Александр Каменецкий - Последний пророк
У подъезда хореографической школы, на аккуратно расчерченном асфальте стояли три или четыре машины. Красный джип «вранглер», я запомнил, лиловая гоночная «тойота» и «опель-астра». Рядом с красным джипом лежал умный рыжий зверь. Громадный азиат, мохнатый, с черной влажной пастью. Псу было жарко, язык свисал между желтых длинных клыков. При виде меня собака вздрогнула, но не двинулась с места. Всю жизнь мечтал завести себе что-то подобное, волосатого зубастого теленка. Из дверей школы выпорхнула крохотная девчушка в джинсиках, с растрепанной желтой гривкой. «Джохар!» — позвала она птичьим голоском. Азиат послушно вскочил и оскалился. С ближайшей лавочки поднялся, покуривая, высокий бритый мужчина. Красная бычья шея распирала ворот тишотки. Телохранитель, пес и дитя погрузились в джип. Интересно, могла бы она жить без мужчины и собаки? И нужна ли, например, моей дочери такая же судьба?
У самого входа меня мягко перехватил вежливый молодой человек в камуфляже и неуставных английских ботах. Кобура на ремне выглядела настоящей. И курортные очки в пол-лица.
— Простите, вы к кому? Я объяснил.
— Минуточку, я уточню. Подождите, пожалуйста, здесь. Он вернулся совсем скоро:
— Проходите. Класс на втором этаже, в самом конце коридора.
Школа была старая, переделанная из особняка. Пузатые колонны, лепнина, настенная роспись, восстановленная, я так думаю, в последние годы. Обнаженные античные герои выглядели целомудренно. Фаллосы козлоногих сатиров тщательно задрапированы тканью. Сатиры дули в свои свирели, вокруг них водили хороводы грудастые нимфы, похожие на нянечек детсада. Новенький, надраенный до флотского блеска паркет слепил, отражая солнечные водопады из распахнутых окон. Казалось, кто-то нарочно выплеснул на пол ведро воды. Из-за дверей с бронзовыми гнутыми ручками доносилась ритмичная музыка, вызванная простыми комбинациями клавиш. Задорные женские голоса повторяли на разные лады: «И-ии — раз! И-ии — два! Сделали шажочек, повернулись, и-ии — раз!» В вестибюле второго этажа еще один камуфляжный читал газету. Он посмотрел на меня, но ничего не сказал. На первой полосе газеты красовалась фотография украинского истребителя «Су-27», который врезался в толпу на авиашоу во Львове. Погибли — 83, из них 23 ребенка. Ранены — 116. На груди охранника висел бейдж с украинской фамилией Лысенко.
Осторожно скрипнув дверью, я заглянул в зал. И без того большой, он раздавался вдвое из-за зеркал. Маленькие девочки в смешных разноцветных трико и чешках терялись в зеркальном кубе. Свою я не заметил, она, видимо, была ближе к центру, а мне открывался ближний угол. Строгий хрипловатый голос давал отсчет: раз-два-три — левая нога! Раз-два-три — правая нога! Девочки, сосредоточенно пыхтя, выполняли одно и то же несложное движение. По-моему, оно им удавалось неплохо, но строгий голос требовал еще и еще. Милые круглые щечки налились пунцовым, крохотные ноздри раздувались, мокрые прядки прилипли к наморщенным лбам. Тяжелая взрослая работа, муштра. Почему моя Машка так рвется на эти тренировки? «Остановились! — потребовал женский голос. — Лепешова не держит спину. Муртазина, куда ты все время косишься? Черкасова, подойди сюда. Все посмотрели на Черкасову. Она единственная делает правильно. Покажи нам еще раз, чтобы все видели. Раз-два-три — левая нога! Раз-два-три — правая нога!»
Я умилился и скрипнул дверью громче, пытаясь разглядеть невидимую мне Черкасову.
— Добрый день, — сказали за спиной.
Высокая стройная женщина лет сорока протягивала мне ладонь, унизанную тяжелыми кольцами. Длинная черная юбка до пят, белая блуза тонкого льна — экостиль, толстая витая цепь с овальным кулоном лимонного золота на балетной жилистой шее. Жесткие черные волосы затянуты на затылке в тугой узел. Осанка и грация коронованной особы. Слишком подвижная и легкая для обыкновенного человека. Настолько, что реально ощущался вес ее украшений. Впервые в жизни я видел перед собой балерину и поневоле выпрямил спину, напрягся, как солдат в строю: раз-два-три — правая нога! Рядом с такой женщиной хотелось выглядеть.
— Вы отец Машеньки?
— Так точно.
— Я Ариадна Ильинична, директор школы.
— Очень приятно. — Пожимать руку дамам я не привык, но кисть у нее оказалась сильная, мужская.
Ариадна Ильинична улыбнулась. Свое лицо она носила с достоинством, как венецианскую камею.
— Обычно за Машей приезжает Татьяна Павловна…
— Теперь моя очередь.
— Хорошо, что вы зашли, — улыбнулась она и взяла меня под локоть. — Нам надо бы поговорить. Идемте в мой кабинет. До конца занятий еще целый час.
Единственное, что отличало эту комнату от обычного офиса, — дюжины полторы фотографий хозяйки разного формата, занимавших целую стену. В белоснежной пачке, с цветами, в компании Плисецкой, Лиепы, Барышникова и почему-то Горбачева. Михаил Сергеевич целовал ей руку. Может, она ждала того же от меня?
— Интересные снимки. — Я уважительно изучал иконостас. — А на этом фото, простите, кто?
— Наташа Макарова, — снисходительно объяснила Ариадна Ильинична, бросив короткий взгляд на снимок. — Мы с ней в Нью-Йорке, на Пятой авеню. Снимал сам Хельмут Ньютон. Хотя в общем-то случайно получилось. Хельмут покупал в «Блумингсдейле» собачьи консервы и не мог разобрать мелкий шрифт. Обычно все вредные химические элементы пишут такими маленькими-маленькими буковками. — Она смешно показала двумя пальцами, насколько эти буквы малы. — Наташа говорит: «Давайте я вам помогу». Такой совершенно неприметный пожилой человек, обыкновенный пенсионер в очках. Мы прочитали все, что было на этой этикетке, он поблагодарил, а потом вдруг сказал: «Хотите, девушки, я вас сфотографирую на память?» Вот так просто. Достал «мыльницу» и щелкнул. Наташа дала ему свою визитку с адресом. Еще обиделась, что он никак не прореагировал на ее имя. А потом звонит мне вдруг среди ночи: «Аричка, это же был сам Хельмут Ньютон!»
К сожалению, я не знал ни ее, ни его.
— А вот, если я не ошибаюсь, Березовский?
— Да, Боря. Он здесь такой молодой…
Мы посмотрели друг на друга и промолчали.
— Хотите кофе? — наконец предложила она.
— С удовольствием.
Ариадна Ильинична удалилась и скоро принесла на фарфоровом подносике две крохотные расписные чашки, от которых поднимался сумасшедший незнакомый аромат.
— Прошу.
Ее движения были так грациозны, точны и безукоризненны, что по ним можно было бы, наверное, проверять начертание геометрических фигур. Притом что сам балет я не понимаю и не люблю. Взял чашку — внутри, на донышке, чернела густая клейкая масса на полглотка.
— Что это? — Напиток показался мне странным.
— Кофе, — улыбнулась она, продемонстрировав без стеснения здоровые, чуть желтоватые зубы. — Который подают в арабских кофейнях. Мне специально присылают зерна. Вообще-то странно: Москва — такой большой город, а хороший кофе найти невозможно.
Я пригубил: дикая, непереносимая горечь. Лучше уж нюхать, чем пить. Она засмеялась:
— Вы просто не привыкли.
Скрепя сердце я проглотил отраву. Эффект оказался поразительным и наступил практически сразу. Примерно так действует кокаин. Не стоит удивляться, что с этими напитками они становятся камикадзе.
— Можно еще?
— Нельзя. — Отставная балерина поднесла к губам чашечку, смакуя. — Могут быть проблемы с сердцем.
Она придвинула ко мне большую бронзовую пепельницу с инкрустациями в стиле «Тысячи и одной ночи»:
— Не стесняйтесь, курите.
Я закурил и почувствовал себя человеком, размяк.
— Мне хотелось бы поговорить с вами о Машеньке. Она очень способная девочка. Не просто способная, а одаренная. У Машеньки исключительная, врожденная культура движения. Такие дети всегда редкость.
— Спасибо за комплимент. Боюсь, вы преувеличиваете.
— Ничуть. Маша может стать талантливой балериной. Мне кажется, это ее судьба.
— И что же?
— Балет — это трудно. — Она вздохнула и бросила взгляд на свой иконостас. — Очень трудно. Тяжелая ежедневная работа на износ. Но зато и большой успех.
— Если честно, сложно всерьез думать о будущем восьмилетнего ребенка.
— Именно сейчас об этом и следует думать! — довольно резко возразила Ариадна Ильинична. — Потом будет поздно.
— Чего же вы хотите от меня?
— Маша… — Она замялась. — Маша — трудная девочка. Неуравновешенная, вспыльчивая. Мне кажется, ей не хватает родительской заботы, внимания. Она дискомфортно ощущает себя в семье. Вы понимаете, о чем я?
— Понимаю.
— Подумайте об этом, пожалуйста. Девочка должна чувствовать, что ее поддерживают. Не только материально, разумеется. Ребенок очень впечатлительный, и любая, вы меня понимаете, размолвка между родителями может нанести серьезную психологическую травму. Маше нужно привить дисциплину, осознание цели. Семья должна в нее верить. Но вам, наверное, кажется, что есть заботы и поважнее…
