет и чиркнул спичкой. — Чего тебе надо?
— Мне? — удивился Юлиан. — Но ведь это ты ко мне пришел!
— Я — к тебе? Вот уж нет. Ты пришел ко мне наверх, разве не так? А не я к тебе вниз, в твой роскошный номер.
Но если он не был внизу, подумал Юлиан, откуда ему знать, что у него роскошный номер?
— Что это... здесь? — спросил он, поведя вокруг неопределенным жестом.
— Эта халупа? — Рогер пожал плечами и осклабился. — Не такая фешенебельная, как твои покои, я знаю. Но здесь не каплет и не так дует, как в другой развалюхе, где я, бывает, ночую.
Значит, ты здесь живешь? — не поверил Юлиан.
— Я здесь иногда ночую. И еще в нескольких местах. Если, конечно, не прогонят проклятые охранники.
Сделав затяжку, он закашлял, бросил сигарету и раздавил ее на ковре, оставив на нем еще одно прожженное пятно. Мальчик удивился про себя, зачем он вообще курит, если не переносит дыма.
— Итак, ты хочешь это знать.
— Что знать?
— Все, — ответил Рогер. — Ведь ради этого ты и пришел, разве не так? Ты хочешь все знать про твоего отца. Всю историю. Но должен тебя предупредить: она тебе не понравится.
— Это ничего, — сказал Юлиан.
— Ну хорошо. — Рогер оторвался от стены. — Тогда пошли.
Коридор начал все заметнее изменяться. Скоро на полу уже не осталось никаких ковров, вместо шелковых обоев потянулись голые стены из кирпича, а потом из досок, сквозь щели которых пробивался серый сумеречный свет. Через некоторое время они шагали уже не по полу, а по прибитой земле, и издалека еле слышно доносились звуки шарманки. Тем не менее это был все еще коридор отеля. То тут, то там Юлиан замечал кусочек лепнины, лампу, а то и дверь комнаты, странно выделявшуюся на фоне дощатой стены. Будто художник дважды использовал один и тот же холст, но писал без особой тщательности, и сквозь новую картину кое-где проглядывала прежняя. Юлиан подумал: может быть, под двумя слоями краски прячется еще и третий, а то и четвертый и пятый.
Перед одной из таких недостоверных дверей Рогер остановился и посмотрел на приятеля с ожиданием.
— А насчет вчерашнего, — неуверенно начал Юлиан. — Я имею в виду... мне очень жаль. Правда.
Рогер все так же молчал, глядя на него.
— То, что я бросил тебя одного, — продолжал Юлиан. — Я сам не знаю, как это получилось...
— Зато я знаю. — Рогер говорил спокойно, без тени упрека. — Я могу это понять лучше, чем ты думаешь. Ты не должен себя за это корить. Ведь ты же расплатился?
— Расплатился? —Мальчик вспомнил троллей и свое отчаянное бегство, и до него вдруг дошло, о чем говорил Рогер. — Ты думаешь, этого не случилось бы, останься я рядом с тобой?
— Они питаются чужим страхом, — подтвердил Рогер. — Ты их только привлек тем, что побежал.
— А если бы они меня догнали? — заикаясь, спросил Юлиан.
Рогер оставил ответ при себе, но само его молчание было так выразительно, что у Юлиана мороз прошел по коже.
— Мне очень жаль, — пробормотал Юлиан. — Я был...
— Трус, — спокойно сказал Рогер. — Ты трусишка, Юлиан. Ты ловко научился скрывать это, но в душе ты просто тряпка.
Тон, каким произносились эти слова, не соответствовал их смыслу. Рогер просто называл факты так же безучастно, как сообщал бы Юлиану, сколько номеров в этом отеле. Именно поэтому его слова особенно больно ранили мальчика.
— Сын преуспевающего фокусника, все перевидавший, ты разыгрываешь из себя хладнокровного типа, которого ничем не удивишь. А на самом деле дрожишь от страха при каждом незнакомом шорохе, а при встрече с незнакомцем ждешь нападения — Рогер очень серьезно смотрел на Юлиана. — Ведь так?
— Да, — признался тот и опустил глаза.
— А хочешь знать, откуда мне все это известно? — спросил Рогер. — Оттуда, что раньше я сам был такой.
— Ты?!
— Да, я. — Глаза Рогера насмешливо блеснули. — Я был такой же, как ты: маленький, слабенький мальчик, который всех и всего боится и мечтает стать большим и сильным.
Юлиан недоверчиво скользнул взглядом по его широким плечам и мощным мускулам.
— Но быть сильным, Юлиан, еще ничего не значит. — Рогер извлек из кармана ключ, вставил его в замочную скважину, но пока не повернул— Мускулы не в счет. Их можно натренировать. Но трус остается трусом и при двухметровом росте. Я был такой же, как ты. Но в один прекрасный день понял, что внешнее не считается. Важно, каков ты внутри. И я научился преодолевать страх. Теперь я тот, кем хочу быть! Ты бы тоже смог.
— Почему ты... так считаешь? — робко спросил Юлиан.
— Есть одно место, где это становится возможным, — сказал он. — Я его сам нашел, и оно сделало меня тем, что я есть, потому что это такое место, где не в счет, кем ты кажешься, а в счет только, кто ты есть. Помнишь того, в кожаной куртке, и двоих других? Место их тогда вовсе не преобразило, оно лишь показало тебе, каковы они на самом деле. — Голос его звучал проникновенно, почти заговорщически. — Хочешь туда? Это место может изменить и тебя. Вот только... хватит ли у тебя мужества встретиться с самим собой?
