Д. Чампьон - Истории для любопытных. Из коллекции Альфреда Хичкока
— И вы уверены, что оно подлинное?
— Вполне. Это подтверждено двумя экспертами. Один из них специалист по бумаге и чернилам, другой — по почерку.
Оллхоф с шумом втянул в себя воздух.
— Вот ведь не повезло, — сказал он. — Как же мне неохота вам помогать, доктор. Но ничего не поделаешь…
Он подавил вздох сожаления и повернулся к Граймсу.
— Эй вы. Знали ведь, что у вашего компаньона есть это письмо?
Граймс судорожно сглотнул и решительно помотал головой.
— Знать не знал, ведать не ведал, — сказал он. — Я…
— Вы врете, — с улыбкой заявил Оллхоф. — Но вы не стали бы врать даром, правда?
Граймс удивился.
— Я не стал бы врать даром? — ошеломленно повторил он.
— Слушайте, — сказал Оллхоф, — как только вы узнали об убийстве Дейнтли, вы наняли охранника. Зачем? В лавке не было ничего ценного. По крайней мере, эксперты из полиции ничего такого не нашли. Нет, вы наняли этого человека, чтобы Страусс не убил и вас тоже. Он договорился с вами, что вы будете молчать. Посулил вам куш с уорбертоновских денег, верно?
Граймс снова потряс головой. Но вышло это не очень убедительно.
— О том я и говорю, — сказал Оллхоф. — Даром вы врать не станете. Но если вам дадут отщипнуть от ста пятидесяти тысяч — тогда другое дело.
Он поглядел на Слайго, а тот, с надеждой, — на него.
— Наверное, за такую награду вы выдержите и хорошую трепку. Вы не герой, Граймс, но ради такой кучи денег человек может заставить себя держать язык за зубами даже наедине со Слайго.
Оллхоф подался вперед и вперил в Граймса немигающий взгляд.
— Но сделаете ли вы это даром?
На Граймса было жалко смотреть. Он кусал губы и вертелся на стуле. Потом сказал:
— Я не понимаю, о чем вы, инспектор.
— Сейчас поясню, — ответил Оллхоф. — Допустим, что пока вы рассчитываете заработать на своем молчании, Слайго ничего из вас не вышибет. Но будете ли вы молчать, если это не принесет вам ни единого цента? Будете ли вы молчать исключительно из-за любви к этому вот Страуссу?
Граймс промокнул платком лоб, на котором выступил холодный пот.
— Итак, — продолжал Оллхоф, — что вы станете делать, если Уорбертон расторгнет договор — если он откажется покупать письмо?
Граймс молчал.
— Я сам вам отвечу, — сказал Оллхоф. — Если молчание не будет обещать никакой выгоды, у вас начнется словесный понос, как только Слайго поднимет руку. Теперь, надеюсь, всем очевидно, что для приобретения главного свидетеля мне нужно лишь помешать доктору Уорбертону купить это письмо.
Уорбертон достал из жилетного кармашка сигару и раскурил ее. Он явно наслаждался происходящим.
— Инспектор, — заявил он, — вы считаете меня дурным врачом, но сами как детектив оставляете желать много лучшего. Меня абсолютно не волнуют ваши нужды. Я покупаю это письмо. Делайте что хотите.
Оллхоф грустно покачал головой.
— Уж лучше бы мне правую руку отрезать, — сказал он. — До чего же противно вам помогать, док, но правосудие этого требует.
Уорбертон с довольным видом выпустил облачко дыма. Он был уверен, что переиграл Оллхофа и расквитался за все нанесенные ему оскорбления. Печально, подумал я, ведь если он действительно купит это письмо, все наши обвинения против Страусса не будут стоить и выеденного яйца.
— Ну ладно, доктор, — произнес Оллхоф. — А если я скажу вам, что ваше письмо фальшивое?
— Фальшивое?
— Натурально. Очень умелая подделка.
Уорбертон вынул изо рта сигару и рассмеялся.
— Чушь. А как же мои эксперты? Мой специалист по бумаге? Графолог?
— Дурак ваш специалист по бумаге. А графолог — невежда. А вы, доктор, — болван.
— Прекрасно, — холодно обронил Уорбертон. — Если вы считаете себя таким знатоком в подобных вопросах, будьте любезны доказать, что это подделка.
— Пожалуйста, — сказал Оллхоф. — Каким числом датировано письмо?
— Восьмым сентября тысяча семьсот пятьдесят второго года.
— Так я и думал, — отозвался Оллхоф. — А теперь скажите мне, умники, кто-нибудь знает, что произошло восьмого сентября тысяча семьсот пятьдесят второго года?
— Я знаю, — ответил Уорбертон. — В этот день Джордж Вашингтон написал губернатору Виргинии Динуидди письмо о смерти своего старшего брата Лоренса.
— Ерунда! — завопил Оллхоф.
— Ну, — вставил я, — так что же произошло восьмого сентября тысяча семьсот пятьдесят второго года?
— А ничего, — сказал Оллхоф. — Ровным счетом ничего!
— Довольно глупое утверждение, — заметил Страусс. — Как это могло совсем ничего не произойти?
— И все-таки ничего не произошло, — настаивал Оллхоф, — потому что в тысяча семьсот пятьдесят втором году не было никакого восьмого сентября. После третьего сентября сразу наступило четырнадцатое.
Мы все поглядели на него как на сумасшедшего. Он ухмыльнулся в ответ — ехидно и торжествующе.
— Дурачье! — завопил он. — Серые люди! Третьего сентября тысяча семьсот пятьдесят второго года во всех британских владениях, частью которых мы тогда были, совершился переход с юлианского календаря, введенного римским императором, на григорианский — календарь папы Григория. Чтобы скомпенсировать отклонение, которое возникло из-за неточности юлианского календаря, даты с третьего по четырнадцатое сентября были пропущены. Поэтому Джордж Вашингтон не мог датировать свое письмо восьмым сентября. Такой даты не было! И в этот день ничего не произошло — никто не родился и никто не умер.
Уорбертон вынул изо рта сигару. Лицо его было белым, как пепел на ее кончике. Он выдохнул:
— Правда?
— У меня в спальне стоит энциклопедия, — сказал Оллхоф. — Можете посмотреть там.
Я сходил в спальню, взял книгу и принес ее Уорбертону.
— Покажите Граймсу, — велел Оллхоф.
Я показал нужное место Граймсу. Он прочел его, моргая и дрожа. Оллхоф произнес:
— Отлично, Слайго. Теперь поглядим, станет ли он врать ни за что.
Едва Слайго сделал один шаг по направлению к Граймсу, как тот раскололся.
— Нет, — выкрикнул он, — нет, я буду говорить. Инспектор прав…
Страусс вскочил со стула и опрометью бросился к двери. Но Слайго опередил его. Его кулак, похожий на свиной окорок, угодил Страуссу в ухо. Страусс крутанулся вокруг своей оси, точно волчок, и Слайго схватил его за горло.
— Не устраивай тут бойню, — сказал Оллхоф. — Тащи его через улицу и предъявляй обвинение в убийстве. Да Граймса не забудь.
Слайго взял обоих в охапку и поволок к выходу. Уорбертон поднялся.
— Не знаю, что и сказать… — начал он.
— Вот и хорошо, — откликнулся Оллхоф. — Не надо будет слушать. Ей-богу, я был бы рад, если б вас облапошили. Знаете, что я думаю о врачах? По-моему, они…
Уорбертон поспешно выскочил из квартиры, явно не желая лишний раз выслушивать мнение Оллхофа о врачах. Оставшись без этой жертвы, Оллхоф с минуту подумал, затем ухмыльнулся. Он открыл ящик стола и вынул оттуда маленькую коробочку.
— Ах да, Баттерсли, — сказал он, — я попросил, чтобы из морга прислали содержимое сумочки Гарриет Мэнсфилд. Вот — это мозольный пластырь. Наверняка для тебя приберегала. Можно сказать, ее прощальный подарок. Бери.
Он протянул коробочку Баттерсли. Их взгляды встретились. Баттерсли отвернулся.
— Не хочешь, что ли? — спросил Оллхоф. — Ладно, оставлю себе. На всякий случай. Погода нынче сырая, так что он и мне может пригодиться. Не угадаешь ведь, когда тебя начнут донимать старые мозоли. Разве можно угадать, когда…
— Оллхоф, — перебил его я. — Ради Бога, замолчите. Не мучьте бедного парня. Нельзя же пилить его без конца. Вы просто…
— А! — воскликнул Оллхоф, который всегда оставлял за собой последнее слово. — Ты хочешь сказать, что я сегодня не с той ноги встал?
Эдмунд Криспин и Джеффри Буш
(Е. Crispin & J. Bush)
КТО УБИЛ БЕЙКЕРА?
(Переводчик В. Бабков)
Уэйкфилд посещал лекции по философии в Лондонском университете, и в течение последних десяти минут все остальные гости Холдейна терпеливо выслушивали его речь, которую можно было назвать конспективным изложением основных идей лектора.
— Итак, — сказал Уэйкфилд, разбудив в душе присутствующих надежду на то, что они слышат начало заключительной фразы, — философия занимается не столько поисками ответов на вопросы о Человеке и Вселенной, сколько проблемой постановки уместных вопросов. Неуместные вопросы… (Тут маленький человечек по фамилии Филдинг, которого никто толком не знал, вдруг подавился портвейном, и его пришлось вывести.) — Неуместные вопросы только запутывают дело. И именно эта особенность философии, по моему мнению, доказывает ее превосходство над другими науками — такими, как… как… — Тут взор Уэйкфилда упал на Джерваса Фена, стоящего напротив и флегматично грызущего грецкие орехи. — Ну, как криминология, например.
