Грег Айлс - Смерть как сон
Вода в ванне была холодной, но лицо мое горело огнем. Я понимала, что мы наконец подобрались вплотную к самому сокровенному, что таилось в душе Уитона.
– Вы были… близки со своей матерью?
– Близки? – нахмурился он. – Мы были с ней единым целым.
– Я имела в виду другое…
– Вы имели в виду секс! – На лице его отразилось отвращение. – Нет, у нас все было иначе. Разумеется, мне приходилось касаться ее, чтобы добиться нужного ракурса. А она рассказывала мне, что такое настоящая любовь. И где-то далеко живут люди, которым она доступна. Но чаще мы с ней просто мечтали о будущем. Она говорила, что у меня талант, благодаря которому однажды я стану знаменитым. А я тысячу раз клялся и ей и себе, что если уеду из дома и стану большим художником, то, разбогатев, тут же заберу ее к себе.
Меня пронзила страшная догадка.
– Однажды вас застали в том сарае?
Уитон на несколько мгновений прикрыл лицо ладонью в перчатке.
– В один из дней – это было весной – мои братья решили плюнуть на охоту и выследить нас. Они спрятались за сараем и смотрели, а когда увидели, что мама начала раздеваться, со всех ног бросились в город – к отцу. Тот примчался и застал мать обнаженной. Его обуял дьявол. Он разразился ужасными проклятиями в ее адрес. «Шлюха» было самым безобидным словом в его тираде. Мать не молчала, как обычно. Велела ему убираться ко всем чертям, но это, конечно, разозлило его еще больше. Он приказал братьям держать меня и стал ее бить. Впервые я видел, как мама сопротивляется. Она расцарапала ему лицо, но, увидев собственную кровь, он совсем потерял рассудок. Отыскал в сарае старую ржавую косу и…
Уитон прищурился, словно пытаясь разглядеть что-то вдали.
– У меня до сих пор стоит в ушах этот свист. И звук удара, похожий на треск яичной скорлупы. Мама упала. Она умерла прежде, чем коснулась пола.
Его голос дрожал. Мой голос дрожал точно так же, когда я спорила с тем, кто утверждал, что моего отца больше нет на свете.
– Почему же об этом не узнала полиция?
– Свидетелей не было. А у мамы не было родни, которая могла бы настаивать на расследовании.
– Ваш отец похоронил ее?
– Нет.
– Как же… А кто же…
Уитон теперь смотрел себе под ноги, и голос его был еле различим.
– Братья все еще держали меня за руки. А он подошел вплотную, наклонился к самому лицу и сказал: «Закопай ее и тут же домой…» У него изо рта воняло… А еще он сказал, что, если я донесу, он и братья подтвердят под присягой, что застали меня… насилующим маму в сарае… уже после ее смерти. Вы понимаете, я впервые услышал тогда это слово… Оно повергло меня в ужас, сравнимый с тем, что я испытал, когда увидел, как маму убивают. А еще он сказал, что мне все равно никто не поверит. А ему и братьям поверят. И тогда меня отправят в интернат для малолетних преступников, где днем меня будут бить, а по ночам насиловать. И они ушли.
– Это ужасно… – пробормотала я, но Уитон не слышал.
– Я не мог вот так похоронить ее, – продолжал он. – Не мог даже смотреть на нее в ту минуту. У нее было снесено полчерепа, а кожа отливала мраморной белизной. Я сидел перед ней на коленях и рыдал. Рыдал, пока у меня не кончились слезы. А потом оттащил маму к ручью, постирал ее платье и обмыл всю с головы до ног. И еще расчесал волосы, чтобы они струились по плечам, как она любила. Я знал, что эти могли вернуться в любой момент, но мне было плевать. Я тогда понял кое-что важное. Что все ее беды остались позади. Что смерть стала для нее единственным и прощальным подарком судьбы. – Уитон бросил кисть на стол и запустил руки в волосы. – Каково же было мне… не передать словами. Я не представлял себе жизни без нее. Но это я. А ей так было лучше. Понимаете?
Я понимала. Теперь понимала, где корни всех этих похищений. А еще я чувствовала: Уитон, убивая женщин, и впрямь думал, что делает для них доброе дело.
– Я вернулся в сарай вместе с мамой и встал к мольберту. На мамином лице отражалась такая безмятежность, такой покой… Я впервые видел у нее такое лицо. Это было настоящим откровением для меня. В тот вечер на поляне я превратился из мальчика в художника. А потом взял лопату и похоронил маму прямо на поляне – у ручья. Я никак не отметил то место, чтобы его не отыскали эти… Лишь я один знал, где моя мама.
– Что было, когда вы вернулись домой?
Лицо Уитона вновь стало отрешенным.
– Четыре следующих года стали для меня адом. Даже хуже. Тем немногим, кто интересовался судьбой матери, отец говорил, что она уехала в Нью-Йорк. Сбежала с любовником. А сам тем временем копался в ее прошлом. В какой-то момент он уверился, что я не его сын, и жадно искал тому подтверждения. Допрашивал врача, соседей, даже ходил зачем-то в городской архив. В итоге он так ничего и не нашел. Но ему оказалось достаточно того, что он знал. Между мной и отцом не было ничего общего. И я не устаю благодарить за это Бога! Но мой статус в семье изменился, и после этого они стали творить с Роджером такое, что вам и в страшном сне не приснится. Его морили голодом. Избивали. Заставляли работать, как колодного раба. Отец официально разрешил братьям делать с ним все, что им только взбредет в голову. Однажды они бросили его в костер, в другой раз порезали ножиком, а потом еще пытались запихнуть в задний проход разные штуки. Отец… он насиловал Роджера. Не ради удовлетворения похоти. А по-тюремному – в отместку. – Уитон махнул рукой. – Если бы не я, Роджер бы не выжил.
Я снова вспомнила рассказ доктора Ленца о причинах, способных вызвать синдром раздвоения личности. Сексуальное насилие в детском возрасте…
– Вы пытались его защитить?
– Роджера? А как же. Я слушал и наблюдал. У меня необычайно развился слух. Я слышал, как они дышали во сне. И когда дыхание менялось, бил тревогу, потому что знал – они идут к Роджеру. Я говорил ему, где спрятаться. Говорил, когда бежать. Откуда брать еду. В какой момент уступить, а когда – оказать сопротивление. Дошло до того, что я научился читать их мысли. Однажды я почувствовал, как смутное желание убить меня оформилось у них в четкий план и они приступили к его реализации. И тогда я понял, что пора смываться.
– Это вы посоветовали Роджеру отправиться в Нью-Йорк?
Уитон возобновил работу. Кисть в его руке летала по-прежнему быстро и уверенно.
– Да. Но город не оправдал наших ожиданий. Он оказался совсем не таким, каким я его себе представлял. Роджер пытался зарабатывать рисунками, но безуспешно. Разные люди предлагали ему помощь, но это была только видимость. На самом деле они думали лишь о себе, о своих желаниях и фантазиях. Они кормили его, давали кров, покупали краски, пускали в свои мастерские. Но в ответ требовали, чтобы он расплачивался с ними телом. И он… уступал им. Впрочем, я его понимаю. Те люди не шли ни в какое сравнение с садистом-отцом. Несколько лет он прожил так, вращаясь среди этих богатых стариков и удовлетворяя их прихоти. Я чувствовал, что пора менять обстановку.
На лице Уитона проступила жестокая ухмылка.
– Однажды я шел по улице и наткнулся на объявление. Не раздумывая ни секунды, я пошел по тому адресу и записался в морскую пехоту. Это был импульсивный поступок. У Роджера не было шансов мне помешать. Война во Вьетнаме к тому времени разыгралась нешуточная, корабли с войсками уходили из Штатов один за другим. Прежде чем он успел что-то понять, его уже погрузили на борт одного из них.
Я видела, что он гордится своей хитростью.
– И вот там-то, во Вьетнаме, я наконец окончательно вышел из тени. Роджер не протянул бы и недели. Днем он шлялся по Сайгону, перешучивался с сослуживцами, строил из себя бравого парня, но после захода солнца без слов уступал мне место. В дозорах, в патрулях, на блокпостах. Я чуял то, о чем он и не догадывался. Я слышал, как хрустит тоненькая веточка под босой пяткой на расстоянии пятидесяти метров от нас. И именно это в итоге спасло Роджеру жизнь. И не ему одному. На меня едва успевали навешивать новые награды.
– А потом? – спросила я, думая о Джоне, Бакстере и Ленце. Неужели им до сих пор так и не удалось до сих пор ничего узнать о прошлом Уитона? Ведь это ключ…
– Я вернулся в Нью-Йорк другим человеком. На свою военную зарплату поступил в университет, всерьез занялся живописью. По окончании учебы портреты уже легко могли прокормить нас обоих. Но я продолжал искать себя, не успокаивался. И судьба вознаградила меня за долготерпение. Оба брата в конце концов умерли, и наша ферма была выставлена на продажу. Я решил прикупить ее и поначалу намеревался предать ритуальному сожжению, но раздумал. Каждый новый рассвет под ее крышей я встречал, упиваясь сладким чувством свершившейся мести. Эти стены живо помнили унижения, выпавшие на долю моей матери, но теперь они были повержены. Роджер расписал их веселыми красками, а потом написал свою первую поляну.
