Джоанн Харрис - Мальчик с голубыми глазами
— Есть тут кто-нибудь?
Ответа не последовало. Лишь деревья шелестели, перешептываясь с ветром.
— Брендан! — крикнула я. — Брен? Это ты?
По-прежнему никакого движения. Наступила полная тишина. Но я понимала: он наблюдает за мной, я ведь столько раз ощущала это прежде. У меня даже волосы на затылке зашевелились от нехорошего предчувствия, по спине поползли мурашки, во рту вдруг пересохло и появился какой-то кислый привкус…
Тут я снова услышала тот же щелчок.
Щелчок затвора фотообъектива. Такой вроде безобидный, но полный ужасных угроз и воспоминаний. Затем раздались его крадущиеся шаги — отступая, он почти бесшумно пробирался сквозь кусты. Он всегда действует очень тихо. Но я всегда его слышу.
Я направилась в ту сторону, откуда донесся шелест, и раздвинула кусты руками.
— Почему ты преследуешь меня? — спросила я. — Чего тебе надо, Брен?
И тут мне показалось, что его шаги звучат теперь у меня за спиной — в зарослях что-то тихо шуршало. Теперь в моем голосе появились соблазнительные нотки — этакая бархатная кошачья лапка, готовая цапнуть ничего не подозревающую крысу.
— Брендан? Пожалуйста, выйди. Нам надо поговорить.
Ногой я нащупала на краю дорожки какой-то камень. И подняла его. Приятно было ощущать в руке что-то тяжелое. Я представила, как с силой опускаю этот камень ему на голову. Пусть себе прячется в кустах…
Я стояла, держа в руке камень, и внимательно оглядывалась, ожидая, что он все-таки чем-нибудь выдаст себя.
— Брен, ты там? — опять попробовала я. — Выходи. Я хочу поговорить с тобой…
И снова шуршание в кустах, но на этот раз я успела вовремя отреагировать. Сделав шаг в ту сторону, я резко повернулась и изо всех сил метнула камень в том направлении, откуда исходили эти осторожные звуки. Послышался глухой удар, сдавленный крик — и наступила жуткая тишина.
«Ну вот. Ты все и сделала», — подумала я.
Это казалось нереальным; у меня даже руки онемели. В ушах стоял странный белый шум. Это все, что я должна была совершить? Неужели так легко убить человека?
И тут на меня обрушился весь ужас, вся правда случившегося. Убить человека действительно очень легко, так же легко, как мимоходом кого-то ударить, так же легко, как поднять с земли камень. Я чувствовала внутри пустоту, удивлявшую меня. Неужели это действительно все?
Затем раздались первые аккорды печали; волной поднялась со дна души любовь и… тошнота. Я слышала ужасные крики раненого и некоторое время считала, что это кричит он, но потом поняла: это мой собственный голос. Я подошла к тому месту, куда бросила камень, и окликнула Брендана по имени. Он не отозвался. «Он, наверное, ранен, — предположила я. — Скорее всего, жив, просто без сознания». Конечно, он мог и притворяться — лежать и ждать, когда я приближусь. Но мне уже было все равно. Я хотела знать. Вон он там, за изгородью из диких роз — шипы до крови исцарапали мне руки…
И вдруг позади меня возникло какое-то движение. Все-таки здорово он затаился, да и двигался совершенно бесшумно. Он, должно быть, успел проползти на четвереньках вдоль края дорожки, сильно заросшего травой. Обернувшись, я мельком заметила его лицо, его взгляд, полный боли и неверия…
— Брен? — крикнула я. — Я не нарочно…
И тут он бросился бежать. В зелени деревьев мелькнула знакомая голубая куртка. Мне было слышно, как он поскользнулся на опавшей листве, потом зайцем метнулся по гравиевой дорожке, перебрался через садовую ограду и спрыгнул в переулок. Сердце мое бешено билось. Меня трясло — слишком много адреналина в крови. Облегчение и горечь утраты яростно сражались в моей душе. Но все же ту границу я не пересекла. Я не стала убийцей. Или, может, линия судьбы у меня на ладони свидетельствует не о действии, а о намерении?
Теперь это чисто теоретический вопрос. Я же показывала свою руку. Так что игра продолжается. И нравится мне или нет, я знаю: если ему представится такая возможность, он попытается меня убить.
9
Время: 00.07, среда, 20 февраля
Статус: ограниченный
Настроение: обиженное
Музыка: Pink Floyd, Run Like Hell
Сука. Ты меня достала. Угодила прямо в запястье — хорошо еще, не сломала. А если б ты мне в голову попала — как, несомненно, и намеревалась, — то все, спокойной ночи, милый принц, или кто-там-вам-больше-нравится?
Признаться, я немного удивлен. Я ведь ничего плохого против тебя не замышлял. Я просто фотографировал. И безусловно, никак не ожидал, что ты отреагируешь так агрессивно. К счастью, этот сад очень хорошо мне знаком. Я могу проползти там между клумбами в такое место, откуда незаметно можно сколь угодно долго вести наблюдение. При опасности я могу оттуда быстренько смыться — я и раньше это проделывал множество раз. Вот и теперь я моментально перебрался через стену и спрыгнул на улицу, прижимая к животу ушибленное твоим камнем запястье и почти ослепнув от боли и слез; перед глазами так и мелькали радуги грязно-оранжевого цвета.
Я поспешил домой, пытаясь внушить себе, что бегу не домой, не к маме, и вошел как раз в тот момент, когда она заканчивала возиться на кухне.
— Как занятия? — крикнула она, выглядывая из кухонной двери.
— Отлично, ма, — ответил я, надеясь прошмыгнуть наверх, прежде чем она заметит руку.
Кроссовки и джинсы были все в грязи; запястье опухло и очень болело — я ведь до сих пор стучу по клавишам одной рукой, — а на лице грязными разводами была прямо-таки нарисована карта тех мест, куда мать запрещает мне ходить…
— Ты поговорил с Терри? — спросила она. — Не сомневаюсь, она ужасно расстроена тем, что случилось с Элеонорой.
Удивительно, но мать восприняла историю с Элеонорой очень даже неплохо. Гораздо лучше, чем я предполагал. Большую часть сегодняшнего дня она посвятила выбору шляпки и гимна для похорон. Похороны она любит. Подобные драматические ситуации доставляют ей удовольствие. Дрожащая рука, улыбка с полными слез глазами, носовой платок, прижатый к напомаженным губам. Отличная актерская работа. И Адель с Морин заботливо поддерживают ее с обеих сторон под локотки…
В Глории так сильна жажда жизни.
Я уже поднимался по лестнице, когда мать остановила меня. Посмотрев вниз, я увидел ее макушку: пробор в черных волосах, который с течением времени из узенькой тропинки превратился в четырехполосное шоссе. Мать давно уже красит волосы, но это одна из тех вещей, о которых мне знать не полагается, как и об «игрушках», спрятанных в ванной, как и о том, что случилось с моим отцом. Однако мне не разрешается иметь от нее секреты. Вот и сейчас она пытливым взором впилась в мой виноватый профиль, а я стоял на лестнице, точно косуля в свете фар, и ждал, когда на мою бедную голову обрушится удар молота.
Наконец она открыла рот, и голос ее, к моему удивлению, звучал почти весело.
— По-моему, тебе бы неплохо как следует вымыться. Твой обед в духовке. Кусок цыпленка с перцем чили, как ты любишь. А еще я испекла лимонный пирог.
И ни слова о грязи на лестнице или о том, что я на полчаса опоздал!..
Иногда, кстати, такое вступление хуже всего. Я вполне могу сосуществовать с ней, когда она злая. Но когда она нормальная, у меня начинает болеть душа, потому что именно в такие дни внутри вновь просыпается чувство вины, а вместе с ним приходят головная боль и тошнота. Тогда я особенно остро ощущаю, какие мучения доставляют матери распухшие от артрита суставы, как у нее болит спина, как тяжело ей бывает встать; в такие дни я чаще вспоминаю, как мы жили когда-то, еще до того, как родился мой брат и я был ее Голубоглазым…
— Да я пока вроде не голоден, мам.
Я ожидал, что уж на это-то она прореагирует. Однако она с улыбкой сказала:
— Ладно, Би-Би, отдохни немного.
И вернулась на кухню. Меня это удивило и как-то странно встревожило. Больно уж легко на этот раз мне удалось сорваться с крючка. И все-таки хорошо было снова оказаться в своей комнате и спокойно усесться в кресло с бокалом вина и бутербродом, а к поврежденной руке приложить компресс со льдом.
Чуть передохнув, я первым делом включил компьютер и заглянул в веб-журнал. На badguysrock ничего интересного не было, зато мне пришла целая куча писем, главным образом от Клэр и Крисси. И ни одного от Альбертины. Ну и ладно! Может, она до сих пор переживает. Это ведь настоящее потрясение — вдруг убедиться, что ты способен на убийство. Ей всегда так хотелось верить в идеалы. Хотя в реальности граница между добром и злом настолько размыта, что ее и разглядеть-то почти невозможно; и лишь очень не скоро после того, как вы эту границу пересечете, вам становится ясно, что она вообще существует.
Альбертина, о Альбертина. Сегодня я особенно сильно чувствую, как мы с тобой близки. Благодаря этой непрерывной боли в запястье я ощущаю, как бьется твое сердце. А ведь я желаю тебе всего наилучшего, и ты прекрасно это знаешь. Надеюсь, ты найдешь то, что ищешь. А когда твоя цель будет достигнута, ты, возможно, сумеешь отыскать в сердце маленький уголок и для меня, для того Голубоглазого, который понимает тебя гораздо лучше, чем ты можешь себе представить…
