Елена Сулима - Опоенные смертью
Вся эта прочитанная Алиной сквозь смех и слезы, повесть пестрела цитатами из любимых стихов и фразами Кирилла. Наблюдатель просто превратился в летописца, влюбившись в Кирилла, как в героя своего времени. Без копейки денег этот прохвост постоянно пребывал в застольях, банях, праздниках, отмечая великие исторические даты, коими не была обделена его память. Он умудрился восстановить традиции русских гуляний, объявив, что вернется с киносъемочной бригадой из Голливуда, заставил вспомнить, как водят хороводы, песни поют на завалинках. Провожая его на станцию, наблюдатели ждали, что он попросит денег на дорогу. Но не тут-то было. Он смело зашел в местное отделение милиции и, объявив о пропаже документов, билетов и кошелька Заседателя Государственной Думы тут же получил бесплатный билет до Москвы в депутатском купе. Билет на купе ему выделили, но подобных купе в поезде не было. Он попытался выгнать из одноместного купе проводницу, и когда ему это почти удалось, потерял интерес к цели, заставил работать закрывшийся вагон-ресторан и весьма весело провел ночь за накрытым столом, набирая членов в свою партию. Взяв с собою одного из наблюдателей — представлял его своей правой рукой. Но когда доверие и заинтересованность обслуживающего персонала достигло пика, неожиданно резко сошел с поезда и вместе с помощником сел в электричку. Посадив напротив себя приставленного Алиной наблюдателя, вдруг поклонился ему, сняв воображаемую шляпу: "Мое почтение вашей госпоже. Не думал, что сам попадусь на её удочку". Больше ни словом о том, что знаком с хозяйкой их оригинальной фирмы не обмолвился.
"Боже! Значит, он следил за мной!" — ужаснулась про себя Алина.
ГЛАВА 22
Кирилл прибывал не в том возрасте, чтобы как шпана кидать таксистов. Он, конечно, мог внушить водителю уважение к себе, и попросив его подождать у подъезда, и честно вынести ему денег из дома, но… Но на гребне волны "Заседателя (а быть может завсегдатая) Государственной Думы" не мог он так сразу спуститься до примитивного. Узнав, что одному из приезжих, стоявших в очереди за такси нужен Ленинградский проспект, Кирилл договорился с ним, что едут вместе, поделив цену такси пополам, и сев в машину приказал своим не изменяющим его густым, вальяжным басом — Аэропорт. Печальный и бесперспективный, словно картофельный сухарь, коим оказался его попутчик, не вдаваясь в подробности, согласился. Водитель глянул на севшего рядом солидного пассажира и, не переспрашивая, рванул в Шереметьево.
Уже на выезде из Москвы, Кирилл очнулся, понял, что что-то не то. Затормозил машину и потребовал от водителя сатисфакции за то, что не туда завез, ибо аэропорт и аэровокзал не одно и тоже. Дело чуть не дошло до драки, в результате которой сухарь, не знавший Москвы, поддержал Кирилла, а водитель отказался везти их обратно. Выйдя на трассу, друзья по несчастью познакомились. Картофельного сухаря звали Витюшей. Витюша сбегал за пузырем в придорожный ларек. Разговорились окончательно. Оказалось, что в том районе Москвы, где родился Кирилл, родился и племянник Витюши, отчего Витюша тут же прозвал Кирилла земляком.
Когда новоявленный земляк вновь проголосовал машину, и сев в неё сказал, что ему вовсе не надо на Ленинградский проспект, а поедут они на Сухаревку, Витюша насторожился. Попытался противостоять. Но получив в ответ очередное: "да брось ты", потребовал срочно остановить машину и, выбежав из нее, понесся как ошпаренный в арку двора. Кирилл припустил за ним. Приметив подъезд, в котором спрятался его попутчик поневоле, Кирилл выскочил на противоположную улицу, проголосовал машину. Водитель оказался как раз именно такой, какой был необходим для поимки его родного дяди сбежавшего из психбольницы. Дядя был быстро загнан в машину. И сидел уже в ней не рыпаясь. Когда Кирилл подъехал к дому своего личного водителя, как раз туда, куда и надо было попутчику, он строго настрого приказал "больному дяде" ждать его.
Долго водитель, охраняя сумасшедший груз, ждал возвращения своего основного пассажира.
— Да что она хочет?! Да разве она сможет жить с таким человеком?! Пусть будет счастлива, что он не вернулся! — отвечала Алина вопрошающей Надежде. — Даже я скукожилась от его постоянного вроде бы смышленого безумия. Да я семь лет была зрителем бесконечной феерии. А его коронные проходы сквозь витрины и стеклянные стены! И всего один единственный раз рассек себе лоб стеклом. И где — в Ницце. Так мало того — ему принесли деньги за лечение! А как он заставлял меня крутиться волчком из-за его мнимых болезней!.. А бизнес!.. Какой он развел бизнес! А… — махнула она рукой отчаянно, но тут же помягчала, — А все-таки после него жить с другими неинтересно. И, быть может, он был прав, что не давал мне концентрироваться на моей болезни, жалости к самой себе… Жестоко, но прав.
— Теперь ты поступаешь также с другими. Она, кстати, похожа на тебя чем-то внешне. Волосами, что ли…
— Кто?
— Его новая жена. Значит, он ещё тебя любит. Прими её. Будь великодушной.
— …Когда мы с ним познакомились, он показался мне таким солидным, приличным мужчиной… и всегда при деньгах… Я думала, вот заживем как люди… — шептала как в бреду новоявленная жена Кирилла.
О люди, люди!.. — вздыхала про себя, засыпая, Алина, — Люди-нелюди! Когда я росла, когда взрослела, я и предположить не могла, что люди совсем не такие, как "люди вообще".
Телефонный звонок прервал её мысли:
— Ну… неужели за год ты не соскучилась по мне?
Это был голос Кирилла.
— Соскучилась?..
Он позвонил ей в дверь квартиры, едва она повесила трубку. Наглец! Он застал её врасплох! Скинул плащ, оставшись в костюме и шляпе, он шокировал её словно подрывник мирного жителя. Огромный букет из ста одиннадцати роз рассыпался по квартире:
— Ты помнишь город Канн?
Алина молча провела его в свою спальню и указала на шляпку, прибитую напротив изголовья кровати.
— Ты меня любишь! Ты меня любишь! — и рухнул на неё с объятиями. Алина показалось, что-то хрустнуло в её позвоночнике от этакой тяжести. Еле-еле увернулась из-под навалившейся на неё массы Кириллового тела, с одной единственною мыслью — спасти себя от возможной травмы. — Почему ты думаешь, что люблю? — недоуменно вздохнула она, в тайне радуясь тому что, их былой бой, так неожиданно прервавшийся, продолжается.
Потому что борешься — взмахнул он руками, словно дирижер: — Начинается сраженье! — пропел он и снова ринулся повиснуть на её плечах всем своим центнером.
— Нет! — отчаянно отскакивая, крикнула Алина, и слезы застыли у неё в глазах. Чувство что её сейчас увезут в другое, не выбранное ею путешествие, в котором пусть все будет чудесно, пусть она будет счастлива, но увезут против её воли, отбросило её в паническое состояние. — Нет! Я…
— Что?!
— Я столько ещё не успела! — рухнула она в кресло.
— По-моему ты уже столько всего успела, что пора остановиться.
— Ну вот! Опять! Ты так говоришь, как будто нет меня, нету! А я…
— Но ты посмотри на этот блин, то есть шляпу! Я же вижу, что ты не можешь без меня! Без внутреннего монолога со мной, как и я! Представляю, с каким отчаянием ты прибивала её к стене! Я тебе достану гвозди ржавые, огромные. И вбивай, вбивай, вбивай их в поля этой шляпки!.. В свой каприз! Который требует, чтобы с ним считались. Вот я был дурак! Вот дурак! Как я тебе не позволял!.. И что! Быть иногда не идеалом, а просто женщиной и только!.. Короче, я понял все. Вбивай со всей своей энергией все гвозди, пока руки не опустятся. Пока… О господи, какая сексуальная энергия взрывается в тебе, когда я не на месте! А место мое… — он вырвал её из кресла, сорвал с неё халат бросил на постель.
— Ты бы сам хоть шляпу снял. — Только и успела сказать она, чувствуя, что теряет все ориентиры.
— Все смешалось в её мозгу. Тепло его тела, их сердцебиения, руки, ноги…
Раздался телефонный звонок. Она очнулась. За окном было светло. На круглых часах прикрепленных к шторам над окном — 12 дня. Она опустила руку к телефонной трубке валявшейся на ковре. Он, не открывая глаз, перехватил её за запястье:
— Хватит — пробурчал он, сгреб её в охапку и прижал к постели. Она зажатая в его объятьях сначала дернулась, мгновенно почувствовав бесполезность своих сопротивлений, смирилась, словно утонула в нем навсегда.
Он спал рядом. Родной… как будто родной… И все же соблюдалось к нему некое недоверие… Парадоксально понятный. Единственный. Единственный, отсекающий множественность…
Но вдруг глаза её открылись. Она бессмысленно уставилась в потолок. Что-то тревожило её. Но что?! Ужас объял её из-за четко промелькнувшей мысли, что это конец — то есть все кончилось в ней и теперь — тишина. Она с ним как под толщей воды. Она счастлива?.. Быть может… Но там!.. В подводном царстве… как аквалангист… но аквалангист, может вырваться наужу, когда захочет. Ей же дан лишь подводный мир… и больше ничего… Ничего нет и не будет — кроме него. А что ей ещё надо? Тупой вопрос.
