Хавьер Сьерра - Тайная вечеря
— Я принял решение, брат. — Лицо магистра было серьезным. Помедлив мгновение, он продолжил: — Нам следует очистить фрески Санта Мария делле Грацие от малейшей тени сомнения. Если потребуется, с помощью святой инквизиции.
— Святой отец! Надеюсь, вы не собираетесь предавать герцога суду! — обеспокоился я.
— Только в случае крайней необходимости. Вы ведь знаете: ничто не доставляет светским правителям большего удовольствия, чем возможность очернить Церковь и использовать наши слабости против нас. Поэтому мы обязаны опередить их. Еще один скандал, и наш орден окончательно потеряет вес. Понимаете?
— А могу я вас спросить, падре, как вы собираетесь выйти на Прорицателя, проверить его обвинения и собрать сведения для организации суда над иль Моро, и при этом не вызвать никаких подозрений?
— Я много об этом думал, мой дорогой отец Августин, — с загадочным видом произнес Торриани. — Должно быть, вам лучше, чем мне, известно, что, если вовремя не направить одного из наших инквизиторов в Милан, у трибунала возникнет слишком много вопросов, и тогда шумихи не избежать, что в данном деле недопустимо. И если действительно существует заговор такого размаха, сообщники иль Моро немедленно спрячут все доказательства.
— И как же нам быть?
Торриани открыл дверь кабинета и молча пошел вниз, к двери, ведущей во двор. Он направился в конюшню, к своему мулу, давая понять, что наша встреча закончена. Буря бушевала, все усиливаясь.
— Скажите, как вы решили поступить, — повторил я.
— Иль Моро постановил, что похороны герцогини состоятся в течение ближайших десяти дней, — после долгого молчания ответил старик. — По этому случаю в Милан съедутся представители из всех провинций. Вот тогда и настанет удобный момент, чтобы незаметно проникнуть в монастырь, провести необходимое расследование и разыскать Прорицателя. Однако, — добавил он, — мы не можем послать случайного человека. Это должен быть компетентный человек, хорошо знающий законы, осведомленный об обычаях еретиков и их тайных кодексах. Его заданием будет приблизиться к Прорицателю, проверить его обвинения и положить конец ереси. И это должен быть представитель данного ведомства. Представитель Вифании.
Подняв голову, учитель бросил неуверенный взгляд на тропинку, по которой ему предстояло отправиться в путь. При удачном стечении обстоятельств и при условии, что его мул не поранится на оледеневшей тропинке, дорога займет около часа, а значит, он вернется домой около полудня.
— Кто нам нужен, — голос Торриани зазвучал торжественно, словно он собрался провозгласить что-то очень важное, — так это вы, отец Лейр. Никто не сможет разобраться с этим делом лучше вас.
— Я? — Вот этого я никак не ожидал. Он произнес мое имя с каким-то болезненным наслаждением, не переставая рыться в переброшенных через спину мула переметных сумах. — Но вы же знаете, что у меня и здесь много работы. Мои обязанности...
— ...не идут ни в какое сравнение с этим!
Он наконец извлек из сумы толстую пачку писем, скрепленных его личной печатью, и протянул их мне, сопровождая следующим распоряжением:
— Поторопитесь с отъездом в Милан. Если это возможно, отправляйтесь в путь сегодня же. А что касается этого, — он задержал взгляд на документах, которые теперь были в моих руках, — установите личность нашего информатора, выясните, соответствует ли действительности сообщение о новой угрозе, и попытайтесь оказать ему необходимую помощь.
Учитель указал на верхний пергамент в стопке. Большие буквы, начертанные красными чернилами — подпись нашего информатора. По-прежнему загадка для нас. Я видел ее много раз, поскольку она завершала все письма Прорицателя, но раньше я не обращал на нее внимания.
У меня потемнело в глазах, когда мой взгляд остановился на этих семи строках — отныне они составляли для меня главную проблему.
Надпись гласила:
Oculos ejus dinumera,
sed noli voltum adspicere.
In latere nominis
mei notam rinvenies.
Contemplari et contemplata
aliis tradere.
Veritas [5]
7
Конечно же, я повиновался. А что мне еще оставалось?
Я прибыл в Милан в субботу утром. Начинался один из тех зимних дней, когда сверкающий снег слепит глаза, а чистый морозный воздух нещадно пробирает до самых костей. Чтобы прибыть поскорее к месту назначения, я три дня скакал почти без отдыха, позволяя себе лишь по три-четыре часа сна на омерзительных постоялых дворах. К концу этого путешествия в разгар самой суровой на моей памяти зимы я был совершенно обессилен. Но теперь это не имело значения. Передо мной расстилался еще спящий Милан, столица Ломбардии, — средоточие так хорошо мною изученных дворцовых интриг и территориальных споров между Францией и соседними графствами.
Это было впечатляющее зрелище. Самый крупный город к югу от Альп, фактически принадлежащий семье Сфорца, раскинулся на территории в два раза большей, чем Рим. Его окружала неприступная стена с восемью вратами по периметру. Мне пришла в голову мысль, что с высоты птичьего полета Милан, должно быть, напоминает щит гигантского воина. Однако мое внимание привлекли вовсе не защитные сооружения. Я не ожидал увидеть столь современный и чистый город. Здесь повсюду царил порядок. Горожане не мочились на каждом углу, подобно римлянам, а проститутки не бросались к путникам с непристойными предложениями. Каждый уголок, каждый дом, каждое общественное здание, казалось, изначально предназначались для проведения торжеств. Горделивый собор, такой хрупкий, скелетообразный — полная противоположность массивным сооружениям, характерным для архитектуры юга Италии — словно благословлял всю долину. Отсюда, с холмов, Милан казался последним местом в мире, где могли пустить корни грех и порок.
На пути к кварталу Порта-Тичинезе, самому благородному из предместий города, я повстречал торговца, который любезно предложил проводить меня к главному входу в крепость иль Моро, башне Филарета. Для этого нам потребовалось проехать город из конца в конец. Когда же перед нами открылся вид на крепость Сфорца, я, к восторгу моего провожатого, застыл в изумлении. Это была миниатюрная копия городской стены. Все еще посмеиваясь, торговец сообщил мне, что он кожевенник из Кремоны, добрый католик, и он с удовольствием проводит меня до самой крепости в обмен на благословение для себя и своей семьи. Разумеется, я согласился.
Мы расстались с этим добрым человеком у стен крепости герцога ровно в девять часов. Такого великолепия я и представить себе не мог. Зубцы стен украшали развевающиеся синие полотнища с ужасным знаком семьи Сфорца — гигантской змеей, пожирающей какого-то несчастного, а полдюжины гигантских печных труб выдыхали огромные клубы густого черного дыма. Вход через башню Филарета представлял собой угрожающего вида подъемную решетку с двустворчатой бронзовой дверью, отворяющейся внутрь. Самое меньшее пятнадцать одетых в униформу стражников бдительно охраняли вход, копьями протыкая мешки с зерном, ввозимые в крепость. Один из них указал мне путь. Мне следовало пересечь крепость с востока на запад и там спросить, где находится «траурная зала» для приема делегаций, прибывших на похороны донны Беатриче. От моего гида из Кремоны я узнал, что, когда наступит этот момент, весь город замрет. Хотя особой деятельности и так не было заметно. Я очень удивился тому, что секретарь иль Моро принял меня почти сразу. Этот рослый придворный с холодным невыразительным лицом принес извинения за то, что он не может провести слугу Божьего к своему господину. Тем не менее он скептически осмотрел мою верительную грамоту, убедился в подлинности папской печати и вернул мне документ. На его лице было написано сожаление.
— Мне очень жаль, падре Лейр, — маркиз Станга, как он мне представился, принялся изливать на меня поток неискренних извинений. — Вы должны понять, что герцог после смерти жены никого не принимает. Надеюсь, вы имеете представление о том, какое тяжелое время мы переживаем и как герцогу сейчас необходимо одиночество.
— Разумеется, — откликнулся я с не менее напускной учтивостью.
— Впрочем, — добавил маркиз, — как только закончится траур, я тут же извещу своего господина о вашем присутствии в городе.
Мне, конечно, не терпелось взглянуть в глаза иль Моро, чтобы понять, как на всех тех допросах, на которых мне довелось присутствовать, на самом ли деле в них сокрыт зловещий мрак ереси и совершенных преступлений. Но этот высокомерный франт в костюме из тончайшего сукна с кожаной отделкой и бархатном камзоле был исполнен решимости воспрепятствовать мне в этом.
— К сожалению, мы вынуждены нарушить нашу традицию и отказать вам в гостеприимстве, — сухо известил меня он. — Крепость закрыта, мы не принимаем гостей. Я призываю вас, падре, молиться за душу донны Беатриче и приглашаю прийти после похорон. Тогда мы сможем оказать вам достойный вас прием.
