Грег Кайзер - Самая долгая ночь
Пройсс подошел к ближайшей к нему жертве, невысокой, полноватой женщине, которой на вид можно было дать лет пятьдесят, а может, и все шестьдесят. По крайней мере голова ее была седой, а лицо скорее напоминало маску, то ли страха, то ли ярости — этого Пройсс не мог сказать.
— Dacht u dat u kon ontsnappen?[31] — спросил он и, наклонившись, взял ее за лицо.
— Meneer?[32] — переспросила она. Впрочем, она наверняка его поняла. Она действительно считала, что может убежать.
— Нам пойти на поиски остальных? — задал вопрос Кремпель из-за спин пойманных им евреев.
— Вряд ли в этом есть необходимость. Десять вагонов — это восемьсот, если не тысяча человек, которые разбрелись по всей округе. Их нарочно выпустили, чтобы сбить нас с толку и выиграть время. Ничего, мы отловим их позже.
— Поезд, гауптштурмфюрер, где остальной поезд и локомотив? — продолжал недоумевать Кремпель.
Вспышка света вдалеке навела Пройсса на одну мысль. Это был ослепительный свет, который, казалось, повис в темноте ночи. В следующее мгновение он уловил гул самолета, доносившийся оттуда же, а потом различил и сам силуэт «шторьха», тонкие крылья и длинные шасси. Затем черное небо озарилось еще одной вспышкой, и хотя расстояние было приличным — километр, если не больше — он сумел, как ему показалось, разглядеть локомотив и вагоны. Вон они где, его остальные евреи!
— Кремпель, идите, вытащите из дома несколько голландцев, черт их побери. Я хочу знать, как нам туда попасть, — и он указал на север, где в черном небе повисли осветительные бомбы.
Локомотив, вздохнув паром, застыл на месте. Машинист выскочил из кабины, чтобы проверить путь. Вернувшись, он сообщил, что рельсы закончились. По всей видимости, немцы, сняли их со шпал. Немцы вечно что-то откуда-то срывали, чтобы строить свои бункеры и заграждения вдоль побережья.
До моря отсюда меньше километра, сказал машинист. Маус ответил ему, что он свободен и может идти на все четыре стороны. Машинист растерянно заморгал и кивнул. Правда, тотчас добавил, что идти ему, в общем-то, некуда. И махнул рукой — сначала в одну сторону от железнодорожной насыпи, затем в другую.
Маус моментально его понял. С обеих сторон состава была вода. Во время сильных дождей польдеры быстро заливаются водой, пояснил машинист.
— Другого пути к побережью нет, — сказал он, — а по воде я ходить не умею. И если за нами идут немцы, они мигом пристрелят меня, когда подойдут сюда по путям. Да и вообще меня в любом случае пристрелят, за то, что я помог вам.
Он даже не скрывал горьких ноток в голосе.
Маус кивнул и спрыгнул на узкую гравийную ленту насыпи рядом со шпалами. В пяти-шести шагах от его ног плескалась вода. Машинист прав. Немцы наверняка попробуют догнать их по железнодорожным путям.
Каген уже открывал первый вагон, потому что рядом послышался лязг металла о металл, и наружу показались руки — для того, чтобы оттолкнуть тяжелую дверь в сторону. Стоявший позади немца Альдер выкрикивал распоряжения. В тусклом лунном свете людская масса вырвалась из вагона наружу. Кто помоложе, те спрыгивали на насыпь, те, что постарше, осторожно спускались вниз, матери по рукам передавали детей. Сумки и старики, саквояжи и молодые женщины, чемоданы и пожилые мужчины в мятых костюмах, все они выплескивались из вагона в порядке, обратном погрузке в Вестерборке. Неужели это было сегодняшним утром?
— Скажи им отойти от вагона! — крикнул Каген Альдеру, и тот перевел. — Скажи, что они в безопасности, что мы все вместе дойдем до берега, где их ждут лодки, которые переправят их в Англию.
Увы, толпа из восьмидесяти, если не ста человек, сделалась неуправляема, и рядом с вагоном царил хаос.
Маус ненавидел Кагена по ряду причин, в частности за то, что тот поднял руку на Реку и бросил половину состава на произвол судьбы. Однако он поспешил отогнать эти мысли подальше и сосредоточиться. Он прошел вдоль поезда до третьего вагона, схватился за засов и приподнял его.
— Давайте я помогу, — раздался рядом чей-то голос. Альдер. Юный муж умоляюще посмотрел на него, и они совместными усилиями подняли засов и отодвинули дверь.
Из всех евреев в этом поезде, эти — моя самая главная ответственность, подумал Маус и протянул руки, чтобы помочь людям выйти из вагона.
Первым показался старик, тот самый, что разговаривал сам с собой. Седые волосы сбились куда-то набок, к уху, и Маус понял, что это парик. Старик схватил его за руку, и когда Маус помог ему встать на гравий, еще пару мгновений не выпускал ее из своей.
— Dank u, — произнес он, и Маус прекрасно обошелся без переводчика.
Он не знал по-голландски, поэтому ответил на идише:
— A sheynem dank.[33]
— Yasher koach, — ответил старик. — Хорошая работа.
— Скажите «Welkom»,[34] это по-голландски, — подсказал стоявший рядом Альдер.
Нет, подумал Маус, идиш в этой ситуации самое лучшее. Он вновь протянул руки и помог спуститься еще двоим: сначала одному, а затем второму из тех смелых и сильных парней, что помогли ему оттянуть доски вагона.
— Dank u, — сказал каждый.
За ними последовала худая юная мать, та самая с маленькой черноволосой девочкой, которую он заметил еще в Амстердаме. В лунном свете девчушка — на вид ей было не больше четырех — показалась ему похожей на миниатюрную копию Реки.
— Dank u, — сказала мать. В лунном свете, с улыбкой на губах она показалась ему даже хорошенькой. За молодой женщиной вышла мать с двумя маленькими мальчиками, рядом с которыми они вчера шагали к вокзалу. Даже мужчина в очках, который вчера закатил истерику, опасаясь, что их застрелят за попытку бегства, и тот сказал «Dank u», когда Маус протянул руки, чтобы помочь ему слезть на землю. Правда, очкарик сделал вид, будто не заметил протянутых к нему рук.
Маус помог сойти остальным, еще нескольким десяткам, и все благодарили его, иногда длинными, витиеватыми фразами, как хрупкая пожилая женщина в мужском пальто, которая расплакалась и даже бросилась ему на шею, и он был вынужден высвободиться из ее объятий. Он помог им всем до единого выйти из вонючего вагона для перевозки скота.
Леонард стоял рядом с локомотивом. В свете ослепительной вспышки сброшенной немцами осветительной бомбы черный гигант казался еще огромнее и чернее. Крошечный самолет покружил над остатками состава, после чего взял курс вдоль путей на Эйтхейзен и сбросил еще одну осветительную бомбу. Несколько мгновений в небе ярко сияли два источника света, и, когда Леонард повернулся, глядя, как они проплывают над темным польдером, Река увидела его профиль.
Лицо его было суровым, губы сжаты, отчего твердая линия подбородка казалась еще тверже. Судя по всему, он пытался решить, что им делать дальше.
Ей хотелось поскорее нырнуть в темноту и двинуться в сторону берега. Лодки должны подойти примерно через час. Однако где-то рядом за ними следом идут каратели из СД, и доказательством тому — легкий самолетик, чей гул теперь почти замер вдалеке.
— Леонард, что нам теперь делать? — спросила она.
Он повернулся к ней. Другие, кого она убедила не разбредаться в разные стороны, все они знали, что нужно делать, хотя никто не горел желанием воевать. Восемнадцать юношей и мужчин.
Прошло еще несколько мгновений, показавшихся ей едва ли не вечностью. Наконец Леонард поднес к лицу руку и посмотрел на часы. Еще целый час до того, как Бурсма подойдет вместе с приливом, а с ним его пять лодок. Но часа им вряд ли хватит.
— Леонард, что нам делать? — повторила Река свой вопрос.
— Нужно задержать СД, чтобы дать остальным уйти, — ответил он. Те, что стояли позади них, теснее сбились в кучу. А поскольку, похоже, никто не понимал по-английски, Река перевела остальным его слова.
— Мы должны остаться, чтобы дать остальным возможность уйти, — повторил Маус, и она повторила его слова по-голландски.
Осветительная бомба проплыла вдоль состава, и ее света хватило, чтобы он мог увидеть ее лицо. Река кивнула в знак согласия.
— Мы можем воспользоваться поездом в качестве укрытия, — продолжил он. — Они придут по путям, другого способа добраться до нас у них нет. И если мы сумеем задержать их здесь примерно на… — Леонард, не договорив, на мгновение задумался. — Часа на два или три, другие за это время смогут спастись.
И вновь Река перевела его слова для тех, что стояли с ними рядом.
— Ты прав, ничего другого нам не остается, — сказала она Леонарду по-английски. Голос ее не дрогнул, она сама это заметила, зато сердце, казалось, было готово выскочить из груди. Встав почти вплотную к нему, она прикоснулась рукой к его щеке.
— Mijn lief, — сказала она.
И это тоже было правдой. Ее любовь — Леонард, он сильный и смелый. Ему по плечу то, что они должны сделать. А вот насчет Мауса она не была уверена.
