Луи Байяр - Черная башня
— Месье Эжен, — отвечает она голосом бесцветным, как стекло.
— Мне нужен Пулен, моя радость.
— Его, видите ли, нет дома.
— Ах. — Он быстро окидывает взглядом комнату. — В таком случае, если не возражаешь, мы обождем.
Она обдумывает ответ, но он уже проходит в комнату, так что отвечать она может только мне, снявшему шляпу в приветственном жесте, неловко улыбающемуся, прижимающему к груди таинственный груз.
— Вы, кажется, не встречались? — раздается голос Видока.
Странная черта парижских квартир: чем ближе они к небу, тем заметнее отдают преисподней. В квартире на первом этаже найдется, скорее всего, и камин, и шкаф розового дерева, и утрехтский бархат на креслах, может оказаться даже садик. А пока доберешься до мансарды, почувствуешь, как холод просачивается сквозь трещины в штукатурке, услышишь, как черви гложут деревянные перекрытия.
И все же люди живут и на насестах под самой крышей вроде того, который зовет домом Жанна Виктория. Зимой они, разумеется, дрожат от холода, но что толку разводить очаг, если сквозняк все равно погасит любой огонь? К чему вешать занавески, если свет сюда все равно не проникает? И какой смысл в обоях, если стены сочатся гнилью? Даже от пола осталось лишь голое основание, что касается мебели, ее составляла пара соломенных тюфяков — обиталищ насекомых — да трехногий стол. Все остальное — свалка из тряпок, старой обуви, ломаных досок и битой посуды.
И одного-единственного младенца.
Я не сразу его замечаю. Я пытаюсь найти место, где можно было бы, в полном смысле слова, встать, и это означает, что я отодвигаю ногой то старые чулки, то птичью клетку, и уже в процессе перемещения чайника обнаруживаю, что на перевернутой сковороде лежит что-то мягкое, с ярко-красными щеками и неподвижное.
Настолько неподвижное, что моя рука невольно дергается в его сторону — пощупать пульс, — и в этот момент веки младенца вздрагивают, а ручки слабо тянутся ко мне.
Он смотрит мне в глаза, этот ребенок. И по-прежнему не издает ни звука.
— В добром здравии, как я вижу, — замечает Видок, через мое плечо бросив взгляд на ребенка. — Поздравляю, Жанна Виктория. Твой третий, кажется?
Она тоже не из застенчивых.
— С Арно первый, — отвечает женщина.
— Ах да, разумеется. С Арно все непременно надо начать заново. Для Арно заводятся новые бухгалтерские книги.
— У месье самого не слишком цветущий вид. Должно быть, жалованье незавидное.
Он рвет на себе загвазданную блузу Барду и улыбается улыбкой идиота в приступе энтузиазма.
— Строжайшая экономия! Видок живет, чтобы служить!
Он широко раскидывает руки, словно собираясь обнять ее и все, что есть в комнате. Выжать из них жизненный сок.
— Ты ведь не куришь трубку? — внезапно осведомляется он.
Она отрицательно качает головой.
— Значит, ошибся. Готов поклясться, пахнет дымом.
— Арно, само собой, держит здесь трубку. Для тех случаев, когда бывает у нас.
— Понятно. — И вдруг, словно эта мысль внезапно пришла ему в голову, спрашивает: — Ты не возражаешь, если я взгляну на нее? Я как раз подыскиваю себе новую.
— Как жаль, месье. Не могу вспомнить, куда он…
— Не беспокойся! — восклицает он, засовывая руку в разбитый кувшин и извлекая длинную курительную трубку из вереска.
Покачивая ее в пальцах, он улыбается и раздувает ноздри.
— Ммм, все еще дымится. Вот это я называю хорошим табаком!
Подбородок женщины прижимается к груди, как будто она вот-вот бросится на него и забодает. Но вместо этого она произносит:
— Арно огорчится, что разминулся с вами, месье.
— А уж как я…
Его зрачки расширяются. Отложив трубку, он, минуя перевернутое корыто, подходит к старой печке с жаровней, под углом прислоненной к стене. Потом, с выражением легкого сожаления, пинком опрокидывает печку.
Дверца распахивается, и на пол вываливается мужчина. Как раз такой, чтобы поместиться в печке: маленький, жилистый, мосластый, с расчесанными локтями, серой кожей и с веками, сомкнутыми столь плотно, что даже предельное изумление, кажется, не в состоянии заставить их разомкнуться.
Видок смотрит на него сверху вниз с улыбкой слабоумного.
— А-а, Пулен. Какая удача! Скажи, ты ведь не против промочить горло в нашей компании? — Он указывает на меня скрюченным пальцем. — Моей и моего приятеля? Ты не слишком занят? Тогда вперед!
Глава 6
СЛУЧАЙ С ГВОЗДЕМ В БОТИНКЕ
Я всегда считал, что нет печальнее зрелища, чем питейное заведение среди бела дня. Или чем женщины, хозяйничающие в оных. Представляю вам вдову Мальтез. В седые волосы неопределенного цвета вплетена толстая синяя лента. Ситцевое платье и ситцевое лицо, обретшее с годами суровость самого простого материала. Один глаз смотрит вниз, другой — надменно вверх. Голос исходит непосредственно из ног, будто уголь из жилы.
— Опять Видок. Погибель моему заведению!
Он обнимает ее.
— О-ох, я заплачу за все. Не беспокойся.
Она взмахом руки указывает нам на стол. Несколько минут спустя: графин с чем-то мутным, три оловянные миски и остатки телятины с отчетливыми следами зубов. И разумеется, ее недовольство, опутывающее нас, будто лианы в джунглях.
— Непременно надо сюда, — бормочет она. — Как будто нельзя улаживать свои делишки у Понмерси. Вечно мне клиентов отпугивает…
— Итак, Пулен! — Лапа Видока мертвой хваткой вцепляется в крошечное плечо собеседника. — Сколько лет, сколько зим, дружище! Какой ты, право, стал бледный. Выпей вина, это помогает.
В глубине помещения тонет в тени бильярдный стол с забытым на сукне кием. На стойке бара — низкая лохань с нюхательным табаком, блестящая от плевков. В углу одурманенный кот грызет крысиную кость.
— Вино неплохое, — одобрительно бормочет Видок. — Телятина, правда, жестковата. — Он извлекает изо рта кость. — Похоже, принадлежала самой хозяйке! Что ж, Пулен, ты, наверное, незнаком с господином по имени Кретьен Леблан?
— А должен быть знаком?
— Вовсе нет, просто… прошу прощения, застряло у меня… месье Леблан столкнулся в воскресенье с неразрешимой проблемой. Не надо так смотреть на меня, я не сказал, что ты имеешь к этому отношение. Париж — город неспокойный, мы все это прекрасно знаем. Доктор, вы выпили вино? Точно?
На этот раз он пьет размеренно, скорее цедит. А когда в стакане остается не больше трети, совершает нечто неожиданное: опускает стакан под столешницу и, убедившись, что Пулен не видит, выливает остатки на пол.
— Проблема такая, Пулен. У меня есть друг — Пом Руж, ты ведь его знаешь? Вчера утром к Ружу приволокли краденые часы. Прошу прощения, обратились с просьбой приобрести часы. Часы не из дорогих, да ведь и обладатель не богач. Однако у него хватило средств заплатить за монограмму на крышке. ККЛ. Кретьен Ксавье Леблан.
Видок говорит, наклонив голову, как будто прислушивается к эху в собственной черепной коробке.
— Можешь представить мое безграничное удивление, когда я узнал, что обладатель часов покойного не кто иной, как Пулен, он же Кубер, он же Ламотт. Совершенно верно, друг мой, все твои имена. Так и выскочили одно за другим, будто пробки из бутылок. Вот я и подумал, не связан ли ты — абсолютно случайно, разумеется, — с незадачливым месье Лебланом? Какое же я испытал облегчение, когда узнал, что на этот вечер у тебя есть алиби! Совершенно верно, я поспрашивал кое-кого. Два достойных доверия господина утверждают, что в воскресенье, начиная с шести вечера, тебя видели в «Матушке Бариоль». Ты ведь и в самом деле был там, а, Пулен?
Маленький человек вытягивает ноги, рассматривает носки ботинок.
— Так вот, — продолжает Видок, — можешь вообразить, какой свиньей я себя почувствовал. Надо же было до такого додуматься — чтобы ты… нет, не решаюсь даже выговорить. Но, видишь ли, мой добрый друг — прошу прощения, ты знаком с доктором Карпантье? Я знаю, больше двенадцати ему не дашь, но поверь мне, в Париже его боятся как огня. Не меньше дюжины человек отправилось на виселицу только из-за одного его свидетельства. Его называют Третий Глаз Бога. Правда, доктор? Ну не краснейте, это же правда. Так вот, доктор Карпантье утверждает, что месье Леблан, невезучий месье Леблан, был, скорее всего, убит — когда, доктор? — ах да, в воскресенье днем.
Он прерывается, словно давая словам достигнуть цели, и пристыжено продолжает:
— Господи боже, каким идиотом я почувствовал себя тогда! Все это время я устанавливал местонахождение персонажей на момент вечера воскресенья, а сделано-то все было, оказывается, среди бела дня. — Он стучит себя по голове. — Тук-тук! Я спрашиваю, Видок, есть ли кто-нибудь дома? — Хихикая, он придвигается вместе со стулом. — И самое худшее, мой друг, что нет никого, кто мог бы засвидетельствовать твое местонахождение с двенадцати, скажем, до трех. — Погладив себя по кончику носа, он криво ухмыляется. — Но может, ты сам нам все объяснишь?
