Роберт Уилсон - Смерть в Лиссабоне
— Первоначально это был миллион эскудо.
— Вот тебе и новый принтер.
— Но потом он предупредил, что мне может задать шороху полиция… и я запросил двойную цену.
— Хорошая сделка, Валентин, — сказал я. — А теперь скажи, что совесть твоя чиста.
— Я думал…
— Ты думал, что за такой подарок от тебя ничего не потребуют?
Подкатив к тротуару, я вышвырнул его из машины, пнув в тощий зад. Он скорчился на тротуаре, как побитая собака.
Я развернулся и по второму кольцу выехал на трассу, ведущую в Кашкайш. Я ехал в Кабу-да-Рока. Дорога шла в гору. Дом Фельзена четко вырисовывался в чистом морозном воздухе.
Фельзен сидел в своей лоджии, голова его свешивалась на грудь, как у подбитой птицы. Когда я сел рядом, он очнулся.
— А-а… — протянул он, но назвать меня, видимо, затруднился.
— Инспектор Коэлью, — напомнил я, дав ему несколько секунд на то, чтобы усвоить информацию. — Кто ваш адвокат, сеньор Фельзен?
— Меня в чем-то обвиняют? — спросил он после секундного замешательства. — По-моему, в услугах адвоката я не нуждаюсь.
— А в тюрьме у вас он был?
— В этом не было нужды. Дело было сделано. Туда стоит лишь попасть, и сам дьявол тебя не вытащит.
— Ну а когда вы вышли?
— Несколько лет адвоката у меня не было. А потом появился один. А может, это я сам его нашел? Звали его…
Он попытался вспомнить имя, но не преуспел.
— Доктор Акилину Оливейра?
— Да, верно. Он был моим адвокатом лет… десять, кажется. А может, и сейчас он мой адвокат.
— Вы рассказали ему всю вашу историю?
— Да. Он очень внимательно меня слушал… Не очень характерно для адвоката. Они ведь обычно склонны поучать, не правда ли? Разъясняют закон, говорят, как все сложно и запутанно и что тебе без них не обойтись…
— Вы не рассказывали ему, что общались в тюрьме с политическим по имени Антониу Боррегу?
— Какой-то политический несколько месяцев выносил парашу из моей камеры. Он расспрашивал меня об этой женщине. Раньше я помнил, как ее звали…
— Мария Антония Мединаш, — сказал я. — Во время последнего нашего разговора вы еще никак не могли вспомнить это имя. Не скажете ли, что хотел узнать о ней Антониу Боррегу?
— Он спрашивал, не видел ли я ее, не слышал ли о ней.
— А вы видели или слышали?
— Ну, я только знал, что она умерла.
— Каким образом?
— Ее убили… Или как там это называется у тюремщиков…
— Вы знали того, кто это сделал?
— Знал. Это Мануэл. Он же, видите ли, мой сын, незаконный сын. Но он не слышал меня, а на следующее утро ее вынесли из камеры, — сказал он и сморщился, словно готовый заплакать; но тут же я понял, что испытывает он не жалость, а отвращение. — Ее юбка вся промокла от крови… Когда ее волокли по коридору, за ней тянулся бурый след…
Он опять погрузился в дрему. Я немного подождал, глядя на сияющий ясный небосклон, на холодное зимнее солнце. Потом спросил про адвоката у фрау Юнге. Она ответила, что в восьмидесятых сеньор Фельзен пользовался его услугами, но недолго.
— Он сказал, что это длилось лет десять.
— Он старик, но все еще тщеславен.
Теперь я приготовился к драке. Кашкайшский дом адвоката был пуст и заколочен на зиму. Я позвонил в его лиссабонский дом, но и там никто не отозвался. Уже днем я заскочил в больницу. Оливия и родители Карлуша были все еще там, где я их оставил. Из новостей они мне сообщили только то, что меня разыскивают двое мужчин.
Столкнулся я с ними в коридоре возле туалетов. Двое в темно-синих плащах. На первый взгляд их можно было принять за клонов — возможно, сходство им придала общая школа, которую они прошли.
— Можно с вами поговорить? — осведомился один. — Удобнее будет выйти.
— Кто вы такие?
— Из министерства.
— Какого?
— Давайте выйдем.
Втроем мы вышли в больничный двор и сели на холодную как лед скамейку. Кругом светились больничные окна. Говорил только один из них. Другой лишь поглядывал по сторонам.
— Мы пришли сказать, что вам следует бросить ваше расследование обстоятельств исчезновения Лоуренсу Гонсалвеша.
— Он бывший полицейский детектив. Мой долг…
— У вас, несомненно, есть долг, инспектор Коэлью, — подтвердил мужчина, пока что соглашаясь со мной. — Это долг патриота, который на сей раз велит вам молчать. Следствие пришло к определенному выводу, выводу правильному, и потому оставьте все как есть.
— Вывод не очевиден, — сказал я. — Не понимаю, кому он на руку. Во всяком случае, не мне. Я чувствую себя проигравшим.
Подавшись вперед, они переглянулись.
— Мы нашли козла отпущения.
— «Банку де Осеану и Роша»?
Он кивнул, думая, возможно, этим ограничиться.
— Пострадал офицер полиции, — сказал я. — Он в коме, из которой может не выйти. Думаю, что его родителям захочется узнать, ради какого такого патриотического долга был принесен в жертву их сын.
— Вы ведь Золотой инспектор, — выделяя ключевое слово, проговорил мужчина. — Вы могли бы догадаться, из-за чего тут весь сыр-бор.
— Я начну, — сказал я. — Нацистское золото… А теперь доканчивайте!
Мужчина со вздохом окинул взглядом темную газонную лужайку.
— Всем нейтральным странам периода Второй мировой, — сказал он, — было предложено заплатить некую дань, вырезать у себя, так сказать, кусок мяса. Вы, может быть, обратили внимание на то, что несколько швейцарских банков выплатили один с четвертью миллиард долларов жертвам холокоста. «Банку де Осеану и Роша» располагает активами в два и три десятых миллиарда. Мы считаем, что можем теперь позволить себе проявить щедрость.
— Видно, у Мигела Родригеша, — сказал я, — теперь не стало друзей.
Мужчина расцепил руки, показывая, что в них ничего нет.
— Эти золотые бруски, — сказал он, — со штампом в виде маленькой свастики были подброшены следствию. Это не рекламный трюк. Они спасли нас от многих неприятностей. Они показали всему миру, что кусок мяса вырезан, и мы готовы им пожертвовать. Думаю, вы согласитесь, инспектор Коэлью, что в этом есть известная доля справедливости.
— Да, этим завершается круг — от золота нацистов, через Лерера, через Фельзена, через Абрантеша и потом назад… если не к настоящим владельцам этого золота, то, по крайней мере, к их семьям, — сказал я. — Это, конечно, справедливо, но меня смущает метод.
— В нашей жизни все выглядит не так, как есть на самом деле, — сказал он, касаясь моего плеча и взглядом давая понять, что для него лично разговор окончен.
— А Лоуренсу Гонсалвеш? — спросил я, чтобы внести ясность, завершив историю с Жожо Силвой.
— Ему повезло, инспектор, но в Португалию он больше не вернется.
— Продал душу дьяволу… или, лучше сказать, Оливейре?
— Оставьте в покое доктора Оливейру, иначе все может обернуться очень плохо, — строго, со значением сказал он.
— Священная корова, — сказал я, и они взглянули на меня без тени улыбки, как смотрят люди, хорошо умеющие делать это «очень плохо».
— Мне хотелось бы с ним поговорить.
— Не думаю, что вам стоит это делать.
— Я не собираюсь ему ничего делать, — сказал я. — Я просто хочу с ним поговорить… кое-что выяснить.
— Мы, кажется, поняли друг друга?
— Поняли, если я смогу десять минут с ним поговорить.
Молчавший до этого встал, вынул из кармана мобильник и отошел с ним. Сделав два звонка, он убрал трубку.
Они привезли меня в черном «мерседесе» в офис адвоката в Шиаду. Припарковавшись, мы прошли несколько шагов по набережной в тени шелестящих сухой листвой деревьев. Позвонили в неприметную дверь, вошли. Поднялись на второй этаж. После тщательного обыска меня впустили.
Пройдя тускло освещенный вестибюль, я очутился в коридоре, в конце которого стоял улыбающийся, безукоризненно одетый доктор Оливейра. Он протянул мне руку и указал на дверь своего кабинета с таким радушием, словно был моим адвокатом и готовился получить от меня большой гонорар.
Кабинет был обшит деревом, на стенах висели английские гравюры со сценами охоты, изображавшие мужчин в красных камзолах, трубящих в рог. Я сел в глубокое кожаное кресло, а он за стол, так что моя позиция оказалась невыгодной.
— Между прочим, где сейчас Лоуренсу Гонсалвеш? — спросил я, чтобы с чего-то начать.
— В Калифорнии, — отвечал он. — На солнышко потянуло.
— А мог бы оказаться замешанным в аферу со строительством объектов Экспо, — сказал я, — вполне в его духе.
Доктор Оливейра вздохнул и прикрыл глаза, словно погружаясь в прекрасные мечтания.
— У вас ко мне, по-видимому, есть вопросы, — сказал он.
Я мучился, борясь с желанием задать один вопрос, который не мог выговорить. Я чувствовал себя карточным игроком, играющим с противником, у которого на руках крапленые карты. И я начал осторожно:
