Рю Мураками - Отель «Раффлз»
— И вдруг я оказался на поляне, заросшей дикими орхидеями. Теперь мне иногда кажется, что это была галлюцинация, но, как бы то ни было, я увидел настоящий ковер из огромных орхидей.
А сейчас скажу я:
— Они похожи на меня?
Я произношу эти слова, стараясь, чтобы в моих глазах стояло побольше слез, Кария кивает, на самом деле его игра еще более инстинктивна, чем моя: его реакция меняется каждый раз, этой ночью он улыбается, уголки его рта чуть-чуть приподняты.
— Гм, белые и красные цветы, смешиваясь, давали розовый тон невообразимого оттенка, а как они пахли! Всякий раз, когда вижу тебя, я тотчас же вспоминаю те орхидеи с камбоджийского фронта.
Далее обычно следуют объятия и любовь… но не сегодня.
— Моэко, я думаю, ты можешь понять…
Голос его изменился, он больше не ласкает меня, а проникает глубоко в мое существо.
— Мне надо в Сингапур… я не считаю, что действительно опустился так низко, как когда-то, но я потерял какую-то частицу себя по сравнению с тем временем, когда я был военным корреспондентом… в предместьях Сингапура я надеюсь вновь обрести те ощущения, я буду возить фрукты или ловить рыбу на забытых богом островах или даже реставрировать старые храмы, буду фотографировать людей, что живут там… Я верю, что твой фильм принесет тебе успех, которого ты так ждешь, а когда ты достигнешь самой вершины, приезжай ко мне в Сингапур, и там, обещаю, я сделаю твой лучший снимок, снимок, который еще никому не удавалось сделать.
Лучший снимок…
Именно тогда я впервые услышала эту фразу, которой до этого не было в сценарии… мне так хочется, чтобы он сделал этот снимок… единственная актриса, которую я уважала, мертва, болезнь свела ее в могилу, а в последний момент своей жизни эта женщина сфотографировала сама себя поляроидом с автоматическим спуском… она нашла бумажный носовой платок, разорвала его в клочки, собрала в горсть, подбросила в воздух и в тот же момент нажала на спуск фотоаппарата… однажды мой знакомый продюсер показал мне эту фотографию, и первый раз в своей жизни я почувствовала, как из глубин моего тела поднимается дрожь… я узнала, что такое настоящий мороз по коже, казалось, что холод пробежал не только по поверхности, но и по внутренностям… вот что я почувствовала, когда увидела тот снимок… если и существует нечто, что можно назвать актерской игрой, то все это заключалось в той фотографии, то была последняя, крайняя степень совершенства… я позавидовала ей до смерти.
Но тот фотограф, что должен сделать мой снимок, будет жить в моей голове, и пусть беспричинная злоба последует за ним, пусть она живет в нем, лишенная какого бы то ни было смысла.
Не это ли Кария собирается искать в Сингапуре? — Да, да, сделай, сделай же такой снимок! Рыдая, я повторяла эту фразу снова и снова.
КАНАДЗАВА. ТОСИМИТИ КАРИЯ
— На нас все смотрят!
Невозможно придумать более глупой фразы. Это случилось, когда съемки уже закончились и Моэко, пробившись сквозь толпу, подбежала и бросилась мне на шею. Действительно все смотрели на нас. Разве что какая-то пожилая женщина, которая привела своего внука взглянуть на известную актрису, заслонила ему ладонью глаза. А все остальные и впрямь смотрели: и рыбаки, и фанаты, и съемочная бригада.
— Те, кто интересуется чужой жизнью, — просто подонки, — произнесла Моэко так, словно это были слова из исторического костюмного кино.
Вероятно, съемочная горячка еще не улеглась в ней. Действие фильма, в котором снималась Моэко, происходило в тридцатых годах двадцатого века. Дело в том, что ей иногда трудно выйти из образа и понять, где она, а где ее героиня.
Это случается не только во время киносъемок. Моэко то и дело читает разные сценарии и репетирует, и ей постоянно приходится перевоплощаться. Из всех возможных персонажей ее особенно привлекают обуреваемые злом и те, в которых, как говорится, вселился дьявол.
Но, как мне кажется, именно эта ее черта помогает Моэко так хорошо играть. И когда она произнесла несколько патетическим тоном: «Те, кто интересуется чужой жизнью, — просто подонки», я не погрешу против истины, если скажу, что был очарован. При этом я прекрасно понимал, что вокруг собрались люди, все эти пожилые крестьянки, с которыми я болтал до появления Моэко, рыбаки и прочие. — Моэко, улыбнись-ка.
Едва я успел произнести эти слова, как она одарила меня фантастической улыбкой. Не знаю, как можно по команде изобразить такое. И при всем при том в этой улыбке сквозила какая-то хитрость, которую нельзя запечатлеть аппаратом, работающим со скоростью сто двадцать пять кадров в секунду.
Всего лишь незаметным движением лицевых мышц Моэко сменила недовольное выражение на изящнейшую улыбку так, словно в ней что-то растаяло. А потом на ее лицо пала легкая тень стыдливости, как будто Моэко хотела извиниться за такое совершенство своей улыбки. Этой женщине нет равных.
Однажды, когда съемки уже закончились, я собрался в Токио, но она не дала мне сделать этого. Я жил при ней в маленькой гостинице, где Моэко снимала номер. Мы оставались вдвоем выпить шампанского, и это были чудесные минуты. Любой мужчина был бы рад провести несколько чудесных мгновений в обществе актрисы.
Но через некоторое время наши отношения стали причинять нам больше боли, нежели наслаждения. Когда Моэко утвердили на главную роль в фильме, некое издательство заказало фотоальбом, и мы отправились в Европу на фотосессию. Моэко было на все наплевать, она стала ужасно капризной и нимало не заботилась о том, чтобы скрыть характер наших с ней отношений от технического персонала. Если мы были избавлены от назойливого внимания папарацци, так только потому, что это была Европа, да и к тому же Моэко еще не была настоящей звездой. Во время поездки она хотела разрешить навязший в зубах вопрос — кто же для меня важнее, моя семья или она? Вопрос этот возник еще после Нью-Йорка, но я никогда не отвечал на него прямо, опасаясь необузданного нрава Моэко.
Кажется, что все это путешествие в Европу было специально задумано, чтобы выжать из меня однозначный ответ. В Париже ли, в Гамбурге, Берлине, каждый вечер между нами вспыхивали бесконечные дискуссии на эту тему. Это напоминало допрос в полицейском участке. Хотя, если быть откровенным, то и дискуссий-то никаких не было.
Поскольку говорила всегда только одна Моэко. Если бы я снимал наши беседы на видео, эта запись стала бы, наверное, настоящей библией для начинающих актеров, наглядным пособием как изображать грусть, презрение, гнев, ненависть… Я молча выдерживал все эти односторонние атаки.
Но в последнюю ночь, в Риме, я не вынес и в конце концов сказал ей:
— Слушай, Моэко. Если бы мы оказались на борту тонущего корабля, первым я бы бросился спасать своего сына.
И тогда она ответила в манере Шарлотты Рэмплинг, с тем выражением, которое ей так идет:
— Я убью твоего сына! Убью!
Глядя на выражение ее лица, можно было поверить, что она именно так и сделает, так что с того момента к моим страданиям добавился еще и страх.
Я серьезно задумался о бегстве. Тут как раз проявился мой приятель из фирмы, в которой я раньше работал, и рассказал мне о проекте открытия филиала в Сингапуре. Фирма занималась уже не только сырьевым бизнесом и новыми технологиями, но также и финансовыми операциями. Филиал же, который друзья собирались открыть в Сингапуре, должен был стать своего рода форпостом компании на рынке Юго-Восточной Азии, прибыль планировалось извлекать из так называемых «junk bond» (Бросовые облигации, т. е. облигации с низким спекулятивным уровнем кредитоспособности, обычно приносящие более высокий доход (англ.). Это было поистине ценной находкой для меня.
Но как сказать об этом Моэко? Обычная ложь тут не сгодится, она раскусит ее в один момент.
Как-то раз, войдя в гостиничный номер, Моэко, не дослушав приветствия горничной, с ходу обвинила меня в связи с гримершей, что работала в съемочной бригаде фильма.
Эта женщина утомляла меня, она меня пугала, но я безоговорочно верил в ее талант, хоть и не понимал этой привычки обвинять меня во всех смертных грехах.
— Я не об этом тебе говорю… ты мужчина, а каждый мужчина хочет переспать с максимально возможным числом женщин… но если и есть кто-нибудь, кому бы я не пожелала такого, так это ты!
— Да, но я вижу ее первый раз в жизни!
— Слушай, я не хочу ничего знать! Если уж ты обманываешь любимую женщину, так изволь делать это так, чтобы она ни о чем не догадывалась!
— Слушай, Моэко, я не знаю ее!
— Кого ты хочешь убедить в этом?
— Мы встретились сегодня утром у стойки «Японских Внутренних Авиалиний», чтобы сесть на самолет из Такамацу, она сказала мне: «Здравствуйте, как ваши дела?», и мы отправились сюда, на побережье. Вот и все! Как же я могу тебя обманывать?
