Сергей Разбоев - Воспитанник Шао.Том 1
— Причин беспокоиться нет. Все проверено и перепроверено. Пигмей не подозревает, что за ним осмеливаются наблюдать.
— Наблюдатель. Ну и нy. Уклонист. Правый элемент, вот ты кто. И я тоже самое. Ну и костерчик разложил ты под моим креслом. О тебе я уже и не думаю. Чтобы тебя так припекло, как меня сейчас. Ревизионист. — Шеф судорожно отставил чашку. — Вот Теневой непотопляем. Понимать надо прописные истины. Что на тебя нашло? Может, тебе отпуск нужен? Не в то ты время живешь, чтобы требовать ту же правду, что и монахи. Ну и погода в кабинете; живешь себе, живешь, а Чану обязательно надо что-то такое выплеснуть, чтобы ты плохо себя почувствовал. Может, ты меня с кресла высидеть захотел? А? Хитрейший. Признаюсь, выбил ты меня сегодня из нормальной колеи. Нужно приболеть на несколько дней. Раньше я не смогу успокоиться. Уточни, чем дышат сейчас наши высоко посаженные.
— Частично уже готово. Дня через два отчет будет лежать на столе.
— На столе моего особняка.
— Так точно, товарищ генерал. Разрешите продолжить.
— Ну игрок, — шеф тяжело махнул рукой в знак согласия.
— После установления прямых контактов Динстона с Теневым четко стало прослеживаться влияние проамериканизма в верхах. Но Динстон — не фигура. Фигуры за океаном.
— Этот высокомерный янки становится претенциозной фигурой.
— Стал.
— Тебе видней.
— Он с Теневым близко сошелся и в межгосударственных вопросах, и в личной симпатии друг к другу.
— Деньги. Плохо. Если Теневой имеет внушительную поддержку за океаном, то наверняка здесь он имеет больший вес, чем можно предполагать. У тебя достаточно материала, чтобы предложить его ЦК?
— По моим сведениям, он собирается пригласить вас к себе.
— И когда?
— Факт подтвержденный. В самое ближайшее время.
— Хорошо. Спешить не будем. Со своими уладим. ЦРУ — вот что значит неограниченный кредит в руках шпиона. Это могущественнейшая организация нашего времени. Знать бы, кому она подчиняется. Но что им здесь нужно? Торгаши. Не предполагал, что они так умело и нагло вопрутся в нашу внутреннюю жизнь. Наши вопросы за нас будут решать. Чего не ожидал, так только этого. Неужели они так уверены, что все сойдет с рук? Учитесь работать, пока молоды они нам агента суют, мы внушительные кадровые силы выделяем на него, a они в это время свою кухню нагревают. А я вместо того, чтобы вас в столице держать, на главном направлении, посылаю в далекие провинции на сугубо несущественные, да и просто никому не нужные вещи. Ловко они меня надули. Лихо. Хорошо, что твой ум не слабее оказался, сумел свои кадры оставить в полной боевой. Пристально смотришь под столы наших верховодцев. Чтобы тебе такое хорошее сделать?
— Оставить монаха в покое.
— Что ты все щиплешь им меня? Черт с ним. Меня после твоих новостей гнетут совсем другие мысли. Я ему дам. Пигмей из сказки. Он у меня попляшет. Нужно снова переворошить весь наш аппарат. Потом я вцеплюсь ему в горло. И он меня еще стращал, клоп шелудивый. У нас есть, чем припугнуть Динстона?
— Есть.
— Что?
— Гласность. Если намекнуть, что некоторые конфиденциальные материалы появятся в печати, сразу хвост подожмет. Может, даже и заменят.
— Но не заподозрят ли они нашу излишнюю осведомленность?
— Все зависит от мастерства подачи материала.
— Ну что ж, знай: неверный шаг — и мы полетим туда, куда сами спихиваем наивных. А мне еще долго нужно жить. Я готовлю мемуары: нельзя, чтобы такое исчезало из истории.
Глава третья
МОМЕНТО МОРИ
(Помни о смерти)
Казнящий нас, да будешь ты наказан.
Дарящий боль, ты сам ее вкуси.
Владимир Шалит— Все упорствуешь. Нехорошо. Наверное, презираешь меня. Тоже не стоит. Какие еще пакостные мыслишки могут плутать в твоей бестолочной голове? Брось обижаться. Мы ведь с тобой сугубо по-человечески. Гуманно. Слышишь? Совсем как старики с отбившимися отпрысками. Но ты подумай: мне приказано не щадить тебя. Понимаешь? Вдумайся, если мозги твои имеют еще некоторую твердость. А я? Я только постебал тебя для острастки, чтобы дошло, что имеешь дело с людьми серьезными, не оставляющими слов для корзины будущего. Но ты на что-то надеешься, раз упорствуешь. Или на снисходительность моих боссов, или на что-то еще. Напрасно.
Говорящий неторопливо бубнил страшные по смыслу слова, старателыю выковыривал скальпелем грязь из-под ногтей. Ему доставляло видимое удовольствие внушать ужас к собственной персоне, к нелегкому труду, который он производил посредством двух безобразных типов.
Сырое вонючее помещение, в котором они находились, было без окон. Застоявшаяся влага грязно конденсировалась в крупные капли, собиралась на потолке, шумно шлепалась на выщербленный бетонный пол. Мрачность серого помещения с липкими бетонными стенами дополнялась жалким видом жертвы и резко контрастирующим блеском холеного, но неопрятного палача.
— Я не торопил время. Давал возможность задуматься, хорошенько прочувствовать создавшееся положение для твоего упрямого тела. Не гоню события и сейчас. Но, наверное, тебе нравится быть пытаемым. Думай, пока я говорю. Желаешь, мы сполна удовлетворим твою похоть. Шесть пунктов программы пройдено.
Вялый, скрипящий голос, переходивший на визжащий шепот, давил, выматывал последние душевные силы. Полумрак сырости и вони, скопившейся в гнилостном подземелье подвала, не давал возможности полностью вздохнуть и только полнее создавал чувство безнадежности и отчаяния.
— Помер бы спокойно. Почивал бы в том мире. Там неплохо. Там не бьют. Смерть — тот же рай. Никаких мук: ни душевных, ни телесных. Полный глубокий сон. Сон на всю вечность. Чем не рай? Кто докажет, что смерть, небытие — не рай? Кто опровергнет существующую истину?
Сидевший не смотрел на висящего, распятого на веревках узника. Ковырял нудно под ногтями, в зубах, выжидал время, что-то раздумывал.
Лицо обыкновенного ублюдка, какие получаются из трусов, неудачников, озлобленных на все и вся. Для которых мерка справедливой жизни — это, когда у них все хорошо.
Наполовину лысый, глаза навыкате, с застывшим взглядом доисторического пресмыкающегося, дряблая болезненная кожа лице с гнойными прыщиками. Отталкивающий своей внешностью тип, на которым нагло и настойчиво претендует на место в кругу избранных, держащийся за это место всеми возможными и невозможными средствами.
Искривленный от сознания собственных недостатков рот. Редкие, длинные гниющие зубы. Нижний правый клык выдавался вперед. От того уродливая улыбка напоминала дикобраза детских комиксов. Вечно влажные глаза вызывали состояние брезгливого отвращения.
Палач поднял глаза.
— Что это ты, мерзавец, так нехорошо на меня смотришь? Я тебе не враг. Ты сам себе враг. Я понимаю тебя, но ты все равно заговоришь. И не обижайся на меня. Я такой же исполнитель воли стоящих надо мною, как и ты. И только уже поэтому ты заговоришь. Нельзя ради благополучия кого-то так отдавать свое тело на истязание. А ведь больно. А будет еще больней. Ведь мы действуем по нарастающей. Или, может, ты этого еще не понял? Скоро убедишься.
Распятый ничего не говорил. Кожа клочьями висела на нем, обугленная огнем во многих местах. Изо рта медленно сочилась кровавая слюна. На полу кусочки раздробленных зубов. Мученик иногда дергался в нервных конвульсиях от нестерпимой боли и издавал протяжный замирающий стон.
Специализированные мордовороты, находящиеся в помещении, были участливо холодны и предупредительно осмотрительны, чтобы жертва раньше времени добровольно не ушла в предсказываемый рай.
— У нас, дружище, еще не все методы дознаний опробованы. Мы продолжим. Одно только будет обидно: с каждым последующим способом мир сей, прекрасный и благоухающий, в глазах твоих будет чернеть, а ужасная, недружественная карга по имени смерть светлеть в твоем затухающем разуме, наполняться изначально глубоким смыслом. Несправедливо для живых. Но ты будешь радоваться ей и ожидать ее. Проклянешьь ты тысячи раз тот момент, когда оставил позади тихую крестьянскую жизнь. Покашлял для солидности.
— Милейшие, — обратился к двум безобразным с руками гориллы, — раскройте пациенту живот. Только аккуратно. Раздвиньте шкуру в стороны, закрепите скобами.
Двое сноровисто, движениями спецов, принялись исполнять приказание.
У висящего в обреченном ужасе округлились глаза, от боли выдвинулись из глазниц. Он стоически перенес продолжительную процедуру подготовки к новой пытке. Тошнотворный запах внутренностей наполнил помещение. С разрезанных и отслоенных участков тела сочилась кровь.
Палач со знанием дела надел респиратор. Глухой, отдаленный голос теперь доносился словно из преисподней.
