Харлан Кобен - Ловушка
Эд Грейсон замолчал, посмотрел вдаль.
— Мне очень жаль, — сказала Уэнди.
Ответа не последовало. Тогда она решила сменить тему:
— О чем вы говорили с Флэром Хикори?
— Его клиента уже две недели никто не видел.
— И?
— И я попробовал узнать, где он может быть. Но Хикори не сказал.
— Вас это удивило?
— Нет. Не очень.
Снова наступила пауза.
— А я-то чем могу помочь?
Грейсон стал теребить часы. «Таймекс». На эластичном ремешке — отец Уэнди в свое время носил похожий; от него еще оставался красный след на запястье. Надо же какие мелочи всплывают в памяти, а ведь со смерти отца прошло уже столько лет.
— Та программа… — начал Эд Грейсон. — Вы целый год ловили педофилов, а почему?
— Что «почему»?
— Почему именно педофилов?
— Какая разница — кого?
Он улыбнулся шутке, но очень вяло:
— Ну а все-таки?
— Ради рейтинга, наверное.
— Это понятно. Но была и другая причина, разве нет?
— Мистер Грейсон…
— Просто Эд.
— Давайте все же на вы. Прошу — переходите к делу.
— Я знаю, что произошло с вашим мужем.
Вот так вот. Уэнди начала закипать, но промолчала.
— Вышла. Ариана Насбро на свободе.
Уэнди поморщилась от звука этого имени.
— Я знаю.
— Думаете, произошло исцеление?
Она вспомнила письма и то, как ее едва не выворачивало от одного их вида.
— Не исключено, конечно, — продолжил Грейсон. — Я сам знаю людей, которые завязали на такой же стадии, как у нее. Но для вас-то это ничего не меняет, так?
— Не ваше дело.
— Верно. А вот Дэн Мерсер — мое. У вас ведь сын?
— Тоже не ваше дело.
— Люди вроде Дэна… Точно одно: такие не меняются. — Он подсел ближе и склонил голову набок. — Так не в этом ли причина?
— Причина чего?
— Того, что вы ловили педофилов. Вот алкоголики могут завязать. А с педофилами все проще — у них нет шансов исправиться, а значит, и получить прощение.
— Пожалуйста, мистер Грейсон, не устраивайте сеанс психоанализа. Вы обо мне ни черта не знаете.
— Я понял вашу мысль.
— Тогда переходите к своей.
— А она очень понятная: Дэн Мерсер, если его не остановить, навредит другим детям. И это факт ясный и вам, и мне.
— С такими заявлениями надо к судье.
— Мне от нее больше нет толку.
— А от меня есть?
— Вы — журналистка, притом хорошая.
— Только уволенная.
— Тем больше поводов.
— Поводов для чего?
Эд Грейсон придвинулся еще ближе.
— Помогите мне найти Дэна Мерсера.
— А вы его убьете?
— Он не остановится.
— Это вы так считаете.
— А вы — нет?
— Я считаю, что не хочу участвовать в вашей мести.
— Думаете, дело в ней?
Уэнди пожала плечами.
— Совсем нет, — сказал Грейсон и продолжил тише: — И даже наоборот.
— Не поняла.
— Все просчитано и продумано. Никакого риска. Я намерен сделать так, чтобы Дэн Мерсер больше никому не причинил зла.
— Убить?
— Знаете другой способ? Тут нет никакой кровожадности. Все мы люди. Но если кто-то творит подобное, если из-за наследственности или бардака в его жалкой жизни обязательно надо причинять боль детям… тогда самое гуманное — убрать такого человека.
— А хорошо сразу быть и судьей, и присяжными.
Грейсона это почти развеселило.
— По-вашему, судья Говард приняла правильное решение?
— Нет.
— Тогда кто его примет, если не мы, люди, которые понимают суть?
Уэнди задумалась.
— Вчера после заседания… почему вы обвинили меня во лжи?
— Да потому что вы лгали. Вас не волновало, убьет ли себя Мерсер. Вас волновало другое: а вдруг он уничтожит улики? Вот и вошли в дом.
Она промолчала.
Эд Грейсон встал, пересек кухню, замер у раковины.
— Я выпью воды?
— Пожалуйста. Стаканы слева.
Он открыл шкафчик, повернул кран и, глядя на струйку, заговорил:
— У меня есть друг — адвокат, очень успешный. Несколько лет назад он сказал, что обеими руками за войну в Ираке; все разложил по полочкам, объяснил, почему иракцы заслуживают шанс на свободу. Я спросил: «У тебя ведь сын, так?» «Да, — говорит, — учится в Уэйк-Форесте».[9] Я ему: «Вот честно — ты бы им пожертвовал?» Попросил подумать очень серьезно, представить, как является Бог и предлагает уговор: США одержат в Ираке победу (как бы там ее ни понимали), а взамен его сыну прострелят голову, и он умрет. Он один, больше никто. Все приедут домой живые-здоровые, а его сын умрет. Потом спрашиваю друга: согласен на такое?
Эд Грейсон встал лицом к Уэнди и сделал большой глоток.
— И каков был его ответ? — спросила она.
— А вы бы что сказали?
— Я не ваш друг-адвокат, который поддерживал войну.
— Увиливаете, — улыбнулся Грейсон. — На самом деле — если перед собой как на духу — никто на такое не пошел бы, правда? Ни один не пожертвовал бы своим ребенком.
— Детей на войну отправляют каждый день.
— Да, конечно. Некоторые и сами не против послать их в бой. Но не на смерть. Есть маленькая разница. Которая, правда, требует большой самоотверженности. Рискуют, играют по-крупному, так как на самом деле не верят, что погибнет их ребенок. А это совсем другая история. Тут нет выбора — того, о котором я говорю.
Грейсон посмотрел на Уэнди.
— Ждете оваций? — спросила она.
— Не согласны со мной?
— Вы преуменьшаете жертву, на которую идут люди, а это чушь.
— Наверное, я несправедлив, согласен. Но в нашем случае в чем-то все именно так. Моего ребенка Дэн больше не обидит, а ваш для него уже слишком большой. Забудете о Мерсере, поскольку ваш сын вне опасности? Раз наших детей это не касается, имеем право умыть руки?
Уэнди промолчала.
Эд Грейсон встал рядом.
— Если вы закроете глаза, проблема не исчезнет.
— Я не сторонница самосуда.
— Это не самосуд.
— По-моему, он и есть.
— Тогда давайте так. — Грейсон посмотрел Уэнди прямо в глаза и убедился, что его слушают внимательно. — Если бы вы могли попасть в прошлое и найти Ариану Насбро…
— Хватит.
— …в тот момент, когда та в первый раз ехала пьяной. Или во второй, или в третий.
— Да заткнитесь вы наконец!
Эд Грейсон удовлетворенно кивнул:
— Ладно, мне пора. — Он вышел из кухни и зашагал к входной двери. — А вы подумайте, больше ни о чем не прошу. Мы ведь с вами в одной команде. И вы это знаете.
Ариана Насбро.
Грейсон уехал. Уэнди все никак не могла выбросить из головы то чертово письмо в мусорном ведре.
Она включила айпод, прикрыла глаза и попыталась расслабиться под музыку — поставила спокойную подборку, где «Трайвинг Айвори» поют «Ангелы на Луне», Уильям Фицсиммонс — «Прости», а Дэвид Беркли — «Шпильки и прочее». Не помогло. В каждой песне — о прощении. Тогда Уэнди поступила иначе: надела спортивное и врубила песни из детства — «Первую ночь» Холд Стеди, «Забудься» Эминема.
Без толку. Ее преследовали слова Эда Грейсона: «Если бы вы могли попасть в прошлое и найти Ариану Насбро…»
Да с удовольствием. Без вопросов. Отправилась бы назад, выследила бы эту стерву, отрезала бы ей голову и сплясала вокруг дергающегося тела.
Заманчиво. Но ты там, где есть.
Уэнди проверила электронную почту. Дэн Мерсер не обманул — прислал адрес, где предлагал встречу в два часа. Уайкертаун в Нью-Джерси. Никогда не слышала. Потом в «Гугле» составила маршрут. Ехать час. Отлично. Значит, есть еще четыре свободных.
Она приняла душ, оделась. Письмо. Проклятое письмо. Уэнди сбежала вниз, порылась в ведре, достала простой белый конверт и внимательно рассмотрела почерк, будто тот мог дать какую-то подсказку. Кухонный нож прекрасно подошел для разрезания бумаги. Она вытащила два простых тетрадных листка в линейку — как когда-то в школьном детстве.
Прямо там, у раковины, Уэнди прочла письмо Арианы Насбро — от первого до последнего поганого слова. Никаких неожиданностей, никаких просветлений, одно дешевое откровенничанье, каким нас кормят с самого рождения. Все банальности, охи-вздохи, избитые оправдания, которые только можно придумать — все были на этих страницах. Каждое слово резало Уэнди, как лезвие. Ариана писала о «зачатках идеального „я“ — цели ее личности», о «заглаживании вины», о «поиске смысла», о том, что «достигла дна». Ничтожество. Даже посмела рассказать, как «плохо всю жизнь со мной поступали, но я научилась прощать» и «какое чудо — прощение», и до чего она хочет «дарить его людям, вроде вас и Чарли».
Увидев написанное рукой этой женщины имя своего сына, Уэнди пришла в такую ярость, какой не испытывала никогда.
«Я всегда буду алкоголичкой», — писала Ариана Насбро в конце своей самообличительной речи. Опять «я». Я буду, я хочу, я такая-то. Все письмо — сплошные «я».
