Дэвид Эйткен - Спящий с Джейн Остин
Казалось, мой ответ несколько озадачил отца Картошку. Или, может быть, ему пришло в голову, что я выплюнул свою утреннюю порцию лекарств. Однако он быстро очухался — подобно этим современным теннисистам, не любящим, когда их одежда от дизайнеров вся до нитки пропитывается потом.
— О чем бы тебе хотелось поговорить, сын мой? — спросил он. — Возможно, тебя беспокоит вопрос, ответ на который я мог бы тебе дать?
— Я давно уже ломаю голову, — ответил я, — почему на карточных картинках никогда не рисуют нормальные уши?
Мне казалось, что проблема вроде этой вырубит отца Картошку, но куда там! Священники — народ ушлый. Они и не такое слыхивали. Нужно быть стремительным и неистовым, чтобы доставить им неприятности, но — черт возьми — я ведь носил кандалы!
— Нам следует вспомнить главу из Библии… — начал святой муж, чем немедленно повергнул меня на обе лопатки. Кто, кроме священников, старых дев и составителей кроссвордов, хотя бы раз прочитал Библию от Бытия до… что там в конце? Армагеддон, что ли?
— …где святой Иуда говорит нам, что должно остерегаться плевелов в ушах так же, как алмазов в сдобном тесте, — заключил Картошка. Не могу поклясться, что он сказал именно это (в собственных моих ушах все еще звенело от его тирад), но нечто вроде.
— Hey, Jude![37] — отважно пропел я, но прозвучало это глупо и жалко. Пришлось признать поражение. Кажется, в Библии имелась подходящая белиберда для любого случая, а Картошка — в начале нашего знакомства — еще считал ее святым писанием.
Однако по прошествии нескольких недель мне, вроде бы, удалось выкорчевать Бога из души отца Мерфи. Это оказалось нелегко, но я был настойчив и преуспел. Я вытурил Большого Дядю из храма под волосами Картошки и послал Его подальше.
Теперь-то, когда битва окончена и мы сидим так уютно и непринужденно — вы уютно, а я непринужденно, — я могу признаться, что временами отчаивался и опускал руки. Я не бросал камней в Бога три-в-одном. Если б я что-нибудь и метнул в него, это была бы миска твердой холодной овсяной каши с комками. Мне пришлось использовать большую часть содержимого моей ментальной оружейной, и к тому времени, как мы вымели вон божественную природу, полки моего интеллектуального шкафа был голы, как финн в сауне.
Немало сконфуженный своим первым поражением в вопросах ушей и карточных игр, я обрушил на Картошку удары всех вербальных дубинок, какие только имелись в моем арсенале. Святой муж был, разумеется, в полной мере обучен римским доктринам. Хулиганы в сутанах были законченной компанией уродов, приходится это признать. Если вы единожды позволите им наложить лапки на идиота ирландца — он их навеки. Примерно такая же система отношений сложилась сейчас между мною и Ее Величеством.
Я собственноручно вытаскивал все каштаны из огня ада. Почему, спрашивал я, Бог в человеческом обличье проводил все свое время исключительно с мужчинами? С двенадцатью своими последователями — включая этого меркантильного парня Иуду… А тридцать серебряных монет и поцелуй в щеку? За тридцать монет он передал Господа Бога толпы в руки его врагов — ничего себе сделка! Вот вам Бог, сын Бога, и гоните сюда тридцать серебреников! Сколько это в пересчете на нынешние деньги? Полтора фунта? А две тысячи лет назад? Тридцать шекелей могли стоить порядка двенадцати пенсов. Двенадцать пенсов за Спасителя. Иисус плакал!
Почему, спросил я Картошку, И.Х. пошел на это? Он разочаровался в жизни? Этакий древний Чарльз Бронсон[38] или Чарли Мэнсон[39]? Или его угнетала мысль о еще одном годе, прожитом человечеством без пасхальных яиц? Неужели же он не мог спастись при помощи своей магической силы — вместо того чтобы покорно и беспрекословно принять смерть? Разве это не разновидность суицида, который, как известно, есть грех?
— Иисус умер, чтобы спасти людей, — проинформировал меня Картошка.
Я едва мог поверить своим ушам. Секунду я раздумывал: может, они снова забились серой?
— Пардон? — сказал я. — Можно еще раз? Кажется, у меня была слуховая галлюцинация. Повторите дословно последнее предложение, сделайте милость.
— Христос отдал жизнь, чтобы спасти мир, — сказал Картошка. Не дословно, конечно, но да ладно уж. В конце концов, он был ирландцем — представителем нации, которая до сих пор почитает эльфов и фей.
— Две тысячи лет назад, — прибавил он с теми же интонациями, с которыми владельцы магазинов сообщают вам, что торгуют много дольше своих конкурентов. — Он явил нам свое милосердие. — В отце Картошке явно погибал талантливый коммивояжер.
Я издал один из своих фирменных маниакальных смешков.
— О! Иисус спас мир, да? — скептически спросил я. — То есть без его милосердного суицида дела у нас здесь шли бы еще хуже? Ха. Ха. Ха. — Это был еще один образчик моего преступно-безумного смеха.
Тут меня понесло, и я выдал Картошке длинный перечень: эпидемии чумы, Куллоден-Мур[40], фашизм, Корея, Ангола, Биафра, Иди Амин, Папа Док[41], полковник Гадафи, аятолла Хомейни, Саддам Хусейн, Румыния, Сомали, Югославия, СПИД, Дунблейн, Маргарет Тэтчер — и что там еще произошло к тому времени, когда вы все это читаете?
— И большая часть из этого всего, — напомнил я Картошке, — случилась за время нашей с вами короткой жизни. С тем же успехом Иисус мог бы отвернуться от нас, не так ли? Похоже, с этим спасителем мы сели в лужу.
Преподобный отец покинул камеру с видом человека, совершенно выбитого из колеи, — что вообще-то не характерно для моих посетителей. Он осознал, как опасно было связываться с агентом 9711. Имеющим лицензию на убийство Бога.
Вернемся к беседе с Картошкой в другой раз. Мы остановились на том (держу пари, вы уже позабыли), что произошло в моей жизни после окончания высшего учебного заведения.
Глава восьмая
Тем, кто не является шотландцем, жить несравненно легче. При нормальном ходе событий выпускники Оксфорда и Кембриджа всегда находят теплые местечки (обычно за счет друг друга, грязные маленькие педрилы!) в Министерстве иностранных дел, палате лордов или папином коммерческом банке в лондонском Сити. Начиная в качестве отцовских ассистентов, они в конечном итоге дорастают до Больших Боссов.
Для шотландцев сценарий несколько иной. Я никогда не пытался познать пределы своих возможностей, но чувствовал, что обладаю проницательностью, огромным интеллектуальным потенциалом, острым умом, физической привлекательностью… Мне больше некуда было стремиться, не так ли? Теперь вы уже неплохо меня знаете и можете понять, что я не преувеличиваю. Но видите ли, не зная пределов своих возможностей, я полагал, что они бесконечны. Для меня настало время оставить свой след в мире. Талант, уверял я себя, не останется без награды.
У моей невольной, продлившейся несколько лет безработицы, были серьезные и объяснимые причины. Энергия и энтузиазм, присущие мне, когда я преследую свои цели, и мои амбиции часто шокируют окружающих. В их глазах я предстаю человеком сильным и напористым. Во время бесед я часто бываю непредсказуем и изрекаю парадоксальные вещи (вспомните, как отец Мерфи узнал цену Бога), так что, возможно, я часто пугал интервьюеров одним фактом своего присутствия. Будучи менее смертными, чем иные прочие, эти толстые коты поклоняются своим блюдечкам с молоком, покуда вращаются внутри своего сообщества. Но им трудно признать авторитет сильного и харизматического чужака вроде меня. Проще говоря, эти жирные бюргеры из Данди и окрестностей не знали, что со мной делать.
Никогда и ни в каких ситуациях мои действия не основывались на холодном расчете собственной личной выгоды, и вот тут я совершил ошибку. Я был хорошим, добрым человеком — слишком добрым для современного мне мира. Теперь, оглядываясь назад, я вижу, что в своей наивной доверчивости, более похожей на раскрытый цветок, а не на закрытую книгу, я позволил потенциальным работодателям увидеть мое презрение к их заурядным, банальным жизням, а также — к продукции, ими производимой, и несовершенству их собеседований при поступлении на работу. (К примеру, комментарий вроде: «Никогда не слышал настолько дурацкого вопроса» — мог являться примером неверного подхода.)
Должен сказать в свою защиту, что в то время я активно занимался преодолением робости, неизменно возникавшей у меня при встрече с группами из трех и более человек. Даже ухоману многосторонние беседы могут иногда досаждать, как нежелательный дар бычьей печени. Ухоман может сделать с куском плоти в своем рту нечто более приятное, нежели просто превращать его подергивания в осмысленную речь. Почему люди предпочитают одевать язык серебром слов, когда могли бы погрузить его в золото серы? Ответьте-ка мне, если можете. «Дьявольское красноречие» — не это ли выражение люди обычно употребляют? Ну да ладно…
