Уильям Айриш - Окно во двор
Я, который никогда не читал. Книги бывшего хозяина квартиры. Над ними возвышался бюст не то Руссо, не то Монтескье — я так и не мог окончательно решить, чей именно.
Чудовищное изделие из неглазурованной глины, но и оно появилось здесь еще до меня.
Не вставая с кресла и изогнувшись всем телом, я потянулся кверху и отчаянным усилием попытался схватить его. Дважды мои пальцы соскальзывали с бюста, с третьего захода я покачнул его, а в результата четвертой попытки он очутился внизу, у меня на коленях, вдавив меня в кресло. Подо мной на сиденье лежал плед. В такую погоду я не прикрывал себе ноги. Я использовал его как подушку, чтобы сделать сиденье помягче. Рывками вытащив его из-под себя, я завернулся в него, как индеец в одеяло. Скорчившись, я забился поглубже в кресло, но моя голова и одно плечо оказались снаружи, за подлокотником — между креслом и стеной. Я поставил бюст на свое другое плечо, где, ненадежно балансируя, он должен был изображать вторую голову, по уши закутанную в плед. Я надеялся, что сзади, в темноте, его можно будет принять за…
Я громко захрапел, как человек, спящий тяжелым сном в сидячем положении. Это было не так уж сложно, от напряжения я все равно дышал с трудом.
Он необыкновенно искусно умел обращаться с дверными ручками, петлями и прочим. Я так и не услышал, когда открылась дверь, а ведь она была прямо за моей спиной. Меня коснулось лишь слабое дуновение воздуха. Я ощутил это кожей головы — настоящей, — которая у корней волос взмокла от пота.
Если это будет нож или удар по голове моя хитрость подарит мне еще один шанс, и я знал, что это самое большее, на что я мог рассчитывать. Руки и плечи у меня достаточно сильны. После первого удара я медвежьей хваткой прижал бы его к себе и сломал бы ему шею или ключицу. Если же в ход пойдет пистолет, в конце концов он со мною все-таки разделается. Разница в каких-нибудь несколько секунд. Я знал, что у него есть пистолет, из которого он собирался пристрелить меня на улице, у Лейксайд-парка. Я надеялся, что здесь, в доме, чтобы обеспечить себе более спокойное бегство…
Вот оно!
Вспышка выстрела, словно трепещущая слабая молния, на секунду озарила комнату, до этого совершенно темную. Бюст на моем плече подпрыгнул и разлетелся на куски.
Мне вдруг показалось, что он в бессильной ярости затопал ногами. Но когда я увидел, как в поисках пути к бегству он промчался мимо меня и перегнулся через подоконник, этот топот переместился вниз, в глубину дома, и превратился в бешеный стук кулаков и ног по входной двери. Однако он вполне успел бы раз пять меня прикончить.
Я втиснул свое тело в узкую щель между подлокотником и стеной, но мои ноги, голова и плечо по-прежнему торчали кверху.
Он мгновенно обернулся и выстрелил в упор с такого близкого расстояния, что мне в глаза точно ударили прямые лучи восходящего солнца. Я ничего не почувствовал… Он промахнулся.
— Ах ты!.. — хрипло вырвалось у него. Наверное, это были его последние слова. Остаток своей жизни он провел в непрерывном движении, без текста.
Он перемахнул через подоконник и рухнул во двор. Прыжок со второго этажа. Уцелел он только потому, что приземлился на узкую полоску дерна. Я перелез через подлокотник кресла и всем телом упал вперед, на подоконник, едва не разбив себе подбородок.
Передвигался он невероятно быстро. Побежишь, когда от этого зависит твоя жизнь. Через первую загородку он перевалился. Вторую взял с разбегу, как кошка, соединив в прыжке руки и ноги. Теперь он уже был во дворике своего собственного дома. Он взобрался на что-то, как раньше Сэм… За этим последовал молниеносный взлет по лестнице, с быстрыми штопорными поворотами на каждой площадке. Сэм, когда был там, запер все окна, но Торвальд, вернувшись домой, открыл одно из них, чтобы проветрить комнату. Теперь вся его жизнь зависела от этого случайного машинального поступка.
Второй этаж. Третий. На следующем — уже его собственные окна. Вот он добрался до одного из них. Но там что-то не сладилось. Он отпрянул от своих окон и, совершив еще один виток, ринулся на следующий, пятый этаж. Во мраке одного из его окон что-то блеснуло, и в прямоугольном пространстве между домами, как большой барабан, грохнул выстрел.
Он миновал пятый этаж, шестой и достиг крыши. Это заняло не больше секунды. Ого, как же он любит жизнь! Парни, притаившиеся в его окнах, не могли оттуда стрелять в него — он находился как раз над их головами, по прямой линии, и, разделяя их, густо переплелись марши пожарной лестницы.
Я был слишком поглощен им, чтобы следить за тем, что происходит вокруг меня. Неожиданно рядом со мной возник Бойн — он целился из пистолета. Я услышал, как он пробормотал:
— Как-то даже неловко стрелять, ведь ему придется лететь с такой высоты!
Там, наверху, он балансировал на парапете крыши, и прямо над ним сверкала звезда. Несчастливая звезда. Он задержался на лишнюю минуту, пытаясь убить меня раньше, чем убьют его. А может, он знал, что все равно уже мертв!
Высоко в небе щелкнул выстрел, на нас посыпались осколки оконного стекла, и за моей спиной треснула одна из книг.
Бойн уже не заикался о том, как ему неловко стрелять.
Мое лицо было прижато к его руке. При отдаче его локоть двинул мне по зубам. Я продул в дыму просвет, чтобы увидеть, как он падает.
Это было страшное зрелище. С минуту он стоял там, на парапете. Потом выпустил из руки пистолет, как бы говоря: «Больше он мне не понадобится». И отправился вслед за ним.
Он падал по такой широкой дуге, что даже не задел пожарной лестницы. Приземлился он где-то далеко и ударился о доску, торчавшую из невидимого нам штабеля. Она подбросила его тело вверх, как в цирковом номере. Потом он упал вторично — теперь уже навсегда. И все кончилось.
— Я понял, где это, — сказал я Бойну. — Хоть и с запозданием. Квартира на пятом этаже, над ним, та, где идет ремонт. Уровень цементного пола в кухнях выше, чем в других комнатах. Они хотели с минимальными затратами выполнить противопожарные правила и заодно слегка опустить пол в гостиной. Советую тебе разломать там пол в кухне…
Он сразу же отправился туда через черный ход, чтобы сэкономить время. В той квартире на пятом этаже еще не включили электричество, и им пришлось воспользоваться карманными фонарями. Управились они быстро, стоило только начать. Примерно через полчаса он подошел к окну и помахал мне рукой, что означало «да».
Вернулся он только к восьми часам утра, когда они уже привели все в порядок и увезли их. Их обоих — свежий труп и труп, давно окоченевший. Он сказал:
— Джефф, беру свои слова назад. Тот безмозглый кретин, которого я послал за сундуком… Хотя, в общем-то, он не виноват. Виноват я сам. Ему было приказано проверить содержимое сундука, а не приметы женщины. Вернувшись, он в общих чертах описал ее, не вдаваясь в подробности. Я иду домой, ложусь в постель, и вдруг — хлоп! — что-то щелкает в моем мозгу: один из жильцов, которого я допрашивал два дня назад, сообщил ряд существенных деталей, не совпадавших в некоторых пунктах с тем, как мой агент описал эту женщину. Вот и докажи теперь, что я не болван!
— В этом проклятом деле со мной все время происходило то же самое, — признался я, чтобы утешить его. — Я называю это замедленной реакцией. Она чуть не стоила мне жизни.
— Но я же офицер полиции.
— Поэтому у тебя мозги сработали быстрее?
— Конечно. Мы пошли туда, чтобы забрать его и допросить. Увидев, что его нет дома, я оставил там ребят, а сам решил зайти к тебе, чтобы выяснить отношения. Как же ты догадался, что она замурована в цементном полу?
Я рассказал ему о нарушенной синхронности.
— В окне кухни агент по найму показался мне выше Торвальда, выше, чем минуту назад, когда они оба стояли у окон гостиных. Это не секрет, конечно, что в кухнях делали приподнятые цементные полы, которые затем покрывали сверху линолеумом. Но это натолкнуло на новую мысль. Поскольку ремонт шестого этажа был закончен раньше, ему пришлось использовать пятый. Вот моя версия: она долгие годы болела, а он сидел без работы, и ему надоело и то, и другое.
— Поговори с той, со второй…
— Она будет здесь сегодня к вечеру, ее уже везут сюда под конвоем. Возможно, он застраховал жену на все деньги, которые ему удалось раздобыть, и потом начал давать ей яд в малых дозах, стараясь не оставить никаких следов. Мне кажется — учти, однако, что это опять-таки лишь мое предположение, — что она обнаружила это в ту ночь, когда там до утра горел свет. Как-то догадалась или же застигла его с поличным. Он потерял голову и совершил то, чего всячески пытался избежать, — убил ее, применив силу: задушил или ударил по голове.
Нужно было с ходу придумать, что делать дальше.
Обстоятельства благоприятствовали ему. Вспомнив о верхней квартире, он поднялся туда и осмотрел ее. Там только что кончили наращивать пол в кухне, цемент еще не успел затвердеть, и вокруг было много материала. Он выдолбил в полу яму, достаточно большую, чтобы вместить ее тело, положил ее туда, замешал свежий цемент и замуровал ее, возможно даже на один-два дюйма повысив уровень пола, чтобы получше спрятать ее. Вечный гроб без всякого запаха. На следующий день вернулись рабочие и, ничего не заметив, положили поверх этого линолеум. Он и цемент-то, наверное, заравнивал их мастерком. Потом он, не мешкая, отправил в деревню свою сообщницу с ключом от сундука — примерно в то же место, где отдыхала несколько лет назад его жена, но на другую ферму, где эту женщину не могли бы признать. Послал вслед за ней сундук и бросил в свой ящик старую почтовую открытку с расплывшейся датой. Не исключено, что через одну-две недели она бы «покончила с собой», как Анна Торвальд, доведенная до отчаяния болезнью. Написав ему прощальную записку и оставив свою одежду на берегу какого-нибудь глубокого водоема. Это было рискованно, но, возможно, им все-таки удалось бы получить страховую премию.
