Александр Бородыня - Крепы
— Всегда они так? — с трудом поспевая за ним, спрашивал я. Нога неприятно саднила, наступать было больно.
— Да! — отозвался мой провожатый. — На территории аэродрома всегда кино. Зато в других местах они уж клювами орудуют: ни живых, ни мертвых не щадят, как говорится, ни женщин, ни детей… Люфтваффе, Эсэс, гестапо… Одна лавочка!
«Сколько же таких аэродромов по всей земле? Сколько сгоревших дотла городов, а мы еще думали, что одни у себя такие. Может быть, мы и были у себя такие одни — благополучные? — размышлял я, двигаясь за мужичком в треухе по подземному коридору. — Потому что их сотни тысяч за все века — городов-призраков. Наш уютный город — просто исключение из правила, подтверждающее правило».
Немецкий фонарик через некоторое время ослаб и погас. Свечу партизан зажигать не стал, и остаток пути мы прошли в полной темноте, нащупывая подошвой пол, прежде чем сделать следующий шаг. Мне захотелось сказать ему, что это немножко не вяжется с продекларированной срочностью, спросить, откуда же у него фонарик, если завал не раскопали, и вообще, куда делся второй партизан, его приятель? Темнота крутилась перед глазами, как самолетный винт.
— У вас препараты остались? — спросил он вдруг, остановившись и нащупывая что-то во мраке впереди себя.
— Какие препараты?
— Ну, я не знаю, цветок, таблетка!
Раздался негромкий скрип, и распахнулась деревянная дверь. Подземелье заполнилось неярким светом.
— Нет, последние таблетки я проглотил, наверное, час назад… Может быть, два… Не могу точно сказать. — Мой провожатый обернулся, щетина на его лице неприятно съежилась.
— Тогда вам лучше сразу наружу выбираться, — сказал он. — Как только действие препарата прекратится, вы просто задохнетесь здесь, под землей. Засыплет вас.
Неровный стук пишущей машинки, усталые лица военных медсестер. В подземном прибежище мертвых партизан пахло йодом; здесь было шумно, даже как-то по-домашнему суетно, используемые вместо дверей брезентовые пологи летали, как легкие занавески, пропуская людей из комнату в комнату; позвякивали стаканы со спиртом, раздавались стоны раненых, стучали сапоги. Смех, разговоры, даже гитара.
Только теперь я почувствовал, как устал. Боль в ноге заставила сразу же опуститься на табурет. В большой подземной комнате, куда меня привели, собралось человек пять, почти все курили. Прикрепленная к бревенчатой стене большая карта что-то мне напомнила. Присмотревшись, я сообразил: во многом она соответствовала рисунку Олега.
— Мы вас ждали значительно раньше, — поворачиваясь ко мне, сказал худой бородатый партизан, одетый в выцветшую от времени гимнастерку без погон, такие же галифе и новенькие немецкие ботинки на скобках. — Теперь от вас никакого толку. Боюсь, вы даже не успеете выйти наружу.
— Может быть, и не успею.
Вокруг послышались сдержанные смешки. Табачный дым в комнате заколебался.
— Можно закурить?
Одновременно ко мне протянулись сразу несколько рук. Я выбрал длинную папиросу «Казбек».
— Вы по образованию электронщик? — спросил худой бородач. — Инженер? — Я покивал. Папироса была, пожалуй, уж слишком сухой, от дыма запершило в горле. — Тогда у вас, может, и получится, если успеете, конечно, выбраться наверх…
— И пройти сквозь все посты, — добавил кто-то другой.
— Да, конечно. — Бородач уже чертил по карте желтым длинным пальцем. — Смотрите, вот здесь бункер. В бункере девять роботов. Ваша задача — их отключить.
— Зачем? Зачем я должен их отключать?
— Он ничего не понимает! — сказал кто-то слева от меня.
— Ну, если он не понимает, так объясните же ему…
Карта поехала в сторону, ее будто заволокло тонким слоем черной пыли. Я смотрел на партизана и видел, как постепенно бородатое сосредоточенное лицо растворяется в воздухе, становится прозрачным, колеблется. Действие таблеток заканчивалось. Нужно было быстро выходить на поверхность. Голоса вокруг звучали, но они были уже еле различимы. Десятки слабых рук подхватили меня. Отшвырнув брезентовый полог и рванувшись к лестнице, я не рассчитал — подвела больная нога, — упал, поднялся. Совсем рядом я увидел огромные женские глаза, белую наколку с красным крестом. Прозрачные губы давно умершей санитарки прошептали:
— Скорее! Наверх…
Воздух вокруг мгновенно загустел и высох. Ухватившись руками за перекладины лестницы, я двигался вверх, но каждое следующее движение давалось труднее предыдущего.
«Так глупо погибнуть! Я не должен так глупо погибнуть… Нужно было выйти хотя бы на минуту раньше… Почему эти партизаны не могли поговорить со мной на свежем воздухе?.. Вынесли бы свои карты, развесили их на кустах…»
Наверное, я попытался крикнуть — не помню, но во рту оказалась земля. Земля была сладкой. Последним безнадежным движением рука пробила барьер. Еще одно движение — и я понял, что на голову падает дождь.
— Тимур?!
Это был голос Алана Марковича. Перед глазами шевелился серый край его плаща.
— Пожалуйста… Помогите мне выбраться.
С неба действительно падал дождь. Холодный, колючий, он возвращал силы.
— Что случилось? — спросил Алан Маркович, разгребая землю вокруг меня. — Как ты здесь? Почему?
Высвободив руки, я уже сам выкапывался, мне больше не требовалась помощь.
— Кончилось действие таблетки, а я не успел вовремя выйти наружу.
Дождь закончился так быстро, что я не успел даже намокнуть. Только теперь я разозлился по-настоящему. Нога, поврежденная клювом сумасшедшей птицы, просто горела. В раздражении я ткнул здоровой ногой в деревянную крышку люка. Алан Маркович смотрел на меня, как мне показалось, с удивлением.
— Спасибо! — сказал я. — Если бы не вы, задохнулся бы…
V
Проводив его глазами, я какое-то время стоял еще над отброшенным люком, смотрел в яму. Если все, что рассказал Алан Маркович, верно, то, конечно, нужно бы поспешить. Если не обезвредить роботов в бункере, в ближайшие часы появятся новые крепы.
Крепы! От этого слова меня почему-то передернуло. Вероятно, крепы теперь ассоциировались еще и с этими странными птицами.
Я пытался увидеть дно ямы, рассмотреть, что там внутри, но ничего не видел. Впервые за много лет я был совершенно слеп к мертвым. Половина мира исчезла для меня. Я не мог ни видеть, ни слышать их, тогда как знал: они-то прекрасно и видят, и слышат меня.
Ночной лес вокруг, тишина, сверкающие в лунном свете капли на ветках и кустах, сыроватый горький воздух — все это привело мои чувства в порядок, и, выбравшись на опушку, я больше не сомневался.
«Конечно, нужно было сразу идти, когда этот в треухе сказал. Чего я вылез? Нога бы целее была. Ведь еще чуть-чуть, и задохнулся бы, заживо погребенный в партизанском штабе. Таблетку бы теперь… Цветок!»
Луна была полной, и я легко сориентировался на местности. Неплохая все-таки у них партизанская карта — с одного взгляда запомнил. Даже какая-то бодрость появилась — шаг ускорил, но меня не оставляло ощущение, что я-то слеп, а вот Алан Маркович видит. У него, я точно знал, не было ни луковицы, ни лепестка, у него не было таблеток, но он видел, а я нет. Неужели его вера сильнее моей? Неужели я настолько слаб, что, не проглотив розовую таблеточку, сразу теряю все то невидимое, к чему привык и что люблю.
Вдали что-то треснуло, вспыхнула над полем желтая осветительная ракета. Разлетелись моментальные тени, чернота на мгновение рухнула. Ракета с шипением погасла. Налетел ветерок. Ощутив острый приступ страха, я ускорил шаг. Вокруг должно быть полно мертвецов, агрессивных мертвецов, мертвецов, задача которых — не пропустить меня в бункер. Слепой среди зрячих — таким я себя ощущал, — я бегом пересек поле. Один раз, зацепившись ногой, упал, вскочил, лихорадочно огляделся и снова побежал. Мне казалось, если остановиться — удушат тут же; мне казалось, что я чувствую их скользкие легкие руки на своем горле, их множественное зловонное дыхание, уколы в спину, в грудь, удары под коленные чашечки. Но может быть, это были лишь прикосновения краткого дождя, может быть, кололо просто на нервной почве.
Только увидев перед собою щель в бетонной стене, я остановился и перевел дыхание.
«Если я не вижу мертвых, значит, ракету выпустил кто-то из живых, — подумал я. — Неужели я стану драться с живыми? Погони нет! — сказал я себе. — Меня просто упустили из виду, решили, что я задохнулся. Если бы они действительно преследовали меня, им не составило бы труда меня, слепого, остановить».
Громко стукнуло рядом, еще один щелчок. Черная крупная птица сидела на земле и била клювом в бетонную стену. Она делала это с таким видом, будто хотела мне что-то сказать.
— Кыш!
Я махнул рукой. Крылья птицы дрогнули, но она сдержалась, не поднялась в воздух.
