Эмили Локхарт - Виновата ложь
Но нет. Дракон просто съел ее.
Король остался жить в муках сожаления. Он был один в этом мире.
А теперь позвольте задать вопрос. Кто убил девушек?
Дракон? Или их отец?
Проводив дедушку на следующий день, мамочка звонит папе и отменяет поездку в Австралию. Не обошлось без криков. Не обошлось без уговоров.
В конце концов они решили, что я поеду на Бичвуд на четыре недели, затем навещу папу в Колорадо, где никогда не была. Он настоял. Если он не увидит меня ни разу за все лето, то в дело вступят адвокаты.
Мама обзванивает тетушек. Ведет с ними долгий, проникновенный разговор на крыльце нашего дома. Я ничего не слышу, кроме нескольких фраз: «Каденс такая хрупкая, ей нужно много отдыхать. Лишь на четыре недели, не на все лето. Ничто не должно ее беспокоить, исцеление идет очень постепенно».
А также «Пино-гриджо», «Сансер», может быть, «Рислинг»; но определенно не «Шардоне».
21
Моя комната теперь почти пуста. На кровати простыня и стеганое одеяло. На столе ноутбук и пара ручек. Стул.
У меня есть: несколько пар джинсов и шорт. А также кофты и фланелевые рубашки, теплые свитера; купальник, кроссовки и пара ботинок. Два платья и несколько пар туфель на каблуке. Теплое пальто, охотничья куртка и брезентовый плащ.
Полки пусты. Ни фотографий, ни плакатов. Ни детских игрушек.
Отдаю: туристический набор для чистки зубов, который купила мне вчера мама.
У меня уже есть щетка. Не знаю, зачем она купила еще одну. Эта женщина покупает вещи ради факта самой покупки. Идиотизм.
Я направляюсь в библиотеку и снова вижу девушку, которая взяла мою подушку. Она так и сидит, спиной к стене. Кладу набор в ее стакан для мелочи.
Отдаю: зеленую охотничью куртку Гата. Ту, в которой я была в ту ночь, когда мы держались за руки, смотрели на звезды и говорили о Боге. Так и не вернула ее.
Нужно было отдать ее сразу. Я знаю. Но я не могла себя заставить. Это все, что у меня осталось от него.
Но это глупо и низко. Гат меня не любит.
Я тоже его не люблю, возможно, никогда не любила.
Мы увидимся послезавтра, но я не люблю его, и мне не нужна его куртка.
22
Телефон начинает звонить в десять вечера, утром мы уезжаем на Бичвуд. Мама в душе, поэтому трубку беру я.
Тяжелое дыхание. Затем смех.
— Кто это?
— Кади?
Я понимаю, что это ребенок.
— Да.
— Это Тафт. — Брат Миррен. Совершенно невоспитанный.
— Чего это ты не спишь?
— Это правда, что ты наркоманка? — спрашивает он.
— Нет.
— Уверена?
— Ты звонишь, чтобы узнать, не наркоманка ли я? — Мы с Тафтом не общались после несчастного случая.
— Мы на Бичвуде, — говорит он. — Приехали этим утром.
Я рада смене темы. Заставляю себя ответить веселым голоском:
— Мы приедем завтра. Как вам там? Ты уже плавал?
— Нет.
— А на качелях катался?
— Нет, — отвечает Тафт. — Ты точно не наркоманка?
— И откуда у тебя возникла такая мысль?
— Бонни. Она говорит, что я должен приглядывать за тобой.
— Не слушай Бонни, — говорю я. — Слушай Миррен.
— Об этом я и говорю. Но Бонни единственная, кто верит мне насчет Каддлдауна, — отвечает он. — И я хотел позвонить тебе. Но только если ты — не наркоманка, а то они понятия не имеют, что происходит вокруг.
— Я не наркоманка, кроха, — говорю я. Хотя, возможно, это ложь.
— Каддлдаун захвачен призраками, — говорит Тафт. — Можно мне спать с тобой в Уиндемире?
Мне нравится Тафт. Правда. Он слегка сумасбродный, веснушчатый, да и Миррен любит его куда больше, чем близняшек.
— Никем он не захвачен. Просто в доме всегда сквозняк. Он и в Уиндемире есть. Окна постоянно дребезжат.
— Там тоже призраки, — утверждает Тафт. — Мама и Либерти мне не верят.
Мальчуган всегда был из тех детей, кто верит в буку в шкафу. Затем он стал думать, что под причалом у нас кишмя кишат чудовища.
— Попроси Миррен помочь тебе, — предлагаю ему я. — Она прочитает тебе сказку или споет колыбельную.
— Ты так считаешь?
— Конечно. А когда я приеду, то возьму вас кататься на лодке, и мы будем нырять в море за сокровищами. Это будет самое лучшее лето, Тафт.
— Хорошо.
— Не бойся старого глупого Каддлдауна, — говорю я. — Покажи ему, кто здесь главный. Увидимся завтра.
Он кладет трубку, не попрощавшись.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
Лето-номер-семнадцать
23
В Вудс-Хоуле, портовом городке, мы с мамочкой выпускаем ретриверов из машины и тащим наши чемоданы к причалу, где нас ждет тетя Кэрри.
Она крепко обнимает маму и сразу бросается помогать загрузить наши вещи и собак в большую моторную лодку.
— Ты прекрасна, как никогда, — говорит она. — Слава богу, что вы приехали.
— Ой, прекрати, — отмахивается мамуля.
— Знаю, ты болела, — говорит мне тетя. Она самая высокая из сестер, и старшая Синклер. Вокруг ее рта образовались глубокие морщины. На ней длинный кашемировый свитер. Она носит древнее нефритовое ожерелье, принадлежавшее бабушке.
— Со мной ничего такого, что не мог бы исправить «перкосет» и пара рюмок водки, — говорю я.
Кэрри смеется, но мама наклоняется и говорит:
— Она не принимает «перкосет». Врачи прописали таблетки, не вызывающие зависимость.
Это вранье. Таблетки, не вызывающие привыкания, не помогли.
— Девочка слишком худая, — говорит Кэрри.
— Это все водка. Она у меня вместо еды.
— Каденс не может есть, когда начинаются мигрени, — отвечает мама. — Боль вызывает у нее тошноту.
— Бесс приготовила твой любимый черничный пирог, — объявляет тетя Кэрри. И снова обнимает маму.
— Все внезапно стали такими ласковыми, — удивляюсь я. — Раньше вы так много не обнимались.
Кэрри обнимает и меня. От нее пахнет дорогими лимонными духами. Мы так давно не виделись.
Дорога из гавани холодная и сверкающая. Я сижу в хвосте лодки, пока мама стоит рядом с тетей за рулем. Опускаю пальцы в воду. Она брызгает на рукав моего пальто, и ткань быстро намокает.
Вскоре я увижу Гата.
Гата, моего Гата, который — не мой.
Дом. Малышню, тетушек, Лжецов.
Услышу крики чаек, отведаю пирог и домашнее мороженое. Услышу удары теннисных мячиков, лай ретриверов, эхо своего дыхания в трубке для подводного плавания. Мы будем разводить костры с запахом пепла.
Но буду ли я там как дома?
Вот впереди показался Бичвуд, его родные очертания. Первым я вижу Уиндемир с его островерхими крышами. Дальняя комната справа — мамина; виднеются ее голубые занавески. Мое окно смотрит вглубь острова.
Кэрри огибает остров, и я вижу с его нижней части Каддлдаун — квадратное, как коробка, основательное здание. Крохотная песчаная бухта — малый пляж — скрывается за длинной деревянной лестницей.
Пейзаж меняется, когда мы проходим восточную сторону острова. Рэд Гейт почти не виден сквозь деревья, но я замечаю красную отделку стен. Мимо проплывает большой пляж, к которому тоже нужно спускаться по деревянной лестнице.
Клермонт стоит на верхней точке острова, с видом на море в трех направлениях. Я выворачиваю шею, чтобы разглядеть его задорную башенку — но ее нет. Деревья, которые раньше создавали тень в большом саду, тоже пропали. Вместо шести викторианских спален, огромного крыльца и кухни с дымоходом, вместо дома, где дедуля проводил каждое лето целую вечность, я вижу глянцевое современное здание, стоящее на скалистой горе. С одной стороны к нему примыкает японский сад, с другой — голые скалы. Дом из стекла и железа. Такой неприветливый.
Кэрри выключает двигатель, и говорить становится легче.
— Это Новый Клермонт, — говорит она.
— В прошлом году был лишь каркас здания. Даже представить себе не могла, что у дома не будет газона, — говорит мамочка.
— Подожди, еще зайдешь внутрь. Стены тоже голые, а когда мы вчера приехали, то обнаружили, что холодильник пуст, если не считать, конечно, парочки яблок и треугольного куска сыра «Хаварти».
— С каких пор он ест «Хаварти»? — интересуется мама. — Это дрянной сыр.
— Папа не умеет покупать продукты. Джинни и Люсиль — его новые повара — делают лишь то, что он им говорит. Он питался тостами с сыром. Но я написала огромный список продуктов и отправила их на рынок в Эдгартаун. Теперь у нас достаточно еды на какое-то время.
Маму передернуло.
— Хорошо, что мы здесь.
Я пялюсь на новое здание, пока мама и тетушка болтают. Конечно, я знала о дедушкином ремонте. Они с мамой обсуждали новую кухню, когда он навещал нас несколько дней назад. Холодильник и еще один морозильник, сушилки и стойки со специями.
