Донато Карризи - Подсказчик
— Я не знаю, — вынуждена была признаться Мила.
— И я тоже. Но один из наших сотрудников находится сейчас между жизнью и смертью в одной из больниц, мне в течение завтрашнего утра нужно придумать какое-нибудь оправдание для бедной вдовы, которая спросит меня, почему ее муж погиб таким глупейшим образом! — Затем он спокойно добавил: — Мир — это мерзость, агент Васкес. А Борис Клаус — виновен. И точка. Будь я на вашем месте, смирился бы с этим.
Теренс Моска повернулся к девушке спиной, сунул руку в карман и вышел из комнаты, хлопнув дверью.
— Я ничего не знаю, это какой-то бред, — упорствовал Борис. Но теперь он говорил спокойно. После первой бурной вспышки негодования он начал экономно расходовать силы перед ожидавшими его тяжелыми часами.
Мила устала смотреть на эту сцену. Устала оттого, что ей вновь приходилось менять свое мнение о людях. Это был тот самый Борис, который ухаживал за ней, когда она только появилась в группе. Тот самый, что приносил ей круассаны и кофе, а также подарил куртку, когда она мерзла от холода. По другую сторону зеркала сидел человек, который все еще оставался ее коллегой, с которым она раскрыла большую часть загадок Альберта. Симпатичный парень, немного нескладный, но способный на сочувствие, когда речь заходила о его коллегах.
Команда Горана распадалась на части. А вместе с этим под угрозой развала оказалось следствие. Разбивалась вдребезги и надежда на спасение маленькой Сандры, которая теперь, будучи неизвестно где, тратила последние силы на то, чтобы остаться в живых. В конце концов она погибнет не от рук серийного убийцы с вымышленным именем, а от эгоизма и прегрешений совсем иных мужчин и женщин.
Это самый лучший финал, который Альберт только мог себе представить.
Погруженная в эти мысли, Мила заметила в стекле лицо Горана. Он был у нее за спиной. Но его взгляд был направлен не в сторону комнаты для допросов. В отражении он искал ее глаза.
Мила обернулась. Они долго молча смотрели друг на друга. Их объединяло одинаковое чувство скорби и уныния. Это было так естественно — шагнуть ему навстречу, закрыть глаза и коснуться его губ. Почувствовать его готовый для поцелуя рот и ответить тем же.
Потоки грязной воды обрушились на город. Она заполнила собой улицы и скапливалась у ливневых отводов; водосточные трубы без устали заглатывали и выплевывали ее наружу. Такси высадило их у маленького отеля, неподалеку от вокзала. Фасад здания почернел от смога, ставни на окнах были постоянно закрыты, поскольку у останавливавшихся здесь постояльцев не хватало времени их открывать.
В отеле было очень оживленно. Постельное белье менялось непрерывно. В коридорах неутомимые горничные толкали скрипучие каталки с бельем и туалетным мылом. Подносы с завтраком доставлялись каждый час. Здесь были такие, кто останавливался только для того, чтобы слегка освежиться и переодеться. А кто-то приходил сюда, чтобы заняться любовью.
Портье вручил им ключи с номером двадцать три.
Они, держась за руки, без единого слова поднялись на лифте. Но не как любовники. Как два человека, боявшиеся потерять друг друга.
В комнате стояла разрозненная мебель, дезодорант-спрей и застоявшийся запах никотина. Они снова поцеловались. Но на этот раз их поцелуй был более страстным. Словно им не терпелось избавиться от одолевавших их мыслей прежде, чем они успеют раздеться.
Он положил свою ладонь на ее маленькую грудь. Девушка закрыла глаза.
Проникавший с улицы свет от рекламной вывески китайского ресторана, сверкая от дождя, очертил в темноте их тени.
Горан начал снимать с нее одежду.
Мила, не сопротивляясь, ждала его реакции.
Сначала он обнажил ее плоский живот. Затем, покрывая тело девушки поцелуями, дошел до груди.
Первый шрам показался на уровне бока.
Горан с бесконечной любовью снял с нее свитер. И увидел все остальные шрамы.
Но его взгляд не задержался на них. Это была работа для губ.
К большому удивлению Милы, он стал покрывать эти застарелые порезы на ее коже долгими поцелуями, словно хотел излечить их.
Когда Горан снял с Милы джинсы, он повторил ласки уже на ее ногах. Там, где кровь в ране была еще свежа либо едва подсохла. Там, где еще совсем недавно, врезаясь в живую плоть, медленно скользило острие лезвия.
Мила вновь смогла ощутить страдания, испытываемые ею всякий раз, когда через собственное тело она подвергала наказанию свою душу. Но наряду со старой болью она почувствовала что-то невыразимо сладостное.
Нечто похожее на щекотку в зарубцовывавшейся ране, такое резкое и одновременно приятное.
Затем настал черед Милы. Она снимала с него одежду, словно обрывала лепестки с цветка. Его тело также несло на себе признаки страданий. Его слишком тощая и впалая от отчаяния грудь. Выступающие ребра с высохшей от тоски плотью.
Они слились друг с другом в любовном экстазе с неизъяснимым порывом, полным ярости, раздражения и спешки. Словно каждый из них хотел заполнить собою тело другого. И на мгновение им удалось забыть обо всем.
Когда все было кончено, они, лежа друг возле друга — врозь и одновременно все еще как единое целое — считали ритм собственного дыхания. Тогда под маской тишины снова возник вопрос. Но Мила не могла спокойно взирать на то, как он парил над ними черной птицей.
Это касалось первопричины боли, ее боли.
Той самой, что сначала отпечатывалась на ее плоти, а потом пыталась скрыться под одеждой.
И этот вопрос фатальным образом пересекся с участью девочки Сандры. В то время как они оба обменивались этим чувством, она — где-то совсем близко или далеко — расставалась с жизнью.
Предвосхищая слова Горана, Мила сама все объяснила:
— Моя работа заключается в поиске пропавших людей. В первую очередь детей. Некоторые из них пропадают годами, потом ничего не помнят. Не знаю, хорошо это или нет. А может, именно это ожидание доставляет мне больше всего хлопот в профессии…
— Почему? — сочувственно спросил Горан.
— Потому что, когда я спускаюсь во мрак, чтобы вытащить кого-либо наружу, мне всегда очень важно найти причину, очень серьезное основание для того, чтобы вернуться обратно в мир. Это что-то вроде страховочной веревки для пути назад. Есть одна вещь, которую я твердо уяснила и которая заключается в том, что мрак притягивает к себе, соблазняет своим головокружением. И очень сложно противиться соблазну… Когда я возвращаюсь назад со спасенным мной человеком, то замечаю, что мы далеко не одни. И всегда что-то тянется за нами из этой тьмы, оставаясь приклеенным на ботинках. Очень сложно от него избавиться.
Горан посмотрел девушке прямо в глаза.
— Почему ты рассказываешь мне об этом?
— Потому что я вышла из тьмы. И именно во тьму мне иногда нужно возвращаться.
38
Прислонясь к стене, она стоит в тени и прячет руки за спиной. Сколько же времени она оттуда смотрит на нее?
Тогда она решает позвать девочку:
— Глория…
Девочка подходит.
Все то же привычное любопытство в глазах, но на этот раз есть небольшое отличие. Сомнение.
— Я вспомнила… У меня был кот.
— И у меня тоже есть кот по кличке Гудини.
— Он красивый?
— Ужасный.
Но тут она понимает, что это вовсе не тот ответ, который девочка хочет от нее услышать, и поправляет себя:
— Да. У него белая с бурыми подпалинами шерсть, он вечно спит и вечно голоден.
Глория задумывается на мгновение, а потом снова спрашивает:
— Как по-твоему, почему я забыла про своего кота?
— Я не знаю.
— Я думаю… если я забыла про него, тогда, быть может, я не вспомню и все остальное. Может, даже свое настоящее имя.
— А мне имя Глория даже нравится. — Она пытается подбодрить девочку и вспоминает ее реакцию, когда та узнала, что ее в действительности зовут Линда Браун.
— Глория…
— Да?
— Может, ты хочешь рассказать мне о Стиве?
— Стив нам желает добра. И скоро ты сама ему того же пожелаешь.
— Почему ты говоришь, что он нас спас?
— Потому что это — правда. Он это сделал.
— Но мне не нужно, чтобы он меня спасал.
— Ты этого не знала, но ты в опасности.
— Опасность — это Фрэнки?
Глория боится этого имени. Она в нерешительности. Не знает, рассказывать ей или нет. Хорошенько взвесив ситуацию, она еще ближе подходит к кровати и шепотом говорит:
— Фрэнки хочет причинить нам зло. Он разыскивает нас. Поэтому нам нужно от него здесь прятаться.
