Джонатам Келлерман - Пациент всегда мертв
Мы с Майло сидели в грузовом отсеке на двух пластмассовых сиденьях, позаимствованных в конфискованной "тойоте" и привернутых к полу, причем, видимо, наспех: они шатались и потрескивали при любом движении. И это приводило в бешенство Майло, который не мог сидеть не шевелясь. Он прикончил два слоеных мороженых и усыпанное крошкой арахиса эскимо, скатал оберточные бумажки, бросил их в угол и проворчал;
— Что за дурная привычка обжираться!
За грузовичком находился переулок, а за ним высокие заборы, ограждающие задние дворы симпатичных домиков на Саут-Сполдинг-драйв. Через затемненное крошечное оконце в форме сердечка, прорезанное в задней дверце грузовичка, нам было видно пятьдесят футов на север и столько же на юг. За час сидения перед нами проехало восемь машин. Никакого шевеления у домов. Что и следовало ожидать — это все-таки Беверли-Хиллз.
С нашей стороны перегородки располагался маленький цветной монитор с цифровой шкалой, на которой отображалось бегущее время. Цвет был выключен: сочная зелень Беверли-Хиллз стала оливковой, стволы деревьев оказались серыми, небо приобрело сливочно-желтый оттенок.
Динамик, висевший на металлическом крюке справа от монитора, передавал шумовые эффекты.
Но пока единственным звуком было перемещение Франко Гулла по скамье из красного дерева. Он теребил свои волосы, смотрел куда-то вдаль, изучал поверхность стола, потягивал кофе из стаканчика "Старбакс".
Во время нашей последней встречи Гулл изображал дружелюбие. Он, мол, понимает, что у нас самые добрые намерения. В середине беседы заявил: он подозревает, что со "Стражами справедливости" "не все в порядке". И еще — он благодарен нам за сделку с прокуратурой, поэтому будет с нами сотрудничать.
Миниатюрный микрофон, передававший его случайные вздохи, пришлось прикрепить под столешницей.
— Этот парень так потеет, что, если я укреплю на нем микрофон, он может сам себя шандарахнуть током, — заявил Сэм Диас, пообщавшись с Гуллом пару минут.
Но в принципе волнение Гулла не проблема. Он и должен нервничать.
Теперь он ждал.
Мы все ждали.
В пять минут шестого Диас подал голос:
— У меня кто-то есть, приближается со стороны Роксбери, через лужайку.
Очертания мужской фигуры появились в правом верхнем углу экрана монитора. Затем, по мере приближения, силуэт сползал ниже, становился крупнее. Когда мужчина дошел до скамейки, где сидел Гулл, фигура приняла очертания Элбина Ларсена. Сегодня на нем были спортивная куртка пшеничного цвета, желто-коричневые рубашка и брюки. По крайней мере я так предположил — экран окрасил всю одежду шведа в грязно-белый цвет.
— Это он, — объявил Майло.
— Мистер Бежевый, — сказал Диас. — Ваш парень, однако, не радует глаз буйством красок.
Подойдя ближе к скамейке, Ларсен приветствовал Гулла легким кивком. Сел. Не сказал ни слова.
Диас подкрутил гетеродин, и пение птиц стало громче.
— Спасибо, что пришел, Элбин, — сказал Гулл. Динамик добавил его голосу металла.
Голос Ларсена:
— Ты выглядишь расстроенным.
Гулл:
— Я действительно расстроен, Элбин.
Ларсен скрестил ноги и взглянул на детей. Осталось двое ребятишек. Одна служанка.
Диас поколдовал над другим гетеродином, и камера приблизила лицо Ларсена. Апатичное. Невозмутимое.
Диас уменьшил изображение, вместив в экран обоих мужчин.
Гулл:
— Меня допрашивала полиция, Элбин.
Ларсен:
— На самом деле?
Гулл:
— Похоже, это тебя не слишком удивило.
Ларсен:
— Я полагаю, тебя допрашивали по поводу Мэри.
Гулл:
— Началось с Мэри, но потом они стали задавать вопросы, которые меня смутили, Элбин. О нас… нашей группе, наших доходах.
Тишина.
— Элбин?
— Продолжай, — сказал Ларсен.
— О "Стражах справедливости", Элбин, — трагически произнес Франко Гулл.
Майло усмехнулся:
— Парень считает себя актером.
— Он сегодня и есть актер, — сказал я.
Элбин Ларсен по-прежнему молчал.
Мы слушали пение птиц и крики трехлетних малышей.
— Элбин? — сказал Гулл.
— На самом деле? — отозвался Ларсен.
Гулл:
— На самом деле.
Ларсен:
— Какого рода вопросы?
Гулл:
— Чьей идеей была эта программа, откуда мы о ней узнали, как долго все продолжается, все ли мы втроем участвовали в ней. Потом они перешли на личности, и это особенно тревожит меня. Какую я лично получил компенсацию, могу ли я подтвердить цифры. Говорила ли Мэри о том, что счета можно бы завысить. Они просто рыли землю, Элбин. Этакие фашиствующие молодчики. Мне кажется, они подозревают какое-то мошенничество. Есть ли что-то такое, о чем вы с Мэри мне никогда не рассказывали?
Молчание. Одиннадцать секунд.
— Кто задавал эти вопросы? — спросил Ларсен.
— Те же копы, что были в первый раз, вместе с каким-то идиотом из "Медикал".
Молчание. Гулл придвинулся к Ларсену. Тот даже не шелохнулся.
— Это крепкий орешек. Спорю, что он сухой, как кость, — сказал Диас.
Четырнадцать секунд, пятнадцать, шестнадцать.
Гулл:
— Что-то происходит, Элбин? Я должен знать. Они пристают именно ко мне, а я не знаю, что говорить. Есть что-то такое, что я должен знать?
Ларсен:
— С чего ты взял?
Гулл:
— Они… держатся очень уверенно. Словно они в самом деле о чем-то пронюхали. Я помню, вы с Мэри хотели, чтобы я принимал больше пациентов от "Стражей", но я сказал вам, что я не по этой части. Так почему они теребят меня? Я не имею никакого отношения к этой программе.
Молчание. Девять секунд.
Гулл:
— Ведь так, Элбин?
Ларсен:
— Возможно, они думают, что ты в курсе.
Гулл:
— Я не в курсе.
Ларсен:
— Тогда тебе не о чем беспокоиться.
Гулл:
— Элбин, есть что-то, о чем мне нужно беспокоиться?
Ларсен:
— Что ты рассказал им о своих счетах?
Гулл:
— Что я выставил счета на нескольких пациентов, которых принял, и все. Но они были настроены скептически. У них на лицах это было написано. Несмотря на то что я сказал правду… Ты же знаешь, Элбин.
Одиннадцать секунд.
Гулл:
— Ну же, Элбин. Что там такое со счетами, о чем я не знаю?
Ларсен:
— Это по-настоящему тебя удручает?
Гулл:
— Не играй со мной в психотерапевта, Элбин.
Ларсен слегка улыбнулся.
Гулл:
— Я задал тебе прямой вопрос, и сейчас не время для околичностей, Элбин. Я прошел через мясорубку у этих фашистов.
Шестнадцать секунд. Ларсен встал, отошел на несколько футов от стола ближе к игровой площадке, руки заложены за спину. Прямо настоящий профессор.
Франко Гулл бросил взгляд назад, в сторону грузовичка. На влажном лице выражение беспомощности. Смотрел прямо на нас.
— Идиот! — бросил Майло.
Ларсен вернулся к столу и сел на свое место.
— Ты явно не в себе, Франко. Это и понятно — смерть Мэри для всех нас очень огорчительна.
— В том-то все и дело, Элбин. У меня такое чувство… после встречи с ними, с полицией… что они считают, будто гибель Мэри как-то связана со "Стражами". Да, это звучит как безумие, но если они так думают, то кто знает, что будет дальше.
Четыре секунды.
Ларсен:
— С чего им так думать?
— Это ты мне скажи. Если тебе что-то известно, я должен знать, ты должен рассказать, это будет честно. Я в трудном положении… Ты не представляешь, как они обращаются с теми, кого в чем-то подозревают. Они мне беспрестанно звонят, срывают мне сеансы и приходят в офис для допросов. Ты когда-нибудь бывал в полицейском участке, Элбин?
Ларсен улыбнулся:
— Приходилось.
— Ага, видимо, где-то в Африке или еще где-нибудь. Но ты не был в шкуре подозреваемого. И я должен тебе сказать — ничего приятного в этом нет.
Тринадцать секунд.
Гулл:
— Они называют это беседами, но это допросы. Клянусь, Элбин, я чувствую себя персонажем некоего дьявольского фильма. Вроде чего-то по Кафке или Хичкоку, где все происходит с каким-нибудь ничего не подозревающим кретином и этот кретин — я.
— Звучит жутко. — Это ужасно. Это уже начинает сказываться на моей работе. Как, черт возьми, я могу сосредоточиться на пациентах, когда следующее послание на автоответчике может быть от них?! Что, если они начнут соваться со своими бумажками… повестками в суд? Что, если они попытаются ковыряться в моих записях?
— Они произносили слово "повестка"?
— Да я разве помню? Дело в том, что они роются вокруг, как свиньи в поисках желудей.
— Роются. Это их работа.
— Элбин, я не могу до тебя достучаться. — Гулл схватил Ларсена за плечи. Тот не пошевелился, и руки Гулла упали. — Почему они взялись за "Стражей"? Скажи правду: что вы с Мэри затеяли?
Молчание. Шесть секунд.
Ларсен:
— Мы делали попытку впрыснуть немного сострадания в американскую систему уголовного права.
