Элизабет Костова - Похищение лебедя
Нет, не так. Живые часто любят мертвых, никто не осудит вдовца за любовь к памяти жены, даже за одержимость ею. Но любить кого-то, кого Роберт никогда не знал и не мог знать, женщину, умершую больше чем за сорок лет до его рождения, — вот от чего живот сводило. Мне было не по себе. Мне это было странно. Пока он снова и снова рисовал живое лицо, мне ни разу не приходило в голову, что он, может быть, безумен, но узнав, что это лицо принадлежит давно умершей женщине, я всерьез задумалась, все ли с ним в порядке.
Я несколько раз перечитала биографическую заметку, чтобы ничего не упустить. То ли о Беартрис де Клерваль мало было известно, то ли ее отступление от искусства к домашней жизни наводило скуку на искусствоведов. Она, кажется, прожила еще десятилетия, не сделав ничего заметного. Ретроспектива ее работ состоялась в 1980-х годах в незнакомом мне парижском музее, картины, возможно, были одолжены в частных коллекциях и возвращены в них, когда я еще и в колледж не поступила. Я снова взглянула на ее портрет. Ласковая улыбка, ямочка на левой щеке у уголка губ. Даже с глянцевой страницы она не отпускала мой взгляд.
Поняв, что больше не выдержу, я закрыла книгу и положила ее назад в пачку. Потом снова достала и записала заглавие, автора, выходные данные, кое-что о Клерваль, а потом аккуратно вернула ее на место и спрятала свои записки в стол. Пошла в нашу спальню, застелила постель и легла. Полежав, прошла в кухню, ее тоже прибрала и приготовила обед из того, что нашлось в шкафу. Я давно по-настоящему не готовила. Я любила Роберта, собиралась обеспечить ему самое лучшее лечение, все, что поможет ему поправиться: он говорил, что у него еще не кончилась страховка. Он вернулся довольным, мы вместе поели при свечах и занялись любовью на ковре (он, как видно, не заметил, что я прибрала диван), а потом он нарисовал меня завернутой в одеяло. Я ничего не сказала о книге с портретом.
На той неделе все шло получше, по крайней мере с виду, пока Роберт не сказал мне, что опять собирается в Гринхилл. Ему надо было встретиться с адвокатом Кейт, сказал он, и уладить какие-то финансовые вопросы, так что его не будет неделю. Я расстроилась, но решила, что, может, и к лучшему для него на время отвлечься от работы, так что просто поцеловала его на прощанье и отпустила. Он летел самолетом; вылетал, когда я была на занятиях, поэтому я не смогла подкинуть его в аэропорт. Он действительно вернулся через неделю, явился вечером, очень усталый, принес с собой незнакомый, дорожный запах — нечистый и в то же время какой-то экзотический. Он проспал два дня.
На третий день он вышел по какому-то делу, а я бесстыдно (или со стыдом) перерыла его вещи. Он еще не разобрал их, и я нашла счета на французском, что-то с упоминанием Парижа, отель, ресторан аэропорта Де Голль. В кармане куртки завалялся скомканный билет «Эр Франс» и паспорт, которого я раньше не видела. Большинство людей ужасно выглядит на паспортных фотографиях, но Роберт был великолепен. В его вещах я нашла обернутый в бумагу пакет, а в нем пачку писем, перевязанных ленточкой, очень старых писем, кажется, по-французски. Прежде я их не видела. Я задумалась, не имеют ли они отношения к его матери, старая семейная переписка, или он раздобыл их во Франции. Увидев подпись на первом листке, я пережила долгое кошмарное мгновение, а потом сложила и положила обратно.
Затем мне пришлось решать, что ему сказать. «Зачем ты ездил во Францию?» — это было почти так же важно, как «Почему ты мне не сказал?» или даже «Почему не взял меня с собой?» Но я не смогла заставить себя спросить: такие вопросы оскорбили бы мою гордость, а к тому времени моя гордость была уже очень чувствительной, как сказала бы Маззи. Поэтому мы поссорились, или я поссорилась с ним, затеяла с ним ссору из-за картины, из-за какого-то натюрморта, над которым мы оба работали, и я его выставила, но он ушел довольно охотно. Я плакалась сестре, я поклялась никогда его не принимать, если он вернется, я старалась покончить с этим и покончила. Но я забеспокоилась, когда он вовсе не связался со мной. Я долго не знала, что прямо от меня или через пару недель он пошел в Национальную галерею и попытался порезать картину. Это на него не похоже. Это совсем на него не похоже.
Глава 81
МАРЛОУ
Мэри приехала в ресторан к завтраку и встретилась со мной в полупустом ресторане. Завтрак прошел спокойнее, чем ужин накануне: первое возбуждение в ней отхлынуло, и я снова заметил эти лиловые круги, снежные тени у нее под глазами. И сами глаза в это утро казались темными, затуманенными. Я только теперь рассмотрел у нее на носу несколько веснушек — крошечных пятнышек, совсем не похожих на веснушки Кейт.
— Плохая ночь? — спросил я, рискуя нарваться на ее суровый взгляд.
— Да, — призналась она. — Я думала о том, как много рассказала вам о Роберте и как вы сидите у себя в номере и все это обдумываете.
— Откуда вы знали, что я об этом думаю?
Я передал ей тарелку с тостами.
— Я бы думала, — просто ответила она.
— Ну, и я думал. Я все время об этом думаю. Вы замечательная, вы так много мне в нем открыли, и вы не представляете, насколько мне это поможет — поможет помочь Роберту. — Я помолчал, нащупывая путь, а ее тост тем временем остывал. — И я понимаю, почему вы так долго ждали его, когда он был недоступен.
— Недостижим, — поправила она.
— И почему вы его любите.
— Любила, а не люблю.
На такое я даже не надеялся и занялся яйцами по-бенедиктински, чтобы не встретиться с ней глазами. В общем, завтрак закончился в молчании, но постепенно молчание стало уютным.
В музее Метрополитен она постояла перед «Беатрис де Клерваль, 1879», перед портретом, впервые найденном в книге, которую Роберт оставил на диване.
— Знаете, я думаю, Роберт сюда вернулся и снова нашел ее, — сказала она.
Я смотрел на ее профиль: мне отчетливо вспомнилось, что мы уже второй раз оказались вместе в музее.
— Думаете?
— Ну, он ведь ездил в Нью-Йорк, пока жил со мной — я вам писала — и вернулся странно взволнованным.
— Мэри, вы не хотите навестить Роберта? Я мог бы отвезти вас, когда мы вернемся в Вашингтон. Если хотите, в понедельник.
Я не собирался предлагать этого прямо сейчас.
— Вы надеетесь, что узнаете еще что-то через меня?
Она напряглась, выпрямившись и вглядываясь в лицо Беатрис, снова избегая моего взгляда. Ее слова выбили меня из колеи.
— Нет-нет, и в мыслях не было. Вы и так помогли по-новому увидеть его. Я хотел только сказать, что не собираюсь разлучать вас, если вы сами хотите с ним встретиться.
Она обернулась. И подошла ближе, словно желая защититься от взгляда Беатрис де Клерваль — она даже спрятала ладонь в моей руке.
— Нет, — сказала она, — я не хочу его видеть. Спасибо. — Она отняла руку и прошлась по залу, рассматривая балерин Дега и его обнаженных, вытирающихся большими полотенцами. Через несколько минут она вернулась ко мне. — Пойдем?
Снаружи стоял яркий нежаркий летний день. Я купил нам по хот-догу с горчицей («Откуда вы знаете, что я не вегетарианка?» — спросила Мэри, хотя мы уже дважды ели вместе). Мы забрели в Центральный парк и поели на скамейке, вытирая руки бумажными салфетками. Мэри вдруг стерла горчицу и с моей руки, и я подумал, какая чудесная мать вышла бы из нее, но, естественно, промолчал. И растопырил пальцы.
— Моя рука выглядит намного старше вашей, да?
— Почему бы нет? Она и есть старше. На семнадцать лет, вы ведь 1947 года рождения.
— Не стану и спрашивать, откуда вы знаете.
— И не надо, Холмс.
Я сидел, наблюдая за ней. Тени от дубов и лип играли на ее лице, и белой блузе с короткими рукавами, и нежной коже шеи.
— Какая вы красивая!
— Пожалуйста, не надо этого.
— Я хотел только сделать комплимент, со всем почтением. Вы — как картина.
— Глупости. — Она скомкала салфетки и метко запустила ими в соседнюю урну. — Ни одна женщина на самом деле не захочет быть картиной. — Но когда она обернулась ко мне, наши глаза встретились, подчеркнув странность прозвучавших слов. Она первой отвела взгляд.
— Вы были женаты?
— Нет.
— Почему нет?
— О, много зубрил, а потом не встретил подходящего человека.
Она скрестила обтянутые джинсами ноги.
— А влюблялись?
— Несколько раз.
— Недавно?
— Нет. — Я поразмыслил. — Может быть, да. Почти да.
Она подняла брови так высоко, что они скрылись под короткой челкой.
— Решайтесь.
— Стараюсь, — сказал я как можно сдержанней.
Это было все равно, что вести беседу с дикой ланью, которая в любой момент может испугаться и умчаться прочь. Я вытянул руку вдоль спинки скамьи, не коснувшись ее, и оглядывал парк, сплетение гравийных дорожек, валуны, зеленые холмы под благородными деревьями, людей, прогуливающихся и катающихся на роликах мимо нас. Поцелуй застал меня врасплох, сначала я понял только, что лицо ее совсем близко. Она была нежной и неуверенной. Я медленно откинулся назад, обнял ее виски ладонями и ответил на поцелуй, тоже нежно, стараясь не напугать. Сердце у меня колотилось. Мое старое сердце.
