Скотт Туроу - Законы отцов наших
И даже теперь у Сонни нет уверенности, что именно к судейской должности она стремилась все эти годы. С прагматической точки зрения переход из прокуратуры на судейскую работу отвечал острой потребности матери-одиночки в нормированном рабочем дне и в то же время позволял Сонни оставаться в сфере юриспруденции. В ней накопилась страшная усталость от бешеной гонки, в которой побеждал самый агрессивный и хитрый. После рождения Никки — после Чарли — Сонни хотелось иметь такую работу и вести такую жизнь, когда не приходилось бы постоянно хитрить, ловчить, изворачиваться. Неужели эта серьезная темноволосая женщина с увядающими чертами лица, та Сонни, которую она представляет в своем воображении за судейским столом, женщина, которая выносит приговоры озлобленным и несчастным, — неужели это она?
Теперь она спешит по странному вечернему миру центрального суда с опустевшими коридорами, где навстречу иногда попадаются такие же завсегдатаи этого заведения: поручители под залог, полицейские. Под высокими сводами разносится эхо от ее высоких каблуков, цокающих по мраморному полу. В этот час сюда свозят арестованных со всего города. На гранитной скамье за ограждением, где установлены металлодетекторы, сидит молодая женщина испанской наружности с пышной грудью, в вызывающем платье из набивного ситца. С отсутствующим взглядом она обнимает ребенка трех-четырех лет, который спит, прижавшись к ней одной щекой. По другой щеке рассыпались влажные черные локоны. Они всегда здесь: матери, дети, семьи, изнуренные свалившейся на них бедой. Они ждут, тщетно надеясь, что их мужей и отцов отпустят под залог, оправдают — так или иначе, но освободят.
Пробегая мимо, Сонни изображает на лице сострадательную улыбку. Мимолетная связь с другой матерью будоражит ее ум, и в воображении возникают видения Никки, которая манит ее к себе ручонками. Никки, одинокая, последняя из всех детей, оставшаяся у Джеки, а Сонни просит прощения, извиняется и клянется, что этого никогда больше не повторится. Джеки снисходительно успокаивает ее, ничего страшного, мол, не произошло. Что хуже всего, так это вид самой Никки, уже в куртке и с рюкзачком за плечами, вытирающей нос рукавом. Она хватает Сонни за пальцы и дергает, тащит ее, требуя отложить извинения и немедленно уходить, а Сонни гложет встречная мысль: сколько раз Зора точно так же поступала с ней? Сколько тысяч раз? Оказывается, боль никуда не исчезла, она врезалась в память и всегда под рукой, стоит только едва слышно позвать ее. Все те случаи, когда мать уходила, оставив ее, предстают перед Сонни с кристальной ясностью. Уходила на собрания. Уходила, чтобы организовать что-нибудь. Уходила, исполненная великими, важными устремлениями. К свободе. К достоинству.
Так вот, значит, кто она такая, ее честь судья Сонни Клонски. Подхваченная вихрем страстных, мучительных переживаний, она буквально слетела со ступенек крыльца и прыгнула в машину. Вечер уже вступил в ту стадию, когда свет испаряется, словно по волшебству превращаясь в сумерки, когда небо бурно протестует в предчувствии драматической развязки — поглощения тьмой. И все здания, фигуры людей, деревья, кружащие в воздухе птицы, центр города, смутные очертания которого вырисовываются вдали, словно наслаиваются поверх друг друга в уходящей перспективе диорамы. Неоновые рекламы над входом в ломбард на противоположной стороне улицы соблазнительно заманивают: «Деньги под залог. Быстро. На самых выгодных условиях». Не в силах вырваться из тисков размышлений о собственной жизни, запутанных обстоятельств дела и почти осязаемых страданий, которыми был пронизан даже воздух, окружавший здание суда, Сонни мчится вперед. Она мчится, и ее сердце готово выскочить из груди. Но вдруг оно замирает, пронзенное серебряным осколком счастья. Сонни думает о своем ребенке.
14 сентября 1995 г.
Сет
Когда электронный засов отходит в сторону, позволяя пройти к столу, за которым сидит охранник, Сет Вейсман обнаруживает, что они с Хоби Таттлом не единственные посетители тюрьмы округа Киндл. Вместе с ними здесь и посыльный из «Пиццы-Домино» — тощий парень, которого все звали Кирк. Он доставил ленч.
— Пока, — говорит посыльный сотрудникам исправительной системы и спешит убраться, на ходу пересчитывая чаевые.
Засов снова щелкает: сильный металлический звук, резкий, как ружейный выстрел, и Кирк уже по другую сторону. К двери привинчен лист пуленепробиваемого стекла, однако взгляд Сета останавливается не на нем, а на металлической решетке внизу. Ровные квадраты из металлических прутьев, покрытых толстым слоем антикоррозийной краски бледно-бежевого цвета. Этот цвет доминирует везде — на стенах, на полу. Бежевый даже стол дежурного охранника из прочной стали.
— На любое интервью для прессы нужно сначала получить санкцию у начальника тюрьмы. — Охранник тычет пальцем, лоснящимся от жира — он тоже ест пиццу, — в бланк заявления, который Хоби только что заполнил.
— Никто не собирается брать интервью, уважаемый, — возражает Хоби.
— Но ведь здесь же написано: «Майкл Фрейн. Профессия: журналист». — Охранник дважды переводит взгляд с Сета на заявление, словно сличая указанные данные с оригиналом.
— Нет-нет, послушайте, что я скажу, — торопливо вступает в разговор Хоби. — Этот молодой человек — ваш заключенный, Нил Эдгар. Он попросил мистера Фрейна помочь ему найти адвоката, и тот решил обратиться ко мне. Ясно? Поэтому он является участником этого посещения в качестве посредника.
Охранник в который уже раз хмуро перечитывает заявление и вызывает капитана. Тот с тоской смотрит на пиццу, однако проявляет выдержку и дисциплину, решив сначала разобраться с посетителями. Хоби держится с уверенностью и опять излагает свою версию. Капитан, то ли не желая ссориться с прессой, то ли просто изнывая от желания побыстрее приняться за пиццу, пропускает их. Они идут от одного поста к другому. У посетителей отбирают кошельки и запирают в маленький сейф. Еще один сотрудник службы исполнения наказаний с мрачным видом обыскивает их.
Затем они оказываются уже внутри, в небольшом, огороженном со всех сторон приемнике. За спиной зловеще захлопывается дверь из толстенных металлических прутьев с мощным замком, похожим на большую книгу. На лице Сета гримаса отвращения. Взглянув на него, Хоби улыбается.
— Номер сорок семь сказал номеру три, — начинает он с саркастической усмешкой. Хоби напевает куплет из песни «Тюремный рок». — Номер сорок семь сказал номеру три, что ты самый хитрый зэк из всех, кого я видел.
По дороге сюда из аэропорта Хоби провел исчерпывающий инструктаж:
— Если мы пойдем по мосткам, парень, держись перил, не подходи близко к камерам, иначе эти подонки ухватят тебя за галстук, просто чтобы повеселиться, намотают его на решетку и будут смотреть, как ты дергаешься и вопишь: «Помогите!» Смеха им хватит на целую неделю. — Сказав это, он издал несколько хрюкающих звуков, которые означали смех.
Очередной охранник ведет их по двору. Со всех сторон надвигаются угрюмые стены — семь зданий красного кирпича, памятник универсального стиля американской архитектуры. Эти постройки могли использоваться под фабрики или, по нынешним временам, под школы, тем более что каждое окно забрано мощной металлической решеткой. Вся территория заасфальтирована, и единственная растительность — трава, пробивающаяся между брусчаткой дорожки, по которой они идут. По всему периметру поверх мощных стен витки колючей проволоки.
— Как думаешь, у него здесь нет проблем? — спрашивает Сет. — Знаешь, Хоби, твоей броне нисколько не повредит, если ты проявишь к клиенту хоть чуточку участия.
— Слушай сюда, — говорит Хоби, повторяя одно из любимых выражений своего отца. Со времени их знакомства, которое состоялось двадцать пять лет назад, Хоби, прирожденный мим и пародист, кого только не пародировал, от Тимоти Лири до Луиса Фаррахана. Однако теперь чаще всего он копирует своего отца, Гарни Таттла. Он резко остановился, взмахнув большим кейсом. — Слушай внимательно. Ты срываешь меня с места в самый, можно сказать, критический момент моей личной жизни.
— То есть от телевизора, где в который уже раз показывают «Даллас»?
— Парень, ты будешь и дальше перебивать меня или выслушаешь до конца? Я говорю тебе, как все было на самом деле. Я превосходно проводил время с очаровательнейшей леди, а ты звонишь и начинаешь втирать мне очки. Как будто меня облизывает щенок. «Черный брат, ты должен помочь тому маленькому старому мушкетеру, помнишь Нила? Ты — лучший из всех, кого я знаю, и ты должен сделать это ради меня». Ну что, правильно я излагаю?
— Более или менее.
— Поэтому я здесь. — Хоби, с бородкой, в элегантном костюме, назидательно выговаривает Сету, помахивая пальцем: — Но я следую совету жены. Помнишь Колетту? Кто сказал, что ты должен быть счастлив? Делай свою работу. Это обо мне, парень. Я работаю. Мне за это платят. Я не влюбляюсь в них. Кто-то выходит из зала суда без конвоя и без наручников, кто-то — нет. Я принимаю за свой счет все звонки из мест заключения, но на этом мое сочувствие заканчивается. А тебе просто нечего делать, и от безделья ты обзавелся хобби — жалеть некоего молодого человека. Ладно, дело твое, только не спихивай его на меня.
