Грег Диналло - Фиаско
— Я помню также, как сказал, что вы понапрасну теряете время. Вы и сейчас теряете его, уж поверьте мне.
— Он прав, — вмешался Баркин, размахивая газетой. — Я не люблю тешить себя ложными надеждами и пускать мыльные пузыри, но, похоже, кто-то от меня этого хочет.
— Как говорят, попытка — не пытка, но вы понапрасну стараетесь, — заметил Шевченко.
— Простите, не понял.
— Ничего у вас не выйдет, — поддержала его Скот-то. — Что вы можете сделать? Убить нас? Отмыть деньги? Да сам Никсон не вывернулся бы из этого положения. Вам, ребятки, придется заткнуться.
Баркин и Рабиноу переглянулись и рассмеялись, будто прочитав шутливые мысли друг друга.
— Ну что ж, пойдемте в хранилище, — предложил Шевченко, теряя терпение.
— Конечно, конечно. Сейчас и отправимся, — заторопился Баркин с таким видом, будто великодушно делал нам одолжение.
Что-то здесь не так. Слишком он самонадеян, слишком оба самоуверенны. По всему видно, что ничуть не боятся.
Баркин повел нас вниз по мраморной лестнице в свой элегантный офис. Там он нажал на кнопку, и толстая панель отошла назад в стене, обнажив тускло поблескивающую металлическую дверь, ведущую в хранилище. Он щелкнул выключателями, затем повернул рычаг, отпирающий запоры, и толстенная дверь из сверхпрочного металла отошла в сторону.
Шевченко вошел в хранилище первым, с интересом приглядываясь к отсекам с полками, на которых плотно, пачка к пачке, лежала твердая валюта. При виде огромных денежных сумм он как-то обмяк. Огромное хранилище вместило бы не один, а по меньшей мере четыре контейнера, однако не было здесь ни одной опечатанной упаковки, содержащей миллион долларов, что уж тут говорить о 1800 таких упаковках.
— Гиблое дело, только зря тратим время — в отчаянии прошептала Скотто.
— А что я говорил? — злорадно возрадовался Баркин, обмениваясь с Рабиноу саркастическими улыбками. Шевченко пробормотал что-то нечленораздельное, напоминающее извинение, и повел назад свою группу оперативников.
— Вот ведь сукин сын! — в сердцах воскликнул он, когда мы трое уселись в его «Москвич» и покатили несолоно хлебавши.
— Да, споткнулись мы на этом контейнере, — проворчала Скотто. — А ведь он где-то запрятан. Нужно обязательно разыскать его я и слышать не хочу насчет этой паршивой зимы, которая не ждет. Собственно говоря, я пока вообще ничего слушать не желаю. Мне нужно подумать. — Мы ехали, помалкивая, держа курс на Бульварное кольцо. — Не начать ли нам сначала? — наконец заговорила Скотто. — Они же сумели сбить нас со следа с помощью этой подставки, так ведь? Тогда зачем прятать тот, настоящий контейнер? На это должна быть своя причина.
— А может, Годунов и не знал, что это была подставка? — Шевченко даже ожил от такой мысли. — Может, он и впрямь работал под прикрытием, как тайный агент? Может, он хотел запутать нас, направить по ложному следу и ни с кем не делить лавры?
— Да, но, будучи в аэропорту в Гаване, — возразила Скотто, — он же наверняка знал, что везут не один, а два контейнера.
— Не обязательно. Он не заглядывал внутрь грузового самолета, да и вообще никто из них не глядел, — уточнил я.
— Да ладно вам. Он же лично задержал контейнер этим утром, выставил вокруг охрану и наверняка должен был знать, что это подставной контейнер, — сказала Скотто.
— Может, и знал! — с удовлетворением рассмеялся Шевченко. — Вот потому-то и сжег улики!
— Точно. Потому и сжег, — согласился я. — Он хотел спасти свое лицо.
— Сжег пару миллионов настоящих долларов, черт бы его побрал! — вскричала Скотто — Где же он достал их?
В ответ — молчание. Мы с Шевченко не знали, что и сказать.
Когда мы были уже на Тверском бульваре, заговорило вдруг радио. Докладывала бригада, которую Шевченко послал в аэропорт проверить «Антонова-22». Контейнера в грузовом отсеке они не обнаружили, но кое-что представляющее интерес нашли. В кабинете Шевченко уже сидели два сыщика. На письменном столе под настольной лампой лежали несколько баллончиков с краской и трафарет для нанесения шаблонных надписей и цифр.
— Ну, находка ценная, — с облегчением вздохнул Шевченко. — Они перекрасили эти гребаные номера. Тот контейнер, должно быть, стоял где-то на грузовом дворе, о котором мы даже не подозревали. Теперь его уже не сыскать, как не узнать о том, чья это проделка. — Он подбросил вверх пустой балончик. — В прежние времена в подобных случаях КГБ перекрыло бы все дороги, аэропорты, железнодорожные станции. Контейнер не проехал бы и десятка километров, как его засекли.
— И меня бы тоже засекли, — пошутил я с мрачной ухмылкой.
— Что и говорить, у каждой системы свои порядки, — поддакнула Скотто и покосилась на Шевченко.
— А что-нибудь разузнали насчет того человека, который был с Годуновым? — не таясь от нас, спросил он сыщиков.
Они лишь покачали головами — дескать, нет, ничего не известно.
Меня всего так и затрясло. Так они, стало быть, знали, что вместе с Годуновым был кто-то еще? Но фамилию Юрия пока еще не упоминали. Я переждал, а затем как можно равнодушнее, между прочим, спросил:
— Какой там еще человек?
— Интересный вопрос, — ответил Шевченко. — Мы запрашивали список пассажиров, прилетевших на чартерном рейсе самолета «Гольфстрим» сегодня утром. Вот какие сведения мы получили: Рабиноу, Баркин, их сопровождающие, и еще двое, фамилии их не установлены. В паспортном контроле они не регистрировались, очевидно, выезжали за рубеж по подложным паспортам. Пока это единственное, что мы знаем, и то, что один из них Годунов.
— Может, какой-то его пособник? — предположил один из оперативников.
— Может быть, — согласился Шевченко. — Но может быть, и ключевая фигура. Нам это пока неведомо.
Но мне-то ведомо! Я знал, кто он такой, но в то же время не мог раскрыть все карты: фамилию Юрия в «Правде» не называли, его не было на мусоросжигательном заводе, он не появлялся в клубе «Парадиз», в списке пассажиров, прилетевших на самолете «Гольфстрим», его фамилия не значилась. На то должны быть веские причины. Если Годунов выступал в этом деле под прикрытием, как секретный агент, то почему бы и Юрию не быть им? Он тоже мог иметь паспорт на другую фамилию. Как и Годунов, он работает в Министерстве внутренних дел. Проклятье! Я задавал себе те же самые вопросы о Юрии, какие задавал перед этим о Воронцове в самом начале эпопеи. О нем? Или о всей эпопее? Это как посмотреть, в зависимости от обстоятельств. Думаю, это не одно и то же.
— У меня вопрос. Почему мы вдруг заговорили об этих людях?
— А у вас что, в связи с этим возникли какие-то проблемы? — вместо ответа спросил Шевченко раздраженным тоном.
— Да нет никаких проблем, — уклонился я. — Мы следили за деньгами на всем пути их следования, очевидно, не столь важно, кто в этой игре главные заводилы; пока деньги не обнаружены, нет и дела. Это похоже на возбуждение дела об убийстве, когда трупа убитого нет, так ведь?
— Да, он прав, — с решительным апломбом заявила Скотто. — Нет денег — нет и дела. Весь мир считает, что деньги вылетели в трубу. А у нас есть доказательства, что это не так. Мы будем искать тот контейнер и постараемся схватить преступников, какие бы высокие посты они ни занимали. Не арестованы они до сих пор потому, что куда-то скрылись.
Шевченко с неохотой кивнул, переключив внимание на карту Москвы. Мы же без толку ломали голову, пытаясь догадаться, куда делся контейнер, и бросались к телефону при каждом звонке. И тут меня осенило.
— Я знаю, где он может быть.
Две головы сразу насторожились, будто рядом прозвучал выстрел.
— Что? Где?
— По крайней мере, думаю, что он там может быть.
— Говорите же где, мы сейчас туда поедем, — в нетерпении затрясла меня Скотто.
Долго я не отводил от нее взгляда, размышляя, как быть, затем решился:
— Нет-нет. Это сугубо личное дело. Я намерен сделать все самостоятельно, в одиночку.
— Боже мой, Катков! — воскликнула Скотто.
— Ни в коем случае, идиот! — загремел Шевченко. — Давай, выкладывай, что у тебя, или попадешь за решетку за отказ давать показания.
— Боюсь, что свидетельских показаний у меня нет. По правде говоря, есть только смутные подозрения. Если вы позволите проверить их, может, кое-что и подтвердится.
Шевченко молча смотрел на меня. Скотто предостерегающе подняла ладонь:
— Я не верю в ваши подозрения.
— Мне не следовало говорить вам о том, что и так известно.
Поразмыслив еще раз, они обменялись взглядами.
— Скотто, вы сами сказали, что теперь вы моя должница. Почему бы нам…
— Ну, там было сугубо личное.
— И это дело тоже сугубо личное, черт побери.
— Вера, что ли?
— Да нет, слава Богу.
— Вы, Шевченко, руководите следствием, вам и принимать решение, — сказала напоследок Скотто. — Но если хотите знать мое мнение, то я считаю: мы ничего не потеряем, если отпустим его одного.
