Владислав Крапивин - Оранжевый портрет с крапинками
«Ох, что я, дура, делаю», — подумала Юля. Но спустила Фаддейку до щели. Потому что была уверена: иначе он полезет один, без страховки.
Фаддейка воткнулся в щель плечом, поелозил, влез в нее наполовину. Потом выбрался опять, глянул снизу на Юлю и пообещал:
— Я далеко не пойду!
— Если что дерни три раза, я потащу! А если я сама три раза дерну — значит, вылезай!
— Ага! Я пошел!
И он исчез. Двадцатиметровый капроновый шнур быстро заскользил у Юли в ладонях: видимо, проход был свободный, и Фаддейка лез по нему без остановки. В полминуты ушло на глубину больше половины веревки.
Потом она перестала скользить.
— Эй, Фаддейка! Как ты там?! — крикнула Юля со страхом и без особой надежды, что он услышит. Кажется, из земных недр донеслось что-то вроде «уор-мр-м…». «Нормально»? Или послышалось?
Юля сосчитала до десяти, натянула шнур и решительно дернула три раза. В ответ она ощутила слабые рывки. Но сколько? Три? Или просто беспорядочная возня? Она перепуганно дернула снова! И веревка заскользила назад без сопротивления.
Еще не понимая, что случилось, Юля с нарастающей паникой тянула, тянула ее, и вот из щели выскочил и закачался отвязавшийся конец. Юля уставилась на него, как на кобру.
Батюшки, что случилось? Веревка отвязалась, и Юля оставила Фаддейку без спасательного конца? Нет, страховка сама собой не развяжется. Значит, он нарочно освободился от нее? Зачем? И где он сейчас? Лезет в неизведанную глубину? Или придавлен осевшим камнем? Или задыхается под обвалом?
— Фаддейка-а! — отчаянно заголосила Юля.
И в ответ услышала удивительную тишину. Спокойную летнюю тишину, равнодушную такую… Только в бойницах развалившейся стены чирикали и копошились воробьи. Да на том берегу мычала корова.
И пусто кругом. Никогошеньки…
А если кто и будет? Чем поможет, как раскопает эту каменную толщу? Как пролезет в щель?
— Фаддейка!! Где ты?!!
Ох как тихо! До звона. Это так звенит ужас. До сих пор не знала она такого страха и отчаяния…
Зачем отпустила? Где он там? Живой еще? Или… Ой, мамочка! А что она скажет Кире Сергеевне? Позвать кого-нибудь? Саперов, пожарников, горных спасателей? Где их взять?
Хоть бы он выбрался обратно! Ничего ей больше не надо! Ни письма от Юрки, ни диплома в училище, никакой счастливой жизни! Лишь бы Фаддейка оказался невредимый! Почему его нет? Сколько времени прошло? Пять минут? Час?
— Фаддейка-а!!
— Ну чего ты так вопишь? — сказал он откуда-то сверху.
Юля дернулась и села в траве. Фаддейка стоял среди тонких березок на осыпавшемся гребне стены и смотрел оттуда, будто так и было задумано.
Миленький мой! Целехонек! Счастье-то какое! Скотина бессовестная! Чтобы я еще куда-нибудь с ним…
Юля быстро шла через сорняки прибрежного сада. Фаддейка — шагах в трех позади — еле поспевал за ней. И говорил:
— Ну чего ты… Ну, не хватило веревки, я и отвязал, а то ты сразу бы назад потянула. А там совсем свободно… Ну чего ты… Там сперва прямо, а потом вверх и вверх, а потом смотрю — светло… Ну, Юль…
Из-под глыбы гранита выбивался и бежал по бетонному желобку очень чистый ручеек. Юля перешагнула. Фаддейка проскочил вперед, остановился на пути и сказал решительно:
— Умойся хотя бы. Большая такая, а вся зареванная.
— Из-за тебя из-за дурака…
— Ну, из-за меня. Что теперь, так и будешь неумытая ходить?
— Дурак…
— Ну, пусть дурак. Все равно умойся.
— Не хочу с тобой разговаривать…
Юля вернулась к ручейку, присела, плеснула в лицо несколько пригоршней. Вода пахла вялыми тополиными листьями. Юля вздохнула и стала умываться как следует. Сквозь мокрые пальцы взглянула на Фаддейку. Он стоял в трех шагах и хлестал мотком веревки по кривой садовой скамейке. И смотрел куда-то в сторону. И был весь такой сердито-обиженный, шея тонкая, майка в пыли и глине, а в рыжих космах — земляные крошки и, кажется, сухие пауки. Щеки и руки-ноги тоже перемазаны землей.
Юля платком вытерла лицо и сказала мимо Фаддейки:
— Еще и дуется…
Он обрадованно стрельнул в нее глазами.
— Сама дуешься.
— Знаешь, что мне хочется с тобой сделать?
— Ага! — с готовностью отозвался он. — Опять за ухо!
— Нужны мне твои уши… Выстирать бы тебя, выжать и высушить на веревке. Чтобы и мозги заодно прополоскались и проветрились… Иди сюда.
Фаддейка подошел с дурашливо-покаянным лицом. Юля отряхнула его вихры и майку. Мокрым платком стала вытирать нос и конопатые щеки. Фаддейка фыркал и жмурился, но не спорил. Потом пробубнил в платок:
— Сама не знаешь, чего перепугалась.
— Тебя бы на мое место! Я такого натерпелась…
— Когда ты успела! Я там три минуты был!
— Балда, это для тебя три минуты. А для меня три часа… Брысь!
Она повернула его, хлопнула платком по шее, заросшей желтым пухом. Фаддейка потер шею и насупленно сказал, не обернувшись:
— Даже не спросила, что там такое, в этой дыре.
— Дыра — она и есть дыра. Насквозь. Чтоб такие шалопаи лазили.
— А вот и нет! — Он обернулся и прищурил правый глаз. — Там подземелье! Комнатка такая с кирпичным потолком. Там, наверно, раньше казна хранилась.
— Обормотов таких туда сажали… Пошли домой.
— Я хотел там все внимательно осмотреть, да подумал, что ты волнуешься…
— И на том спасибо…
— Хватит уж рычать-то, — сказал Фаддейка серьезно. — Смотри, что я там нашел.
Он запустил руку в отвисший карман и протянул Юле на растопыренных пальцах темный кружок. Неровный, шириной во всю его ладошку. Пряча любопытство и все еще с недовольным видом, Юля взяла находку. Это была монета. Тяжелая и такая большущая! К ней крепко присохли чешуйки сухой земли и кирпичной пыли, зеленели пятнышки медной окиси, но Юля сразу разглядела вензель Екатерины Великой: букву Е, перечеркнутую римской цифрой II, корону и всякие завитки по краям.
— Ух ты… — прошептала Юля и перевернула монету. Потерла платком. На другой стороне какие-то два зверя — не то лисы, не то куницы — стояли на задних лапах и держали свиток с мелкой надписью:
Десять копеекъ
А по кругу шли четкие большие буквы:
МОНЕТА СИБИРСКАЯ
Внизу были выбиты цифры: 1772.
— Вот это старина… — Юля с уважением покачала на ладони медную тяжесть. — И громадная. Ничего себе гривенничек, да, Фаддейка?
Он довольно хмыкнул.
— А что за звери здесь? — спросила Юля. Она радовалась и находке, и тому, что можно уже не сердиться.
Фаддейка снисходительно объяснил:
— Соболя. Потому что такие деньги специально для Сибири и для Урала делались… Это не такая уж редкость, здесь их часто находят…
— Все равно интересно…
— Ага… Я ее знаешь как нашел? Локтем зацепился, посветил, а она торчит между кирпичами. Если кирпичи разобрать, там, наверно, еще есть. Может, целый клад.
— Ты что, еще раз туда собираешься? — снова перепугалась Юля.
Он засмеялся:
— И не раз даже. Там от стены-то совсем свободный проход, только никто про него не знал… Да ты не бойся, это я потом, с ребятами… Ну, чего ты такая прямо вся осторожная! А еще первый разряд по туризму!
— Это же у меня разряд, а не у тебя…
Юля еще раз опасливо вздохнула и протянула Фаддейке монету. Он сказал:
— Возьми ее себе.
— Да что ты! Это же твоя находка… Такая интересная.
— Вот и возьми, раз интересная… Ну, чего ты? Если не возьмешь, я ее с берега кину. Честное пионерское! — Он решительно свел реденькие рыжие брови.
— Ну… тогда ладно, — смущенно сказала Юля. И усмехнулась: — На память… Как посмотрю на нее, так и вспомню про весь сегодняшний страх.
— Хватит уж об этом, — ворчливо отозвался Фаддейка. — Пошли домой.
— Сперва на почту зайдем.
— Не работает почта. Все в колхоз уехали морковку дергать.
— Откуда ты знаешь?
— Объявление висит. Я сегодня ходил туда, видел.
Юля про себя засомневалась: не сочиняет ли? Может, просто не хочет идти лишние три квартала? Или боится, что она опять не получит письма и расстроится?
— Что ты там делал, на почте-то?
— Письмо хотел отправить… Пошли! — Он зашагал впереди Юли, помахивая веревкой.
Юля недоверчиво сказала ему в спину:
— Кому это ты письма пишешь?
— Ну, кому… Маме. А что такого?
— Да нет, ничего, — смутилась Юля. — Просто я подумала, что на нашей улице тоже почтовый ящик есть.
— А я заказное решил послать, чтоб надежнее. А то она не пишет и не едет. Давно уже обещала приехать…
— Скучаешь? — осторожно спросила Юля.
Фаддейка сказал с усталой ноткой:
— А ты как думала…
Кира Сергеевна по-прежнему была не в духе. Увидев перемазанного Фаддейку, она обратила глаза к небесам и спросила, за что ей на старости лет такое наказанье. Небеса остались безмолвны. Тогда тетя Кира заявила:
— Бери таз, снимай все и стирай. Хватит с меня. И есть не проси, пока не выстираешь.
Это было не очень-то логично: есть он никогда не просил, приходилось загонять за стол силой.
