Хавьер Сьерра - Тайная вечеря
Доминиканец протянул мне клочок бумаги, на котором было что-то нацарапано. Это был грубый набросок музыкальной гаммы, дополненной нотой, стоящей не на своем месте (фа), и простым рыболовным крючком. Это выглядело вот так:
— Ну что? — нетерпеливо спросил он. — Вы что-нибудь понимаете? Я уже три дня безуспешно над ним бьюсь.
— А что, по-вашему, я здесь должен обнаружить?
— Фразу на романском языке.
Я внимательно смотрел на предложенную загадку, но ее смысл пока не открывался. Было очевидно, что ключ скрывается в этой ноте, стоящей не на месте. Разгадка всегда таилась в символах, расположенных в неожиданных местах. Но как насчет крючка? Я мысленно расположил все элементы головоломки по порядку, начав с чтения гаммы. То, что я увидел, меня развеселило.
— Ну конечно, это фраза, — отсмеявшись, заявил я. — Причем очень простая.
— Простая?
— Достаточно уметь читать, брат Александр. Сейчас вы сами в этом убедитесь. Если начать с перевода слова «крючок» на романский язык — «amo», остальная часть рисунка сразу приобретает смысл.
— Не понимаю.
— Это просто. Прочтите «amo», а затем ноты.
L'amo... re... mi... fa... sol... la... za... re...
— L'amore mi fa sollazare! [8] — воскликнул он. — Этот Леонардо просто плут! Ну, я ему покажу! Так играть с нотами!.. Maledetto [9].
— Леонардо?
Одно упоминание этого имени вернуло меня к реальности. Я пришел в библиотеку в поисках укромного уголка, чтобы поломать голову над тайной Прорицателя, которая, если мы не ошибались, была непосредственно связана с Леонардо, недоступной трапезной и работой в ней.
— Ах да! — библиотекарь все еще пребывал в эйфории от только что сделанного открытия. — Вы ведь еще с ним не знакомы? — Я покачал головой. — Это еще тот любитель головоломок. Он нам каждую неделю что-то новенькое подбрасывает. Эта была одной из самых сложных...
— Леонардо да Винчи?
— А кто же еще?
— У меня сложилось впечатление, что он не особенно общается с братьями, — неуверенно произнес я.
— Только когда он работает. Но он живет неподалеку, поэтому часто заходит взглянуть на свою работу, и тогда он постоянно хохмит, встречая кого-то из братьев. Он обожает двусмысленные шутки, неоднозначные фразы. Его находки — просто умора!
«Шутки с двойным смыслом».
Рассказ библиотекаря отнюдь не позабавил, а скорее встревожил меня. Моей задачей было расшифровать послание, которое все аналитики Вифании восприняли как издевку. Этот текст существенно отличался от распутной фразы, скрытой Леонардо в ребусе, и от его разгадки зависели дела государственной важности. Как я мог позволить себе тратить время на подобную пустую болтовню?
— По крайней мере, — оборвал я Александра, — что объединяет меня с вашим другом Леонардо, так это любовь к работе в одиночестве. Вас не затруднит предоставить мне стол и позаботиться о том, чтобы меня никто не беспокоил?
Брат Александр понял, что это вовсе не просьба. Он послушно стер торжествующую улыбку со своего угловатого лица.
— Оставайтесь здесь. Вашей работе никто не помешает.
Библиотекарь сдержал свое слово. В течение тех часов, которые я провел над семью строчками, препорученными мне учителем Торриани в Вифании, мое уединение так никто и не нарушил, что в целом было нехарактерно для моего пребывания в Милане. Безусловно, задание требовало одиночества, как ни одно из тех, с которыми я сталкивался прежде. Я перечитал эти семь строк:
Oculos éjus dinumera,
sed noli voltum adspicere.
In latere nominis
mei notam rinvenies.
Contemplari et contemplata
aliis t radere.
Veritas
Теперь все зависело от моего терпения.
Я решил последовать урокам, которые мне преподали в Вифании, применив к этой галиматье техники, столь любимые высокочтимым падре Леоном Баттиста Альберти. Падре Альберти наверняка восхитила бы эта дуэль: мне предстояло не только проникнуть в суть загадки, скрытую за тривиальным текстом, но и, возможно, проследовать за ней к произведению искусства, таящему загадку. Он был замечательным знатоком тайнописи, ценителем искусства, поэтом и философом. Он сочинил траурную мелодию по случаю похорон своей собаки и даже запечатлел на полотне фонтан Треви в Риме. Наш любимый доктор, которого Господь так преждевременно призвал к себе, говаривал, что ни форма загадки, ни ее происхождение не имели никакого значения для решения. Необходимо было лишь двигаться от очевидного к скрытому. То есть сначала понять явное — фа — для того, чтобы затем найти его тайное значение. Он также сформулировал еще один важный закон: загадки следует решать не спеша, вникая в мельчайшие детали и позволяя им отложиться в памяти.
В данном случае более чем очевидно было следующее: стихи скрывали имя. Торриани был уверен в этом, и чем больше я вчитывался в эти строки, тем больше соглашался с ним. Мы оба верили в то, что Прорицатель сознательно предоставил нам подобный путь в надежде на то, что Канцелярия ключей это расшифрует и выйдет на него. Поэтому должен быть ключ, не оставляющий места двутолкованиям. Разумеется, если наш анонимный осведомитель действительно так осторожен, узнать его смог бы лишь очень внимательный наблюдатель.
Что еще привлекло мое внимание во всей этой бессмыслице, так это число семь. Числа, как правило, были очень важны в подобного рода головоломках. Стихотворение состояло из семи строк. Этот странный неправильный размер должен был нечто означать. Так же, как и рыболовный крючок Леонардо. И если это «нечто» и было тем человеком, которого мы разыскивали, текст указывал на то, что его можно было узнать, только сосчитав глаза того, кому нельзя было смотреть в лицо. Этот парадокс обезоруживал. Как можно сосчитать глаза, не глядя в лицо?
Текст не поддавался моему напору. Что означало это загадочное упоминание о глазах? Возможно, здесь существовала параллель с семью глазами Яхве, описанного пророком Захарией [10], или с семью рогами и глазами жертвенного барана из Апокалипсиса? [11] В таком случае, какое имя могло скрываться за этим числом? Центральная фраза была достаточно красноречива: «Цифру моего имени обнаружите рядом с собой». Цифру? Какую цифру? Быть может, это цифра семь? Возможно, не семь, а седьмой. Как, например, анти-Папа Климент VII Авиньонский... Я быстро отмел это предположение. Мне представлялось маловероятным, чтобы наш анонимный автор заслуживал порядковый номер после своего имени. Но тогда что это могло быть? Более того, как понимать странную ошибку, обнаруженную мной в четвертой строке? Почему вместо invenies автор этой шифровки написал rinvenies?
Странности громоздились друг на друга.
Мой первый рабочий день в Санта Мария увенчался лишь абсолютной убежденностью в том, что две последние фразы в «подписи» являются высказываниями доминиканца. Интуиция не подвела Торриани и здесь. Изречение «Contemplari et contemplata aliis tradere» было знаменитой сентенцией святого Фомы, включенной в Suma teologica и принятой нашим орденом в качестве одного из наиболее известных девизов. Оно означало «размышлять и делиться с другими плодами своих размышлений». Другое высказывание, «Veritas» — «Истина», помимо того что являлось еще одним достаточно распространенным девизом нашего ордена, прежде помещалось на наши щиты. Я никогда не видел, чтобы две эти фразы употреблялись вместе, но, прочитанные бегло, они, похоже, утверждали: для постижения истины необходимо пребывать в состоянии неусыпной бдительности. Несомненно, это был хороший совет. Падре Альберти пришел бы от него в восторг.
Но как насчет двух предыдущих фраз? Какое имя или сообщение скрывалось за ними?
9
— Вы слыхали о новом госте в монастыре Санта Мария?
Леонардо, по обыкновению, проводил остатки светового дня, созерцая «Тайную вечерю». Заходящее солнце постепенно преображало фигуры сидящих за столом в красноватые тени, а затем в неясные зловещие очертания. Маэстро часто захаживал в монастырь лишь для того, чтобы поразмыслить над своей любимой работой и отвлечься от иных дел. Герцог торопил его, чтобы он поскорее заканчивал колоссальную конскую статую в честь Франческо Сфорца. Этот монумент занимал все время и внимание Леонардо, хотя даже иль Моро понимал, что настоящей его страстью оставалась фреска в трапезной Санта Мария. Написанная маслом и занимающая площадь пять на девять метров, она была его самой грандиозной работой. Одному Богу известно, когда он ее закончит, но столь незначительное обстоятельство не беспокоило гения. Стоя перед волшебным творением, он так глубоко погрузился в свои размышления, что Марко ди Оджоне, самому любопытному из учеников тосканца, пришлось повторить свой вопрос.
