Лорел Гамильтон - Голубая Луна
– Это самое малое, Анита. То малое, что успокоит его, пока мы ждем доктора Патрика. Патрик сделает местное обезболивание, но часто действие лекарства проходит еще до того, как он успевает наложить швы. У них слишком быстрый метаболизм. А обезболивать больше было бы опасно. Это может стоить жизни тому, у кого такая слабая аура, как у Натаниеля.
Я смотрела прямо в ее спокойные и серьезные серые глаза.
– То есть его будут зашивать практически без обезболивающего?
Она не ответила.
– И в этом виновата я, так как вылечила бы его, если бы могла контролировать мунин.
Марианна покачала головой.
– Ты не виновата, Анита, пока нет. Но мунин – это инструмент, совсем как твои пистолеты и твоя некромантия. Стоит только научиться им управлять, и он будет творить удивительные вещи. Ты должна относиться к возможности вызывать мунин не как к проклятию, а как к дару.
– Думаю, Марианна, на сегодня мы переучились, – покачала я головой.
Она улыбнулась.
– Может быть. Но возьми расческу, сделай такую мелочь. Не для меня. Даже не для Натаниеля, а для себя. Верни ту часть тебя, которая отворачивается от вида его тела. Оставь меньше места для Райны в своем сердце.
– А если я не смогу не смутиться или не думать о сексе, и Райна поднимется и попытается меня сожрать, тогда что?
Улыбка Марианны стала шире.
– Тогда я тебе помогу, дитя мое. Мы все тебе поможем. Для этого и существует стая.
– Но Натаниель не больше лукои, чем я, – заметила я.
– Лукои или пард, для тебя разницы нет, Анита. Ты королева двух замков. Как только тебе станет удобнее в одном, это скажется и на другом.
Практически вытащив мою ладонь у меня из-под локтя, она вложила в нее щетку и сомкнула поверх ручки мои пальцы.
– Побудь с ним, дитя. И жди своего звонка. Бери трубку только на телефоне у кровати. По этому номеру звонит только стая. А по другому номеру ты отвечать не можешь, так как предполагается, что ты в другом штате. И не открывай никому дверь.
– Звучит так, будто ты уходишь, – заметила я.
– Ты должна научиться чувствовать себя со своими людьми свободно, Анита. А это значит, что я не буду заглядывать тебе через плечо.
Потянув меня за руку к кровати, она попыталась меня туда усадить, но я не поддалась. После нескольких неудачных попыток Марианна оставила меня стоять и осуждающе посмотрела на меня.
– Можешь стоять здесь и ничего не делать. Это твой выбор, дитя, но хотя бы останься здесь.
И она ушла.
А я осталась стоять посреди комнаты, куда дошла за ней, как ребенок, который не хочет, чтобы его оставляли в первый день школы. Щетка осталась у меня в руке. Выглядела она такой же старинной, как и все в этой комнате. Она была деревянной, но выкрашена в белый цвет и блестела от лака. Лак слегка потрескался, но держался молодцом. Я провела бледной щетиной по своей другой руке. Щетка была мягкой, как шелковая расческа для младенца. Но я понятия не имела, из чего она была сделана.
Я оглянулась на Натаниеля. Он смотрела на меня теми самыми своими глазами. На лице не было выражения, будто все это его не касалось, зато выражение было в глазах. Напряжение, ожидание отказа, ожидание, что я оставлю его одного без одежды в этой чужой комнате ждать, когда приедет врач и зашьет его рану. Ему было девятнадцать, и сейчас, когда он лежал и смотрел на меня так несчастно, он выглядел на свой возраст. Черт, он выглядел даже младше. Тело, конечно, было великолепно. Когда ты стриптизер, приходится следить за собой. Но вот лицо… лицо было совсем молодым и в то же время – старым. У Натаниеля был самый усталый взгляд из всех, кого я знала, и кому было меньше двадцати. Нет, даже не усталый, а потерянный.
Я обошла вокруг кровати и положила щетку на свободную подушку.
Натаниель повернул голову, чтобы не терять меня из виду. Точнее, чтобы наблюдать. Он наблюдал за мной так, будто было важно каждое движение. При таком количестве внимания мне обычно хотелось начать ерзать, покраснеть или сбежать. И дело было не совсем в сексуальном внимании. Но и не совсем не сексуальном тоже.
Не важно, какими сравнениями пользовалась Марианна, но это было не совсем то же, что уход за младенцем. Натаниель был молод, но он определенно не был ребенком. Не был даже в той мере, которая упростила бы мне задачу.
Я стянула свою рубашку с коротким рукавом. На мою наплечную кобуру смотреть тут некому, а так будет прохладнее. Конечно, было бы еще прохладнее, если бы я сняла и кобуру, и ножны со спины, но настолько жарко мне не было. Файрстар я сунула под подушку. У него достаточно короткий ствол, чтобы с ним сидеть или даже лежать, но такой вещи, как действительно удобный для праздного времяпрепровождения пистолет, не существует. Пистолеты вообще не предназначены для комфорта. Это одна из тех немногих в основном мужских вещей, которую так же неудобно носить, как высокие каблуки.
Забравшись на кровать, я села на колени, все еще сохраняя дистанцию. Его было так легко обидеть, что мне пришлось объяснить.
– Дело не в тебе, Натаниель. Мне просто не нравится играть ученицу.
– Тебе нравится Марианна, но при этом ты ее не принимаешь.
От такого заявления я пару раз моргнула и уставилась на него. Он был прав, а такой проницательности я от Натаниеля не ожидала. Услышав от него нечто настолько толковое, я почувствовала себя лучше. Если в этом теле прячется разум, значит, он не просто покорный мусор. И возможно, только возможно, его еще можно было спасти, исправить. И эта мысль была самой позитивной за весь день.
Взяв щетку, я пододвинулась к Натаниелю и посмотрела на него. Он вытянулся на кровати, не спуская с меня глаз. Его взгляд меня остановил. Он был слишком пристальный.
Похоже, он это почувствовал, потому что тут же повернул голову, так, чтобы я не видела его лица. Зато прямо передо мной оказались его длинные волосы цвета красного дерева. Даже при слабом освещении цвет был непередаваемо ярким, роскошным. Это был самый темный красновато-коричневый цвет волос, который я видела. Именно такой, не переходящий в каштановый.
Погладив рукой его волосы, я ощутила их как теплый шелк. Дело, конечно, могло быть в самой комнате. Над кроватью, приподняв простыни, повеяло прохладным воздухом от вентилятора, и моей спины словно коснулась приятно-холодная рука. Волосы Натаниеля зашевелились от ласки потока воздуха, а простыня на бедрах приподнялась, будто ее натянули. Он поежился, когда воздух прошелся по его обнаженному телу, потом замер. Волосы, простыня – все было абсолютно неподвижно, пока вентилятор не вышел на обратный круг. Поток воздуха вернулся, шевеля все в обратном порядке: розовые простыни, волосы Натаниеля, на этот раз мою грудь; сдул волосы с моего лица, потом миновал нас, и вокруг, подобно удушливой руке, снова сомкнулась жара.
От окна уже не дуло. Белые занавески обвисли, пока их не закружил маленький вентилятор. А я сидела на коленях в комнате, тишину которой нарушали только жужжание вентилятора и тихие щелчки, которые он издавал каждый раз, когда начинался новый поворот.
Я запустила щетку в волосы Натаниеля, но движение закончилось намного выше кончиков волос. Когда мне было около четырнадцати, у меня были волосы до пояса. Но Натаниель носил гриву до колен. Если бы он был женщиной, я бы сказала, что волосы окутывали его, как платье. Волосы мягкой шелковистой массой лежали у него за спиной, так, чтобы не касаться раны. Взяв их в руки, я подумала, что держу что-то живое. Волосы лились сквозь пальцы, как сухая вода, с шелестящим звуком.
У меня было достаточно проблем с уходом за волосами длиной до плеч. И я представить не могла, сколько усилий нужно приложить, чтобы хотя бы вымыть такую гриву. Мне придется либо разделить волосы на две части и встать, чтобы переходить с одной стороны на другую, либо расположить их за его головой, поперек кровати. Я выбрала последнее.
Подняв волосы чуть выше, я рассыпала их по кровати за его головой. Он поудобнее устроился на подушке, но кроме этого не пошевелился и не издал ни звука.
– Ты как? – спросила я.
– Хорошо, – ответил он тихо, спокойно и почти без выражения.
– Поговори со мной, Натаниель, – попросила я.
– Тебе не нравится, когда я с тобой говорю.
Я перегнулась через него, убирая волосы с лица, чтобы на него посмотреть.
– Неправда.
Он чуть приподнял голову, чтобы посмотреть на меня.
– Разве?
Я вернулась обратно, спрятавшись от его взгляда.
– Я возражаю не против того, чтобы ты со мной говорил, а против твоего выбора тем для беседы.
– Расскажи, что ты хочешь, чтобы я тебе говорил, и я буду говорить.
– Я могу только сказать, чего говорить не надо.
– И чего? – поинтересовался он.
– Не надо говорить со мной про порнофильмы, садомазохизм и в целом про секс.
Секунду или две я думала, потом добавила:
– В целом это все темы, которые выводят меня из себя.
Он рассмеялся.
– Даже и не знаю, о чем еще можно поговорить.
