Павел Молитвин - В начале летних каникул
– А если поискать по архивам… – начал Михаил, но закончить ему не удалось. Под ноги сидящим на скамейке упал Скачибоб, снова вознесся вверх и аккуратно опустился в подставленные Анютой ладони. Ему почему-то очень нравилось в Анютиных ладонях, но на этот раз он не стал в них лежать, а снова унесся ввысь.
– Ребята, машина! – прошептал, вытаращив глаза, Витька.
Чуть слышно урча, во двор въезжала машина для сбора мусора. Номерной знак ее был отчетливо виден:
ЛЕВ 22-01.
Честно говоря, никакого плана, как добыть у шофера мусорки сведения о львах, ребята не имели. Узнав, что машина выслежена, Мяфа заверила их, что шофера она с товарищами берет на себя. Ребятам она предложила присутствовать при этом в качестве зрителей, пообещав, что зрелище будет интересным.
Подождав, пока машина остановится около помойки, ребята, стараясь не привлекать к себе внимания, но и не особенно скрываясь, приблизились к ней.
Шофер огляделся, высматривая Гошу и его отца, посигналил на всякий случай и вылез из кабины. Размял затекшие ноги и пошел к гаражу. На дверях его, как и следовало ожидать, он увидел замок размером с арбуз и, плюнув, направился к машине. Что он думал о Гоше и его отце – осталось неизвестным, однако лицо у него в эти минуты было очень нехорошее.
Выражение его не стало лучше, когда он залез в кабину и, манипулируя рукоятками и кнопками, начал сгружать пустой контейнер. Поставив его на место, шофер снова вылез из машины. Отцепил тросы от пустого контейнера и стал крепить на полный.
– Странно, что ничего не происходит, – волновался Витька. – Не видят они машину что ли?
Михаил хмурился.
– Сейчас, сейчас, – Анюта нервно теребила в руках прутик. – Я чувствую, что сейчас что-то случится.
И что-то действительно случилось, потому что звяканье стихло и наступила тишина.
Витька высунулся из-за стены:
– Ого!
– Что там? – Анюта с Михаилом выглянули вслед за Витькой.
Шофер стоял и смотрел на контейнер, и лицо у него было такое, будто он обнаружил на асфальте груду золотых монет. Но чтобы понять, что же он увидел на самом деле, ребятам пришлось почти полностью выйти из-за помойки. Будь шофер не так поражен, он непременно заметил бы их. Но он не заметил.
Он стоял, ухватив нижнюю губу пятерней, и смотрел на женскую бордовую сумочку, лежащую под контейнером. – Сумочка была приоткрыта, и из нее выглядывало несколько фиолетовых бумажек.
– Двадцатипятирублевки! – ахнул Витька.
– Мяфа! – поправил его Михаил.
Шерли заскулил.
– Тихо! – шикнула на него Анюта, но она напрасно опасалась, шоферу было не до них.
Он осторожно шагнул к сумочке, нагнулся над ней, протянул руку и застыл. На верхнем крае сумочки появились два глаза, выпученных, как у лягушки, а двадцатипятирублевки превратились в ярко-красный язык. Сумочка-голова хлопнула своими крышками-губами и ехидно спросила:
– Куда руки тянешь? Твое, что ли?
Шофер отдернул руку и затравленно оглянулся по сторонам. Но ребят, конечно, не заметил. Взгляд его искал, видимо, не обыкновенных детей, а что-нибудь подиковиннее.
Посмотрев по сторонам, шофер снова склонился над сумочкой-головой и спросил:
– А где деньги?
– Какие деньги? – удивилась сумочка-голова, подмигнула и показала шоферу огненно-красный язык.
– Эти, ну, четвертные.
– Хо-хо! – издевательски расхохоталась сумочка-голова, и тут же откуда-то сверху на шофера спикировал Скачибоб.
– Оуа-а! – взвизгнул шофер, отшатнулся от сумочки-головы, присел на корточки и прикрыл голову руками.
Машина засигналила.
Сквозь растопыренные пальцы шофер взглянул на сумочку-голову, успевшую превратиться в обычный булыжник, и на лежащего рядом Скачибоба, тоже похожего на булыжник удивительно правильной формы. В ошалелых глазах его мелькнула искра разума, и он, пригибаясь, словно под обстрелом, побежал к машине.
Ребята, сохраняя дистанцию, побежали за ним.
Шофер рванул ручку кабины, но дверца не открылась. Прозвучал длинный гудок, и, как только он стих, завывающий голос, от которого по спине шофера побежали мурашки, произнес:
Нагрянет Злыгость на тебя -
Живьем сожрет. Дрожи, злодей,
За то, что ты, себя любя,
Похитил радость у людей!
– И не только у людей, но это, к сожалению, в рифму не укладывается, – ворчливо сказал тот же голос. Что-то волосатое, желто-зеленое появилось в окошке кабины и пронзительно-изумрудными искрами глянуло на шофера. Будто луч солнца отразился от осколков бутылки.
Снова раздался гудок – на этот раз резкий и короткий, как удар в солнечное сплетение, и Злыгость продолжала:
На львов ты поднял гнусный кран,
Пощады ждать не след.
Прирезан будешь, как баран,
Оставим лишь скелет.
Шофер отшатнулся от кабины и грохнулся наземь.
– Моя школа, – восторженно хихикнул Михаил, потирая руки. – Какой боевой ритм, а смысл?! Это вам не «призрак прелый»!
В этот миг из-за переднего колеса машины выглянул гигантский черный жук, такай жуть только в дурном сне может померещиться, и угрожающе сказал:
– Ж-жить небось хочешь, подлец? Ж-живи. Пока. Я такой жаражой отравиться боюсь. Но агрегат твой подчистую сож-жру. Винтика не оставлю.
Жужжащий гигант задвигал громадными пилами-рогами у самого носа шофера, но это уже не произвело впечатления. Шофер только чуть-чуть отодвинулся от Жужляка и плачущим голосом заныл:
– Жри. Все жри, не жалко. Все равно машина государственная Жри, только душу отпусти.
– Душу? – удивленно прожужжал Жужляк и разомкнул пилы-рога, охватившие колесо. – Кому твоя мержкая душа нуж-жна?
– Спасибо! Спасибо, благодетель! Кормилец! – заскулил шофер, елозя задом и отползая все дальше и дальше от Жужляка. – Ты с покрышек, с покрышек начни, они помягче. Сахарные! Сам бы ел, да денег нету. Настоящий каучук! – захлебываясь, врал он.
Дверца машины распахнулась, и с сиденья кабины свесились бледно-зеленые космы Злыгости.
– Не могу. Не могу больше слушать. Не могу больше смотреть на этого… Это… Не могу – сейчас стошнит. Где Свинкль? Опять прохлаждается? Пора кончать!
И тут откуда-то из-под машины, из-за заднего колеса, неторопливо вышел голубовато-серый поросенок. Розовые глазки его светились, фосфоресцировали неестественным светом, но шофер этого свечения не заметил и потянулся к поросенку, как к родному.
– Милый, – просипел он и поднял руку, чтобы погладить поросенка по голове.
– Руки убери, пока не отъел, – дружелюбно посоветовал Свинкль и поинтересовался: – Созрел?
– Созрел, – покорно ответил шофер и подтянул под себя руки.
– Это хорошо, – глазки серо-голубого поросенка прищурились. Он по-детски хлопнул рыжеватыми ресницами и переступил с копытца на копытце. – Так что, даром все скажешь или тебе денег дать? Или стихи послушать хочешь?
При слове «даром» лик шофера, и без того перекошенный, скривился еще больше, ребята даже удивились, как он при этом сумел выдавить из себя:
– Все скажу, – и, помедлив, добавил: – Даром.
– Славненький ты наш, умненький. Так ты, верно, и сам догадываешься, о чем говорить надобно? – Глаза Свинкля стали похожими на иголки, маленькие острые ушки встали торчком.
– Не догадываюсь, но все скажу. Все! – Шофер умоляюще приложил руки к груди, потерял равновесие и ткнулся носом в асфальт. – Про цемент, который я налево двигал, да? Нет? А там тонн триста было. Не интересуетесь? Жаль. Про балки железобетонные? Нет? А свинарник я не один ломал, с Петькой – это он все затеял и председатель ихний. Опять не то? Ну не про пионерский же лагерь? Это ведь мелочь, об этом и говорить не стоит. Ну купят пионерам этим новые кровати, не обеднеет завод, верно? Да и кровати-то были не новые, а отдыхающим турбазы тоже на чем-то спать надо, правда? – Шофер, кажется, перебрал уже все свои грехи и начал затихать.
– Про львов, – напомнил Свинкль.
– Про львов? Про бронзовых? Боже ж мой! Дак ведь это я для Верзилина. Для него я Москву увезу, не то что львишек паршивых! – Голос шофера приобрел уверенность. – Личность. Изюмина в творожной массе человечества. За ним – как за стеной: все прикроет, отовсюду вытащит. Мог бы просто попросить, а он еще полсотни бросил. Человек… – На глазах умиленного шофера выступили слезы.
– Где львы, задрыга? – рявкнул Свинкль.
– На даче. На даче у Верзилина. Не у меня же. Мне они без надобности. Это там, за Каменным островом. В бывшем имении Бобриковых. Это чуть-чуть не доезжая совхоза «Равенство». Там еще автобус ходит. Как с шоссе съедешь – направо песчанка, бездорожье почти, чтобы, значит, кому не надо неповадно было ездить, а потом бетонка – высший класс, как стекло. Я…
