Замерзшее мгновение - Седер Камилла

Они взяли напрокат машину, поехали в деревню и забрали детей, о которых она умолчала. Мальчик и девочка, тихие как мыши, с коричневыми тощими телами и волосами, похожими на блестящие шлемы.

Как он и ожидал, там было бедно, сыро и ужасно, а старая карга, бабушка Ли, предложила ему чай, но не смотрела в глаза. Когда они наконец-то собрались уезжать, она взяла его руки в свои, морщинистые и дрожащие, и заплакала. Из беззубого рта вырывались отрывочные непонятные слова, и ему хотелось, чтобы женщина, на которой он только что женился, вмешалась и спасла его от неловкости. Но она молча стояла, не собираясь никого спасать.

Он неловко отнял свои руки и сел в машину, а Ли и дети стали прощаться со старухой. Кучка людей собралась перед маленькой лачугой, бабушкиным домом. Он не знал, куда деваться. Не только потому, что столь явно был исключен из их круга, — он чувствовал явное осуждение, исходившее из маленьких щелочек, заменявших им глаза. Иногда ему казалось: это же осуждение сквозит в глазах Ли.

Его раздражало, что она не могла научиться водить машину.

— Я оплачу, — обычно говорил он. — Я оплатить школу вождения, — кое-как произносил он по-английски. В первые месяцы он везде возил ее и детей, словно ему больше нечем было заняться. — Но нужна практика. Я научу.

Сопротивление — когда он в шутку подтолкнул ее на водительское сиденье и отпустил ручной тормоз — раздражало его. Он заметил страх, отразившийся на ее лице, едва заработал мотор, но решил, что неуверенность пройдет через какое-то время. Как только она начнет управлять машиной.

Этого не произошло. Она действительно не могла научиться водить. Ей не хватало одновременности в действиях, словно она не понимала связи между причиной и следствием. Как будто машина — существо, действовавшее по своему усмотрению, вне зависимости от ее рук и ног. Прежде всего она боялась, и положение не улучшилось, после того как она въехала в канаву у гаража Карлссона — просто бросила руль, закрыла лицо ладонями, закричала и нажала на газ.

Карлссону пришлось вытаскивать их трактором. Он хохотал, но Свену все это вовсе не казалось смешным.

— Каждый может научиться водить, — сказал он в качестве поощрения, но и сам услышал горечь в своем голосе: — Шестнадцатилетние ребята могут водить, почему у тебя не получается?

Ли тогда единственный раз повысила голос. Вытаращила на него глаза со словами: «Больше никакого вождения, понял?» — произнесенными на ее особом диалекте, который был еще хуже его английского. Он открыл рот, чтобы возразить, и у нее вырвалось что-то язвительное. Потом она снова громко и преувеличенно отчетливо произнесла «пони» и стиснула зубы. На том все и кончилось.

После этого она в молчании брала детей и тащилась к ближайшей остановке. Она волокла пакеты с продуктами по гравийной дороге или везла их на маленькой тележке, которую нашла в сарае. Они действительно представляли собой печальное зрелище — три раскосые, тощие чужеземные птицы с блестящими волосами, тянущие за собой красную тележку, подпрыгивающую на ухабах: километр за километром, со стоическими лицами. Он стискивал зубы, чтобы не взорваться.

Избегая насмешек соседей, он снова стал ездить в магазин «Хемчёп» два раза в неделю, хотя это и раздражало его.

Альберт растянулся на спине, выставив на всеобщее обозрение косматое брюхо в пятнах. Свен сел на корточки и почесал его. Собака наслаждалась; когда Ли открыла дверь террасы и пошла по траве к перекладине для выбивания ковров, он обратил на нее не больше внимания, чем на муху на кухонном полу.

Согнувшись под тяжестью большого ковра из гостиной, она выглядела едва ли старше своих детей, которым только что махала.

Свен, как обычно, обрадовался, что они с Ли остались дома вдвоем. Не потому, что много говорили друг с другом, занимались сексом в гостиной или делали нечто невозможное в присутствии детей. В основном они просто молча передвигались каждый в своей плоскости, параллельно друг другу: она в доме, он на улице. Но это было приятно. Они двое взрослых людей, имеющих полное представление о своих обязанностях. Просыпаясь утром, они уже знали, как будет выглядеть их день.

Он должен был бы привыкнуть к детям, но те по-прежнему заставляли его немного нервничать. Не потому, что были особенно непредсказуемы, нет, для этого они слишком хорошо воспитаны. Скорее дело в их самоконтроле, от которого ему становилось дурно. Словно за маской застенчивости скрывались мысли и импульсы, которые по какой-то причине следовало прятать. Иногда он слышал, как поздно вечером они хихикают за закрытой дверью своей спальни. Он оборудовал для них чердачный этаж, чтобы дети со своими играми не мешались у него под ногами.

В такие моменты он был уверен, что они смеются над ним. Как-то раз он распахнул дверь с такой силой, что порыв воздуха поднял их тяжелые волосы, обнажив высокие коричневые лбы. Он просто стоял в дверях. Смущенный. Уже не знал, за каким занятием ожидал их застать. Они встретили его спокойными, вопросительными взглядами.

Он поставил кормушки на пол и попытался дышать ровно. Чувствовал себя совсем разбитым. Успокоить нервы могла только уверенность, что ничто не имеет значения. В каком-то смысле сейчас это было правдой.

В самом низу холодильника стояло шесть банок крепкого пива в упаковке. Он всерьез задумался, а не наплевать ли ему на кормление норок и не завалиться ли с пивом на диван — как раз учитывая, что ничто уже не имеет значения: все раскроется. И, в худшем случае, ему придется за это заплатить.

В тишине перезимовавшая муха раз за разом билась в грязное оконное стекло. Из-под шапки по лицу струился пот.

Невероятным усилием воли он поднял кормушки. Можно взглянуть на это и так: на грани катастрофы рутинные занятия были единственным, за что хочется зацепиться.

Громкий звук ударов выбивалки по ковру отдавался от стен, напоминая револьверные выстрелы. Он почувствовал, как по спине пробежал холодок. Звук прекратился, когда Ли опустила руку, и та неподвижно повисла вдоль тела. Она была такая маленькая, что выбивалка доставала до земли, напоминая клюку. Она вдруг показалась ему старой и больной, как та беззубая женщина, которую представила как свою бабушку. Свен ни разу не спросил Ли, думала ли она, что бабушка все еще жива.

С тех пор как он впервые за много месяцев поговорил с отцом по телефону, в нем постоянно жил страх: снедающее беспокойство, вгрызавшееся в нервную систему, временами становилось ледяным ужасом, чтобы потом сублимироваться в физическую активность и вновь зарождаться комком слабого беспокойства где-то в животе. При взгляде на Ли оно переместилось под адамово яблоко, и на мгновение ему показалось, что он сейчас заплачет.

Она стояла и смотрела на него, такая же растерянная.

«Господи, пусть с тобой ничего не случится», — подумал он, и горло сжало еще сильнее. И только тогда он принял решение. Назад пути нет. Нет, если ему дорога жизнь.

Удивительно, но сейчас он понял, что она ему дорога.

53

Кабинеты коллег опустели. Но хотя рабочий день уже закончился, все двери оказались распахнуты, а компьютеры включены. Телль быстрыми шагами пошел на звук голосов.

Пространство, прилегающее к кухонному уголку, служило в качестве кафе для не желающих идти в полицейскую столовую. Дверной проем закрывали широкие плечи Бернефлуда.

— Хорошо, что пришел, — сказала Бекман, сидевшая на мойке, помешивая в чашке горячий шоколад.

Кто-то бросил на стол пакет печенья. Телль вдруг почувствовал зверский голод — он не помнил, ел ли сегодня что-нибудь, кроме завтрака. Он потянулся через стол к пакету, чтобы взять горсть печенья. Карлберг закашлялся, когда Телль накрыл его своим пальто.

— Я пыталась тебе дозвониться.

Телль кивнул с набитым ртом.

— Наверное, мобильник разрядился.

«Или был выключен», — мог бы добавить он, но не стал рисковать своей репутацией еще раз за сегодняшний день и налил себе чашку кофе.