Каролина Фарр - Тайна Замка грифов
– Нет, Дениза, это правда. Именно такой стала Франция, не сохранила и тени былого величия. Теперь она балансирует на грани демократии и коммунизма, клонясь то в одну, то в другую сторону, не уверенная в собственном выборе.
– Но де Голль... – запротестовала я.
– Де Голль слишком аскетичен, – перебил он, – оторван от реальности, ему не стать тем лидером, в котором нуждается Франция. Де Голль не относится к великим ораторам, за которыми готовы последовать остальные. Он думает и действует как аристократ. Он утратил связь с маленькими людьми и не может предложить им мечту о величии, потому что он не один из них, а именно это сейчас нужно Франции.
Я, нахмурившись, внимательно смотрела на дядю Мориса.
– Лидер, воодушевляющий толпу?
– Да. Франция никогда не станет вновь великой, пока не найдет лидера из народа... Впрочем, мы отвлеклись. Дениза, мне понравился словесный портрет Нового Орлеана. Ты заставила меня сделать выбор. Я поеду с тобой в Америку и буду жить в Новом Орлеане. Но сначала нужно решить две проблемы. Вот это... – Он дотронулся до маски кончиками пальцев. – А также вот это... – Он медленно перевернул левую руку и протянул ее мне. Ладонь, большой палец и подушечки остальных четырех пальцев были покрыты грубыми красными рубцами.
– Ваши руки тоже тогда обгорели? – в ужасе спросила я, глядя на черную маску.
– Немного позже, Дениза, – спокойно ответил дядя Морис, и по его глазам я поняла, что он мне улыбнулся. – В Париже, в застенках гестапо. Они обратили внимание, что одной рукой я еще мог свободно пользоваться, и решили извлечь из этого выгоду. Чтобы заставить меня сказать то, что им нужно было, они держали мою руку на горячей плите, ладонью вниз. Теперь это уже не важно. Но для властей, выдающих паспорта, это проблема. И для американских, без сомнения, тоже, поскольку ни мое лицо, ни отпечатки моих пальцев больше нельзя использовать для идентификации. Так что, как видишь, есть определенные трудности. Я столкнулся с ними, когда вернулся после войны в Везон. Тогда мне пришлось научиться писать левой рукой. Имущество, деньги, все, что я имел, затруднительно было получить – подпись моя изменилась. И все же с помощью друзей, которые меня не забыли, я преодолел это. Так мы решим и проблему получения американской визы. У меня по-прежнему есть друзья, некоторые из них теперь на высоких постах. И у меня есть ты, моя племянница, гражданка Америки, которая может поручиться за меня перед американскими властями. Ты сделаешь это для меня, Дениза? Да?
– Конечно, дядя Морис.
Он встал:
– А теперь я покажу тебе замок и винные погреба. В это время дня Замок грифов наиболее красив. – Он вновь улыбнулся мне одними глазами.
Дружеский взгляд и прикосновение покрытых шрамами пальцев, когда дядя Морис со старомодной учтивостью отодвигал стул, помогая мне встать, вконец обезоружили меня.
Я молча последовала за ним в коридор.
Глава 3
За завтраком, сидя напротив дяди Мориса, я вспоминала, как крепко спала в свою первую ночь в Замке грифов. Просыпалась я только один раз, чтобы бросить взгляд на кресло, которым подперла дверь своей спальни. Отщипывая кусочки хрустящего, только что испеченного хлеба с маслом и вдыхая аромат великолепного кофе, приготовленного Габриель, я чувствовала себя бодрой и полной сил, чему, как я решила, способствовали хороший сон и горный воздух.
В тот единственный раз, когда я проснулась ночью, луна за окном освещала горные склоны и кромку леса за полями. Долгое время я пристально смотрела на них, наслаждаясь их красотой. Пейзаж казался мирным и безмятежным, я закрыла глаза, удовлетворенно вздохнула и вновь погрузилась в сон.
Замок грифов, принадлежащий дяде Морису, решила я, наверняка гораздо более привлекателен, чем ферма в Везоне, которую дедушка описывал такими яркими красками. Это был роскошный реликт прошлого великолепия. Его древнее крыло, возведенное еще в Средние века, разрушилось и напоминало о себе лишь грудами камней, поросших мхом. Замок, где дядя Морис жил сейчас, представлял собой восстановленные два крыла, построенные до революции, в конце элегантного XVIII века. Башни уже не предназначались для защиты, а служили лишь украшением.
В дни Французской революции замок был разграблен и сожжен, как сказал мне вчера вечером дядя Морис. Здесь произошло сражение между роялистами и революционными войсками, закончившееся оргией насилия, когда плохо дисциплинированные санкюлоты в конце концов победили защитников крепости.
Невыразительный голос дяди Мориса рисовал словесные картины, которые нелегко было забыть и которые теперь не покидали моего воображения. Они выглядели слишком правдоподобно, и я предположила, что в те дни, когда дядя был маки, он видел слишком много подобных жестоких сцен и сам принимал в них участие.
Вероятно, именно в то время, когда ликующие санкюлоты, нагруженные добычей, оставили разграбленный и разрушенный замок, здесь впервые появились грифы, питающиеся мертвечиной. Годы революции, наполеоновских походов и двух мировых войн были особенно щедры на подобную пищу.
Теперь, когда я услышала историю грифов от дяди Мориса, эти птицы стали для меня еще более отвратительными. Однако в то утро в поле зрения не показался ни один из стервятников.
На поле из грузовика выпрыгивали люди из деревни, готовые начать сбор летнего урожая на виноградниках, уже клонившихся под тяжестью гроздей.
Мы праздно проводили время за кофе, наблюдая, как деревенские приступили к работе. Альбер Бернар и тот мужчина, которого я видела за чисткой газонов, тоже были там, на склоне, – руководили двумя десятками женщин и мужчин.
Дядя Морис говорил о возможности стать американским гражданином. О формальной стороне дела он знал гораздо больше, чем я.
– Думаю, мне лучше всего было бы обратиться за визой, Дениза, – задумчиво сказал он. – Я узнал, что ваши чиновники имеют полномочия предоставлять визы перспективным иммигрантам. Вот здесь ты мне можешь помочь, если захочешь. Американский гражданин вправе ходатайствовать о признании несомненных родственников. Это, конечно, не распространяется на дядю, но также нет и твердых правил, запрещающих письменно дать показания и подтвердить под присягой родство для предоставления гражданства иностранным родственникам. Так что твое подтверждение, без сомнения, мне поможет.
– Тогда я непременно так и сделаю, – пообещала я, улыбнувшись ему.
– Хорошая девочка! – Он нежно похлопал меня по руке. Я почувствовала прикосновение грубой, покрытой рубцами кожи его ладони. – Думаю, должны быть какие-то условия для въезда?
– Я знаю, что в Иммиграционном законе есть такие пункты. Они ограничивают въезд в страну для людей, которые не смогут стать хорошими гражданами. Например, потенциальный иммигрант должен убедить чиновников, что он не станет обузой государству, хотя нет прямого указания, какое количество денег должен иметь его поручитель и он сам.
Дядя засмеялся:
– Ну уж это правило совершенно ко мне не относится, дорогая Дениза. Даже не продавая этот замок и ферму в Везоне, я останусь богатым человеком и легко смогу это доказать вашим чиновникам. У меня есть счета в банках Южной Америки и Швейцарии. Это должно гарантировать, что ни я, ни ты никогда не станем обузой для американского государства.
– Вы, должно быть, наладили дела в Везоне до того, как перебрались сюда, дядя Морис. Дедушка всегда с увлечением и восторгом рассказывал о ферме, но не считал ее источником огромного богатства.
– Есть и другие способы разбогатеть, кроме копания в земле Франции и выращивания винограда и картофеля, Дениза. – Он кончиками пальцев дотронулся до своей маски. Его непостижимые глаза спокойно изучали меня. – Подобное уродство может сделать кого угодно человеконенавистником и отшельником. А одиночество предоставляет массу времени на то, чтобы думать и планировать. Богатство – это сила и власть, Дениза. Я решил, что оно может стать своего рода компенсацией за то, что со мной сделали. Начав в послевоенные годы с весьма скромного капитала, я вскоре преумножил его. Этот замок лежал в руинах, я очень дешево купил его и восстановил. Я покупал все, что можно было купить, а потом выгодно продавал и инвестировал свободные средства. Полагаю, ты понимаешь, что это было нелегко и рискованно в те времена? Да, даже мои хорошие друзья говорили тогда, что я веду себя глупо. Но я ничего не делал без тщательного обдумывания. Я не вложил ни франка туда, где не видел определенной выгоды в будущем. Мои друзья смеялись, думая, что я чересчур оптимистичен, что гоняюсь за радугой там, где они видели лишь затянутое облаками небо. Но радуга постепенно приобретала форму, и мои друзья завистливо стали называть мою "глупость" иными словами. Друзья всегда таковы.
– Так что у вас мало шансов стать обузой государству!
