Дин Кунц - Ложная память
Они были лучшими подругами с десяти лет, и за минувшие восемнадцать лет делили друг с дружкой куда больше, чем детективные романы, — надежды, страхи, счастье, горе, смех, слезы, сплетни, энтузиазм юности, с трудом достигнутое понимание. А в течение последних шестнадцати месяцев, начиная с необъяснимо возникшей у Сьюзен агорафобии, они делили не столько радости, сколько боль.
— Мне следовало, конечно, позвонить тебе, — сказала Сьюзен. — Прости меня, но я не смогу сегодня пойти на сеанс.
Это был ритуал, в котором Марти играла свою роль:
— Сьюзен, ну, конечно, ты сможешь. И пойдешь.
Отложив свою книжку, Сьюзен помотала головой.
— Нет, я позвоню доктору Ариману и сообщу ему, что сильно заболела. У меня начинается простуда, а может быть, грипп.
— Не похоже, чтобы у тебя был заложен нос.
Сьюзен скорчила рожу.
— Это, скорее всего, желудочный грипп.
— Где твой термометр? Давай измерим тебе температуру.
— О, Марти, ты только посмотри на меня. Я похожа на черта. Лицо опухло, волосы торчат, как солома. Я не могу выйти на улицу в таком виде.
— Не прикидывайся, Суз. Ты выглядишь ничуть не хуже, чем обычно.
— Я в полном беспорядке.
— Джулия Робертс, Сандра Баллок, Камерон Диас — все они с радостью согласились бы, чтобы им отрубили головы, лишь бы выглядеть так же хорошо, как и ты, даже если ты устанешь, как собака, или же тебя вырвет — а с тобой в этом отношении все в порядке.
— Я наркоманка.
— Ну да, конечно, ты женщина с хоботом. Мы наденем тебе на голову мешок и будем прогонять с дороги маленьких детей.
Если бы красота обладала массой и энергией, то квартира Сьюзен вполне могла бы разлететься на части. Миниатюрная зеленоглазая пепельная блондинка с изящными и четкими, как у классической скульптуры, чертами лица, с кожей, столь же безупречной, как у персика с дерева из Райского сада. Когда она проходила по улицам, все мужчины оборачивались, пренебрегая опасностью свернуть себе шеи.
— На мне лопается эта юбка. Я ужасно растолстела.
— Ты просто натуральный воздушный шар, — язвительно подхватила Марти. — Аэростат. Не женщина, а дирижабль.
Хотя полудобровольное заключение, которому подвергала себя Сьюзен, не оставляло ей возможности ни для каких физических упражнений, кроме уборки и длительных занятий на тренажере в спальне, она оставалась все такой же стройной.
— Я потолстела больше чем на фунт, — настаивала Сьюзен.
— Боже мой, тебе необходима срочная операция по удалению жира! — воскликнула Марти, вскакивая с дивана. — Я возьму твой плащ. Мы позвоним из автомобиля пластическому хирургу и скажем ему, чтобы он захватил с собой самый большой из своих насосов и откачал из тебя все твое сало.
В коротком коридоре, который вел в спальню, находился платяной шкаф, закрытый парой сдвижных зеркальных дверей. Подойдя к ним, Марти почувствовала напряжение и приостановилась, обеспокоенная, не одолеет ли ее вновь тот же самый необъяснимый страх, который она уже испытывала сегодня.
Ей нужно было сохранять контроль над собой. Сьюзен нуждалась в ней. Если она вновь впадет в лунатизм, то ее волнение усилит тревоги Сьюзен, а потом их с подругой страхи, взаимодействуя, могут начать подхлестывать друг друга.
Когда она подошла к зеркалу выше человеческого роста, в нем не оказалось ничего, что могло бы заставить ее сердце тревожно забиться. Она заставила себя улыбнуться, но улыбка получилась деланой. Потом она встретилась глазами со своим отражением и сразу же отвела взгляд в сторону и отодвинула высокую дверь.
Снимая плащ с вешалки, Марти впервые подумала, что ее недавние странные приступы страха могли быть следствием постоянного и длительного общения со Сьюзен в течение прошлого года. Нет ничего невозможного в том, чтобы перенять немного беспричинного беспокойства, когда ты постоянно общаешься с женщиной, страдающей от настоящей психической фобии.
От стыда лицо Марти покрылось легким румянцем. Даже простая мысль о такой возможности казалась жестоким суеверием и была совершенно несправедливой по отношению к бедной Сьюзен. Психические страхи не бывают заразными.
Отвернувшись от дверцы шкафа, а затем повернувшись обратно, чтобы закрыть ее, Марти подумала о том, какой физиологический термин можно было бы использовать для того, чтобы обозначить боязнь собственной тени. Боязнь открытого пространства, одолевавшая Сьюзен, называлась агорафобией. Но тень?… Зеркало?…
Марти уже вышла из коридора в гостиную и лишь тогда осознала, что закрыла дверцу шкафа, стоя к ней спиной, чтобы избежать необходимости снова взглянуть в зеркало. Пораженная тем, что ее поступками управляла такая неосознанная неприязнь к этому предмету, она даже мельком подумала о том, чтобы вернуться к шкафу и взглянуть в зеркало.
Сьюзен, сидя в кресле, смотрела на нее.
Зеркало могло и подождать.
Распахнув перед собой плащ, как это делают швейцары, когда подают одежду, Марти подошла к подруге.
— Вставай, одевайся, и двинемся.
Сьюзен с несчастным видом вцепилась в подлокотники кресла. Ей было чрезвычайно трудно расстаться со своим святилищем.
— Не могу.
— Вспомни, что если ты не отменяешь сеанс за сорок восемь часов, то должна его оплачивать.
— Я могу себе это позволить.
— Нет, не можешь. У тебя нет никаких доходов.
Единственным психическим заболеванием, которое могло бы погубить карьеру Сьюзен как агента по продаже недвижимости еще вернее, чем агорафобия, была бы, пожалуй, лишь неконтролируемая пиромания. Она с полным основанием чувствовала себя в безопасности, показывая клиентам любое строение изнутри, но, когда требовалось выйти наружу, чтобы перейти из одного здания в другое, ее охватывал такой парализующий ужас, что она была просто не в состоянии двигаться.
— Я получаю арендную плату, — возразила Сьюзен, имея в виду тот ежемесячный чек, который ей вручали обитавшие внизу пенсионеры, любители попугаев.
— Она вовсе не покрывает того, что ты платишь по закладной, налогов, коммунальных услуг и технического обслуживания дома.
— У меня есть акции…
«Которые могут в конечном счете оказаться для тебя единственным спасением от полной нищеты, если ты не одолеешь эту проклятую фобию». Марти подумала так, но не могла бы заставить себя произнести эти слова вслух, даже если бы была уверена, что эта страшная перспектива сможет заставить Сьюзен подняться из кресла.
Выпятив хрупкий подбородок с неубедительным выражением смелого вызова, Сьюзен продолжала:
— Кроме того, Эрик высылает мне чеки.
— Это совсем немного. Разве что на карманные расходы. И раз уж эта свинья разводится с тобой, то очень может быть, что вскоре ты уже ничего не будешь получать от него, при том что при вступлении в брак твоя доля в имуществе была гораздо больше, чем у него, а детей у вас нет.
— Эрик не свинья.
— Извини меня за то, что я не совсем слепая. Он — свинья!
— Марти, ну будь хорошей…
— Я лучше буду сама собой. Он — скунс.
Сьюзен явно была настроена на то, чтобы избежать жалости к себе и слез, хотя они и выглядели чрезвычайно привлекательно, но еще больше ей хотелось впасть в гнев, который был не столь очаровательным.
— Просто он был настолько расстроен, когда видел меня… в таком состоянии. Он не мог больше выдержать этого.
— Ах, бедная чувствительная деточка! — воскликнула Марти. — И полагаю, что он был слишком обеспокоен, чтобы помнить ту часть брачных обетов, где идет речь о болезни и здоровье.
Марти по-настоящему гневалась на Эрика, хотя ей и приходилось делать усилие для того, чтобы постоянно поддерживать в себе этот гнев, как костер. Он всегда был тихим, скромным и приятным в обращении, и, несмотря на то что он бросил жену, его было трудно ненавидеть. Но все же Марти слишком сильно любила Сьюзен, и хотя в душе не могла по-настоящему презирать Эрика, но была уверена в том, что гнев поможет Сьюзен настроиться и укрепиться в борьбе против агорафобии.
— Если бы у меня был рак или что-нибудь вроде того, то Эрик был бы здесь, — сказала Сьюзен. — Я ведь не по-настоящему больна, Марти. Я — сумасшедшая, вот я кто.
— Ты не сумасшедшая! — возмутилась Марти. — Фобии и приступы беспокойства вовсе не то же самое, что безумие.
— Я чувствую себя безумной. Я чувствую, что все это совершенный бред.
— Он не пробыл с тобой и четырех месяцев после того, как все это началось. Он свинья, скунс, хорек и даже еще хуже.
Эта тяжелая часть каждого визита, которую Марти называла про себя фазой извлечения, была трудна для Сьюзен, но для Марти она являлась самой настоящей пыткой. Чтобы вытащить свою упрямую подругу из дома, ей самой приходилось быть твердой и неуступчивой. И хотя эта твердость была порождением большой любви и сострадания, она чувствовала себя так, словно запугивала Сьюзен. Бычья настойчивость, даже и с самыми добрыми намерениями, вовсе не соответствовала характеру Марти, и по завершении этого ужасного четырех- или пятичасового испытания она возвращалась домой в Корону-дель-Мар в состоянии полнейшего физического и эмоционального истощения.
