Тара Янцзен - Безумно холодный
Он сказал, что работает на министерство обороны, а не на ее мать, но она никак не могла избавиться от ощущения, что именно ее мать сделала ужасную ошибку и наняла Кристиана Хокинса в качестве телохранителя. А потом, по какому-то кошмарному стечению обстоятельств, ему пришлось подключиться к действию — что, следовало признать, он сделал весьма успешно.
Исключительно успешно. Она едва успела приземлиться на газон, как он уже оказался поверх нее, закрывая от опасности. Казалось, это стало его профессией.
Конечно, насколько она помнила, ее профессией было разрушать его жизнь.
Тихо выругавшись, она закрыла руками лицо.
Она в беде. О, черт, может и так, но панике она не поддастся. Она сделает это позже, но не сейчас — не в этой машине.
Опустив голову, она еще раз вздохнула и снова огляделась. Переулок, в котором они припарковались, выходил на Семнадцатую улицу. Ее галерея находилась на Семнадцатой улице в ЛоДо в паре миль на запад, прямо за Юнион-Стейшн, что, конечно, не имело никакого значения, потому что она не собиралась выпрыгивать из машины и убегать. Она не скроется, не улизнет. Наверное, ушла бы, будь с ней не Хокинс, но его она не бросит. Не сможет.
Она собиралась извиниться перед ним, да поможет ей Бог, и хоть немного облегчить бремя своей вины прежде, чем оно окончательно раздавит ее в том месте в груди, куда давило все тринадцать лет. Извинения были ее сильной стороной, козырной картой, запасным выходом из скользких ситуаций. А она никогда не оказывалась в более скользкой ситуации. И никогда не была так сильно обязана извиниться. Произнесенные вслух слова могут хоть немного облегчить дыхание. А потом, когда они приедут к галерее, она поблагодарит его у дверей, закроется внутри и поддастся панике в ожидании Алекса.
Она не собиралась уступать его заботам и исчезать вместе с ним, вне зависимости от того, на кого конкретно он работал, и сколько картин погибло в пламени фейерверков. Они с Хокинсом уже однажды исчезли, на месяц, в двухместном номере отеля Браун-Палас, пользуясь услугами горничных, поздно вставая, шатаясь по ночным вечеринкам. Он показал ей Денвер, о существовании которого она и не подозревала.
Это было самое дикое время за всю ее жизнь. Иногда она думала обо всем этом, мечтала о нем. Хотя после сегодняшних событий, она была уверена в том, что эти милые моменты ленивых размышлений покатятся прямиком в ад. Он был отличной фантазией, связанной с большими переживаниями и тоской, а она была так безумно в него влюблена. По-сумасшедшему, на самом деле — ее мать была так добра, когда указала на это. Она была невероятно, безответственно безумна, отбросила прочь всю свою жизнь, швырнула ее в канаву, на самое дно канавы, связавшись с уличным бандитом. Этого ее мать вынести не могла. И это — женщина, которая несла на себе бремя Свободного Мира каждый день своей жизни; женщина, которая гордилась этим; женщина, которая долго и тяжело боролась за привилегию нести бремя Свободного Мира на своих плечах.
Гордость. Вот это слово. Неужели у Кати вообще не было гордости? Ни маленького кусочка? Она ничему не научилась у своих родителей? Особенно у матери?
Ну, вообще-то научилась, но выразить это словами было тяжело. Так что она прикусила язык и попыталась пережить страшную бурю, потом была отослана в Париж — так далеко от Денвера, убийц-наркодилеров и угонщиков машин, как только смогла устроить ее мать.
И вот она вернулась, приземлилась в самый центр разразившейся катастрофы, попала в ночь, которая по отвратительности сравнялась с абсолютом.
Ее взгляд нечаянно скользнул к мужчинам в переулке, и она тихо выругалась, передумав: ночь могла стать еще хуже, намного хуже.
Хокинс не изменился, ну, или изменился, но все равно не так сильно, чтобы подходить ей. Было так легко смотреть на него и видеть того девятнадцатилетнего ангела мщения, появившегося из ниоткуда и спасшего ее. Только теперь он был ангелом мщения в дорогом, хорошо пошитом костюме, — прекрасным ангелом, в лице которого было больше углов, чем округлостей. Его волосы касались воротника рубашки. В плечах он стал шире, ростом, вероятно, выше. Все такой же гибкий, но крепче, чем раньше.
В его объятьях она чувствовала себя защищенной, но так ведь было всегда: с того первого раза, когда он поймал ее в переулке и до последнего — вот на этом ей и стоило сосредоточиться. Теперь он был незнакомцем, и ей не нужна была мать, чтобы сказать себе: таким он оставался всегда.
Но она все равно испытывала удивительное любопытство. Ей стоило попросить Алекса разузнать о нем побольше. Иногда секретарь поражал ее связями, которые успел приобрести, работая на Лос-анджелесскую полицию. Если он пожелает, Алекс найдет о Кристиане Хокинсе все: раскопает его секреты и грехи и передаст ей в запечатанном желтом конверте.
Но то была бы не первая ее попытка раскопать что-то о его жизни. Конечно, Алекс должен был проделать работу лучше, чем частный детектив, которого она нанимала пару лет назад, взявший кучу денег за информацию о том, что Кристиан Хокинс по-прежнему живет в Денвере и на жизнь себе зарабатывает торговлей машинами.
Тогда она только открыла новую галерею в Лос-Анджелесе и решила, что, наконец, оставила прошлое позади — преодолела его и начала новую жизнь. Ей нужно было знать, что с ним произошло то же. Его оправдали, но ей было необходимо удостовериться, что с ним все в порядке. Полученная информация ее вполне удовлетворила, так что она заплатила назначенную цену и забыла об этом.
Но он не торговал машинами.
Свет из открытой двери разливался по его лицу, тенями обозначая линии его лица, квадратные углы челюсти, которая казалась тяжелее, чем ей помнилось, прямые темные полоски бровей, серьезность взгляда — и самый потрясающий рот на свете. По крайней мере, так ей казалось тринадцать лет назад, когда она была молодой и наивной.
В Браун-Палас с наивностью он справился меньше чем за неделю.
Румянец разлился по щекам, и ей пришлось признать, что за исключением страха, вины и беспокойства о том, что произошло в Ботаническом саду, она, по крайней мере, должна была чувствовать хоть капельку смущения при встрече с ним.
Да, это была прекрасная смесь ощущений: страх, вина, беспокойство и ступор.
Увидев, что он спустился с заднего крыльца клиники дока и направился к машине, она поблагодарила Бога за то, что ей уже не восемнадцать.
Он скользнул за руль и бросил взгляд в ее направлении.
— Как твоя голова? — спросил он.
— Лучше. Спасибо.
— Док сказал, что дал тебе аспирин.
— Две таблетки и ибупрофен. — О, просто идеально, так вежливо. Вежливой она могла быть все ночь напролет. Это относилось к тому же списку, что извинения — списку навыков выживания в обществе.
— К старости он стал слишком консервативен. Если хочешь что-то посильнее, я могу достать.
— Нет. Спасибо. Я в порядке. — И она была в порядке, по большей части. Ужасная головная боль чуть отступила, визжащая из последних сил паника перешла на более низкий уровень, превратившись в управляемый гул. Кристиан Хокинс был вежлив, а она была в порядке, и все было идеально. За исключением ада, разверзшегося на аукционе, и того, что по какой-то причине двое мужчин, вероятно (что было маловероятно), работающих на министерство обороны, оказались на вечеринке, и один из них (просто невероятно) — бывший угонщик машин (с которым у нее когда-то был роман), попавший в тюрьму за убийство ее бывшего парня.
— Отлично. Я рад, что тебе лучше, — сказал он.
Ох, батюшки. Больше вежливости и придумать было сложно.
Сделав очередной глубокий, успокаивающий вздох, она приготовилась произнести слова искреннего раскаяния, нечто, окрашенное приобретенной нелегкими годами мудростью, касаемо печальных ошибок юности — и, да поможет ей Бог, она бы выплеснула все, если бы в этот момент он не завел этот монструозный мускулкар, вынудив ее быстро сменить приоритеты. Одной рукой она вцепилась в дверь, другой — в сиденье, вложив в хватку все имевшиеся в распоряжении силы.
Хокинс снова скосил на нее глаза и заметил, с какой яростью она вцепилась в ручку двери — аж костяшки пальцев побелели. Винить ее было не в чем. Поездка из Ботанического сада получилась дикой, но он о ней не сожалел. Учитывая новости, которые сообщил Дилан, скорость их передвижения была не выше необходимой.
— Пока ты была с доком, я поговорил со своим партнером. Он дал добро на возвращение домой. Они с твоим секретарем будут ждать нас в галерее. — Теперь она должна почувствовать себя в большей безопасности, ведь от встречи со своим слабаком-бойфрендом ее отделяла лишь пара минут.
— Значит с Алексом все хорошо? — Она повернулась на сиденье, встревожено посмотрев на него. — Он не ранен?
— С ним все в порядке. Он очень беспокоится о тебе.
