Франк Тилье - Проект «Феникс»
Генетик пристально посмотрел в глаза полицейскому, и в его взгляде, как и в тоне, тоже не было ничего, кроме презрения.
— Сейчас я размажу ее по вашей физиономии, правду, которой вы так добиваетесь. Только уверены ли вы, что вам на самом деле этого хочется?
— Я готов выслушать все что угодно. Начинайте с самого начала. С шестидесятых годов…
Молчание… Две пары глаз, пожирающих друг друга… В конце концов Нолан уступает:
— Когда Наполеон Шимо открыл в джунглях уруру, он обратился в мою лабораторию с просьбой сделать анализ нескольких проб крови индейцев этого племени, чтобы — для начала — разобраться в состоянии их здоровья. В действиях его не было ни малейшего дурного намерения, так поступают всегда: открыли новый народ — надо проверить, здоров ли он. Шел 1965 год, Наполеон начинал писать свою книгу и обходил тогда все антропологические институты, демонстрируя привезенные им кости индейцев. Но только я один был удостоен привилегии работать с ним, потому что он ценил мои труды и разделял мои идеи.
— Какие именно идеи?
— Например, о том, что не надо рассчитывать на увеличение продолжительности жизни. Рост числа стариков в обществе противоречит законам природы, ее изначальному выбору. «Геронтократия» приводит… она только создает лишние проблемы, она связана с ростом заболеваемости и заводит нашу планету в тупик. Старость, позднее потомство, любые лекарства, которые служат продолжению жизни, — это насилие над естественным отбором… — Генетик говорил с горечью, подчеркивая каждое слово. — Мы — это вирусы Земли, мы плодимся и не умираем. Когда Наполеон Шимо убедился, что среди мужчин племени Уруру, как и среди мужчин в доисторических племенах, нет стариков, убедился, что это племя само регулирует свою численность с помощью смертей и трагически заканчивающихся родов, он решил узнать, а что я об этом думаю как ученый. Исполняют ли уруру свои ритуалы потому, что так диктует их культура, что такова коллективная память, традиция, передающаяся из поколения в поколение, или это происходит лишь потому, что генетика не оставляет им выбора? Выяснилось, что взгляды у нас сходные, благодаря все возраставшему родству душ мы подружились, и Шимо привез меня туда, где до тех пор не ступала нога человека из цивилизованного мира, — чтобы я своими глазами увидел этих высоких светлокожих индейцев.
Наполеон Шимо сидел по-турецки, руки его спокойно лежали на коленях, пламя костра отражалось в его расширенных зрачках. Люси смотрела на костер, ей едва удавалось слушать антрополога: мешали собственные мысли, которые мелькали в мозгу наподобие молний, извергались из мозга кипящей лавой и разлетались камнепадом в ритме пляски высокого огня. Она видела раздавленные шарики мороженого на молу… летящую по шоссе машину… обугленное детское тело на прозекторском столе… Люси дернулась, будто от пощечины, и отвернулась. Она бредила, она пыталась расслышать сквозь вопли и завывания в собственной голове то, что говорил Шимо. Ей так хотелось понять.
— Вот этот человек напротив вас — он биологический отец ребенка, ему хочется помочь ребенку родиться на свет, прежде чем он убьет его мать.
Молодой индеец, разрисованный с головы до пят, встал на колени рядом с роженицей и стал что-то тихонько говорить, поглаживая жену по щекам. Люси не слышала, что он говорит, она слышала только голос Шимо — сразу и близкий, и далекий. И такой одурманивающий.
— Этот муж своей жены воспроизвел себя в ребенке, обеспечил своим генам будущее, ибо младенец родится крупным, сильным, здоровым и станет хорошим охотником. Этому молодому человеку всего восемнадцать лет. Скоро он найдет себе в племени других женщин, будет сеять свое семя еще и еще… Потом, несколько лет спустя, он покончит с собой во время другой церемонии, ибо он унаследовал от предков умение убивать себя быстро, без страданий, с уважением к традициям… Только представьте себе мое изумление, когда я открыл… образ жизни уруру — это было так давно. Они убивают женщин, давших жизнь мальчикам, но не трогают тех, у кого родилась девочка. Они убивают мужчин, не достигших тридцатилетия, но совершивших все, для чего их предназначила природа: эти юноши бились тогда, когда это требовалось, они произвели на свет потомство и продолжили таким образом существование своего племени в постоянном численном составе. Но почему, почему эта, такая особенная, такая жестокая культура дожила до наших дней в единственном племени? Какова тут была роль естественного отбора? Когда и как вмешивалась Эволюция? — Шимо глотнул темной жидкости, поморщился, сплюнул в сторону и продолжил: — Думаю, вы читали мою книгу? Ну и зря, ерунда — все, что там написано. Никакой особой жестокости уруру не существует просто потому, что она не успевает проявиться: при первом же признаке ее возникновения, едва только взрослый индеец увидит мир перевернутым, он приносит себя в жертву. Это племя должно быть для людей настолько же привлекательным, насколько пугающим, понимаете? Пусть люди боятся сюда ехать, пусть они боятся оказаться лицом к лицу с этими могучими гигантами-охотниками. Весь мир считает меня сумасшедшим, убийцей, кровожадным дегенератом, но мне от этого только лучше. Мне нужно, чтобы нас боялись. Этот народ — мой, и я никогда его не оставлю.
— Врожденное, приобретенное… Культура, гены… Ну и к чему пришли во всех этих дискуссиях? Культура индейцев — она зависит от ДНК, определяется наследственностью или сама влияет на ДНК, заставляет гены мутировать? Шимо был яростным приверженцем второй позиции. Он выстроил собственную теорию образа жизни этого племени, и теория эта целиком основана на принципах дарвинизма: дескать, все уруру — левши, потому что именно леворукость позволяла им побеждать противников, и эта особенность прописана в их генах, потому что с точки зрения Эволюции давала им большие преимущества. Рождение мальчиков приводит к смерти роженицы, потому что это помогает мальчикам выжить, а выживают они в том числе и затем, чтобы завоевать впоследствии женщин и оплодотворить их. Девочки при рождении не убивают своих матерей, потому что, с одной стороны, выросши, они не станут ни охотиться, ни сражаться с врагом, значит, им не нужно быть сильными, а с другой стороны, матери девочки лучше уцелеть, чтобы она могла потом произвести на свет еще и мальчика. Мужчины уруру умирают молодыми, потому что еще в юности успевают обеспечить себе потомство — точно так же, как делали это кроманьонцы, и природа в них больше не нуждается. Что же до матерей, то они умирают в более зрелом возрасте только потому, что до того им следует позаботиться о воспроизведении рода и вырастить свое потомство… По мнению Шимо, именно культура уруру реально изменяла их генетику и создавала этот потрясающий образец Эволюции. Но я, я, напротив, убежден, что дело прежде всего в генетике и только в генетике. Я убежден, что именно гены вызвали к жизни эту культуру, основанную на человеческих жертвах. Я убежден, что уруру никогда не стояли перед выбором, а просто знали отроду: если они не хотят, чтобы матери мальчиков истекли кровью и умерли в ужасных страданиях, надо убить их раньше, до начала кровотечения. Я убежден, что необъяснимая жестокость, свойственная уруру, когда они вырастают, и означающая, что им пора покончить с собой, — чисто генетического происхождения, что она таится в глубине их клеток и совершенно не зависит ни от окружающей среды, ни от культуры. Обряды, ритуалы — это всего лишь суеверия и грим.
— И, когда стало ясно, что убеждения ваши противоположны, вы с Шимо решили на деле проверить, кто прав. У вас зародилась чудовищная идея противопоставить ваши теории… Тогда-то вы и стали практиковать искусственное оплодотворение, инсеминацию?
Нолан поиграл желваками.
— У Шимо немереное эго, он хочет всегда быть правым, не терпит ничьего превосходства, но при этом не способен принимать решения. Это не общая идея — моя. Только моя. Только я делал выбор в самых сложных, самых важных ситуациях. И мое имя, вовсе не его, следует запомнить!
— Запомним-запомним, уж по этому-то поводу можете не волноваться.
Генетик пожевал губу.
— Единственное, что удалось сделать Шимо, — заполучить власть над уруру. Благодаря этому, собственно, и возникла идея кори… МОЯ идея! И это я, не он, снимал на пленку свежих покойничков. Я выполнил всю грязную работу, чтобы он мог присвоить себе племя.
На губах у генетика выступила пузырьками пена. Шарко понимал, что здесь и сейчас проявляет себя одна из самых извращенных форм, в каких только может выражаться страсть человека: люди расточают сокровища своего разума с единственным намерением — умножать зло. Понимал, что перед ним воплощение архетипа ученого-безумца в чистом виде.
