Михаил Ахманов - Крысолов
— Я… я… — кажется, она снова собралась заплакать, — наверное, я так и сделаю. Я только за Машутку боюсь… — Не зверь же Саид-ата, признает родную внучку! Скажи ему, что твой Сергей на самом деле был Сулейман и правоверный татарин. За татарина тебе можно замуж? — Н-наверно, м-можно… не знаю я… Она заплакала, и мне пришлось ее утешать, что не совсем удобно по телефону. Телефон не предназначен для этаких деликатных переговоров, так что, когда мы закончили, я был в испарине, будто ишак, перетащивший тонну груза.
К вечеру похолодало, небо затянули тучи, и стал моросить мелкий противный дождик — напоминание о том, что лето, в сущности, на исходе, осень не за горами, а за нею — долгая, ветреная и сырая петербургская зима. Но это не вызывало у меня сожалений. В перспективе ожидалась солнечная Андалусия, а здесь и сейчас я был вовлечен в сферу событий, от коих тянуло загадочным ароматом мистики и опасности.
Какое соблазнительное сочетание! Хоть я не отношусь к авантюристам, разгадка тайн всегда влекла меня: тайна, в сущности, один из немногих моментов, что придают остроту нашей пресной — а временами страшной — обыденности. К тому же сам процесс разгадки является захватывающей игрой, и главная ее прелесть в том, что эта процедура не алгоритмизируется. Иными словами, ее нельзя положить на компьютерный язык и расписать по пунктам — делай то, затем это и в результате с неизбежностью получишь верный ответ. Разумеется, здесь нужна логика, но в не меньшей степени — интуиция, подсознательный инстинкт, искусство правильной оценки событий и фактов — все то, чего не объяснишь компьютеру ни на одном алгоритмическом языке. Крайне увлекательное занятие! Я раскрыл словарь на термине “оология”, потом отложил его и, вытащив из ящика письменного стола черный патрончик, вытряхнул на ладонь спиральный амулет. Два опыта с игрушками Сергея давали мало данных для гипотез, но кое-что я уже понимал. А раз понимал, то мог проанализировать факты, осуществив затем ретроспекцию в прошлое. Базовым фактом, конечно, были странные штучки, запрятанные в футлярах: не оставалось сомнений, что Серж использовал их для магических процедур и что они — причина драмы с летальным исходом в последнем акте. От них, как из начала координат, тянулось множество версий-векторов — и к прежней работе Сергея Арнатова, и к его эзотерической практике, к его внезапному богатству, к его патрону Косталевскому, к Танцору на вишневом “Мерседесе” и, наконец, к необходимости скрываться и к тому, что им активно занимались три команды разом. Я обозначил их как альфа, бета, гамма, расположив по мере поступления заявок: сначала остроносый, затем мормоныш, а на последнем месте икс, пробивший дырку в черепе Сергея. Что-то — пожалуй, интуиция — нашептывало мне, что этот икс — особая величина, не связанная ни с альфами, ни с бетами; от них он отличался слишком своеобразным почерком — не вел душеспасительных бесед и не строчил протоколов, а сразу стрелял на поражение. Что, как отмечалось выше, выглядело чрезвычайно странным.
Я поборол искушение пройтись по каждому из векторов, ибо, при дефиците информации, все они вели в никуда, в область беспочвенных домыслов и фантастических гипотез. Из всех фактов, какими я располагал, только один являлся объективным и вполне надежным: белый амулет подействовал на меня, а черный — тот, который лежал сейчас в моих ладонях — казался столь же безобидным, как подвеска от хрустальной люстры.
И что бы это значило? Что амулеты обладают какой-то селективностью? Правом выбора? Что эта черная спиралька безопасна для меня, но на других людей — каких? — воздействует с необоримой силой, погружая в транс или лишая памяти?
Я размышлял над этими проблемами, когда раздался звонок. Не телефонный:
Кто-то желал пообщаться со мною face to face — иными словами, лицом к лицу.
Это была моя соседка Дарья, серый мышонок с повесткой в зубах. — Дима, вы ко мне не зайдете? — произнесла она дрожащим от волнения голоском.
Я, разумеется, зашел. На первый взгляд в квартире Арнатовых ничего не изменилось: все та же полутемная прихожая с маленьким диванчиком, стенным шкафом и вешалкой, прямо — кухня, налево — спальня, направо — гостиная, она же — бывшая детская. Мебель тоже была прежней: в спальне — широкая тахта, трельяж, гардероб и тумбочка с вычурной лампой, в гостиной — стол, стулья, книжные полки, два кресла и диван. Исчезла лишь кроватка Машеньки, а вместо нее я увидел новый телевизор и древний комод с большой цилиндрической клеткой, в которой сидел на жердочке хохлатый белый попугай. Несомненно, какаду, с Молуккских островов, и наглый до невозможности. Заметив меня, он тут же встрепенулся и завопил:
— Прр-рохиндей! Прр-ронырр-ра! Вон! Вон!
Дарья порозовела.
— Извините, Дима. Петруша у нас такой невоспитанный…
— Прр-роехали вопрр-рос! — гаркнул попугай. — В поррт, в поррт! Сигарр-ру, крр-реолку, р-ром — в номерр-ра!
Я невольно вздрогнул.
— Это Колин попугай, — пояснила Дарья. — Коля, мой брат, первый помощник на сухогрузе. Он мне квартиру купил, но с тем условием, чтоб я забрала Петрушу. — Здрр-равая мысль, здрр-равая, — проскрипел попугай. — Петрр-руша прр-редпочитает крр-реолок!
"Невероятная птица, — подумал я. —Правда, сексуально озабоченная”.
Дарья улыбнулась:
— У Коли очень строгий капитан. Он решил, что Петруша разлагает команду, хотя все было наоборот. Но он так решил и сказал: “Или Коля утопит Петрушу в Карибском море, или их вдвоем спишут на берег”.
— Надо было утопить в Китайском, — отозвался я под аккомпанемент возмущенных криков Петруши. Самым невинным его выражением было “прр-рохвост!”, а еще он бормотал какие-то гнусности на испанском, китайском и бенгали. — Дима, я получила повестку, — сказала Дарья трагическим шепотом. В прихожей было темновато, и мне вдруг подумалось, что я еще не видел ее лица при ярком свете. Мы сталкивались раз десять или двадцать, на лестничной площадке, в полутьме, как призраки, сбежавшие с кладбищенских погостов. Соседи-привидения… “Здравствуйте, Дима…” “Здравствуйте, Даша…” И до свидания. Вот и весь контакт.
Но теперь я заметил, что соседка моя высока и стройна, что ее волосы темной волной спадают на плечи и что в зрачках ее мерцают подозрительные огоньки. Пахло от нее чем-то нежным, приятным, будившим греховные мысли и желания. Женские флюиды, не иначе. Должен признаться, она испускала их весьма интенсивно. — Повестка, — произнес я, сглотнув слюну. — От майора. Скуратова Иван Иваныча. Так я ее лично под дверь вам подсунул.
— И что же мне делать? — с растерянностью спросила Дарья.
— Плевать. Никуда не ходить, ни в чем не признаваться и все валить на брата, который плавает сейчас у Соломоновых островов. Если начнут пытать, кричите громче и обещайте пожаловаться Владимиру Вольфовичу Жириновскому. Его милиция боится. Даже УБОП
— Вы шутите, Дима. А повестка-то — вот она…
Дарья протянула мне измятый клочок бумаги и включила лампу — наверное, для того, чтоб я мог прочитать каракули Иван Иваныча и удостовериться еще раз, куда и зачем ее вызывают. Однако повестка не привлекла моего внимания: в этот миг Дарья казалась мне гораздо более интересным предметом Только сейчас я разглядел ее по-настоящему и поразился: ничего от серой мышки, от тихони-скромницы, скользившей день за днем мимо моих дверей. Она сняла очки — может быть, носила их не по причине слабого зрения, а так, для пущей солидности. Такие девушки обычно обходятся без очков. Какие — такие? — спросите вы? Для тех, кто не понял, даю детальное описание.
Рост — сто семьдесят без каблуков, вес — под пятьдесят, талия тонкая, ноги — длинные, кисть изящной лепки, пальцы с розовыми ноготками, без всяких следов маникюра. Щеки — гладкие, с симпатичными ямочками; подбородок округлый, носик пикантно вздернут, губы — пухлые, и нижняя чуть выдается вперед; глаза — карие, с едва заметной раскосинкой, а волосы — цвета спелого каштана. Все на месте, все в масть, а масть та самая, которую я люблю. Проверено на опыте. Блондинки ленивы и холодны в постели, рыжие — изменницы и стервы, брюнетки тоже стервозны и агрессивны, а вот шатенки — в самый раз. То, что надо.
Я снова сглотнул, взял протянутую мне повестку и куда-то бросил. Может быть, на пол, а может, под вешалку.
Глаза Дарьи заметно позеленели.
— Знаете, Димочка, — сказала она, отступив на шаг к дверям спальни, — господь с ней, с повесткой. Мне нужен ваш совет, но по другому вопросу. Я… я… Словом, со мной происходит нечто странное. Нечто такое, чего мне не удается объяснить.
Речь у нее была четкая, правильная, но несколько книжная, как бывает у прирожденных гуманитариев, закончивших филфак. Еще я заметил, что ее халатик — не слишком длинный и не слишком короткий — слегка распахнулся, явив моим взорам стройные ножки до середины бедер. Бедра были безупречными. — Вы ведь были знакомы с прежними владельцами моей квартиры? — Она отступила еще на шаг, и я последовал за ней. Меня приглашали в спальню, и я совсем не возражал в ней очутиться. Правда, попугай опять разразился воплями:
