Д. Чампьон - Истории для любопытных. Из коллекции Альфреда Хичкока
С заметным сожалением Фен оставил грецкие орехи и переключился на фаршированные финики. Набив полный рот, он выжидательно оглядел присутствующих; те, в свою очередь, выжидательно посмотрели на него. Первым тишину нарушил Уэйкфилд.
— Но это наверняка не все, — протестующе воскликнул он.
— Абсолютно все, — возразил Фен. — Я пересказал вам то, что сообщил мне инспектор Касби, а теперь повторяю заданный им же вопрос — я-то, между прочим, на него ответил: «Кто убил Бейкера?»
Уэйкфилд недоверчиво уставился на него:
— Вы что-нибудь забыли.
— Никак нет, уверяю вас. Коли на то пошло, я был даже более щедр на намеки, чем инспектор Касби. Но если вы до сих пор не подозреваете, кто убил Бейкера, я дам вам еще одну подсказку: он умер в девять часов утра. Ну как, теперь легче?
Все задумались. Нет, легче явно никому не стало.
— Хорошо, — наконец мрачно произнес Уэйкфилд. — Сдаемся. Кто же убил Бейкера?
И Фен вежливо ответил:
— Его убил государственный палач — после того, как Бейкер был приговорен к смерти за убийство Экерсона.
Уэйкфилд застыл на месте; потом он испустил гневный вопль.
— Нечестно! — заорал он, стуча по столу. — Это надувательство!
— Ни в коей мере. — Фен был невозмутим. — Конечно, тут не обошлось без известного рода уловки, но вас честно об этом предупреждали. Если помните, все началось с дискуссии об уместности постановки некоторых вопросов; я же задал вам только один вопрос: «Кто убил Бейкера?» Более того, я сразу подчеркнул, что манера изложения в данном случае так же важна, как и само дело. И если даже оставить все это в стороне, я дал вам ключ. Миссис Блейн, глядя в окно на лежащее в тени тело, догадалась о совершенном преступлении, когда заметила на волосах человека кровь. Далее, я упомянул, что эта кровь была темной, венозной; но ведь я говорил, что у Бейкера волосы были черные, смазанные бриллиантином. Разве можно увидеть темную кровь на таких волосах — особенно если тело лежит в тени, а наблюдатель смотрит на него снаружи, через окно? Разумеется, нет. Значит, это был не Бейкер. Но это не могли быть Мэри Бейкер или Сноу, так как они тоже были черноволосыми, — итак, остается только Экерсон. Экерсон был альбиносом, а у альбиносов волосы светлые; кровь на таких волосах видна прекрасно, даже через окно и с немалого расстояния. Кто же мог убить Экерсона? Очевидно, Бейкер и только Бейкер — я подчеркнул, что и Сноу, и Мэри проявили полное равнодушие к гостю. И кто после его ареста мог убить (заметьте, что я ни разу не употребил слова «зарезать») Бейкера? На это возможен только один ответ…
— А что случилось с женой? — спросил Холдейн. — Вышла она за Сноу?
— Нет. Он вскоре исчез со сцены, — спокойно объяснил Фен. — Впрочем, она вышла за кого-то другого и сейчас, по словам инспектора Касби, вполне счастлива. Предприятия Бейкера и Экерсона рухнули под бременем долгов и таким образом прекратили свое существование.
Наступила пауза; и вдруг:
— Природа существования, — неожиданно заговорил Уэйкфилд, — волновала философов всех веков. Каковы психические и умственные процессы, которые позволяют нам считать, что этот стол, например, реален? Ответ субъективных идеалистов…
— Может и обождать, — твердо сказал Холдейн, — до нашей следующей встречи. — Он отодвинул свой стул. — А не пойти ли нам поглядеть, чем занимаются дамы?
Корнелл Вулрич
(Cornell Woolrich)
К ОРУЖИЮ, ДЖЕНТЛЬМЕНЫ, или ПУТЬ, ПРОЙДЕННЫЙ ДВАЖДЫ
(Переводчик В. Бабков)
У каждого мальчишки есть свой герой. Иногда это футболист, а иногда — знаменитый игрок в бейсбол или чемпион мира по тяжелой атлетике. Это может быть даже постовой на ближайшем перекрестке или хулиган из соседнего квартала. Но у каждого мальчишки есть свой герой.
Герой Стивена Ботилье был не похож на других героев. Герой Стивена Ботилье был заключен в тяжелую позолоченную раму на стене картинной галереи, расположенной в пристройке к старинной усадьбе с портиком и белой колоннадой, а сама усадьба стояла в дельте реки, в окружении перечных деревьев и испанского мха.
Впервые он увидел его в девять лет. Отец устроил ему экскурсию. О, конечно, Стивен бывал там и раньше, но эти лица, смутно белеющие на стенах, были всего лишь «старыми портретами», частью домашней обстановки. Отец вдохнул в них жизнь. «Пора тебе узнать, кем были мы, Ботилье». Он произнес «были» с легким сожалением; взрослый мог бы догадаться, что за ним кроется, но девятилетнему ребенку это было не под силу. Впрочем, и взрослый мог бы не понять, о чем он жалеет. У них были деньги, влияние, их корабли возвращались в порт с трех континентов; прекрасная старинная усадьба, где они жили, хорошо сохранилась, была отремонтированной и ухоженной; она не пришла в упадок подобно многим другим. Им принадлежал самый крупный и процветающий торговый дом в Новом Орлеане — да, сэр. И все-таки, когда отец медленно вел сына за руку от портрета к портрету, во взгляде его была легкая ностальгия, говорящая о том, что в прежние времена Ботилье занимали себя более интересными и важными вещами, чем сметы, накладные и подведение торговых балансов.
— Этот человек был вице-губернатором, назначенным королем Франции еще до того, как появился наш штат, до того, как появились все штаты. Ты только подумай, малыш Стивен: его слово было законом от дельты Миссисипи до Великих озер и лесов Миннесоты.
Стивен почтительно посмотрел на тускло отблескивающую стальную кирасу, на локоны парика до плеч, но ничего не почувствовал. Портрет оставался мертвым, как изображения генералов в школьных учебниках по истории.
— А этот человек покинул дом, семью и друзей, отказался от богатства и положения в обществе, терпел голод, холод и нужду, а под конец пожертвовал жизнью ради своего идеала — свободы. Он защищал нашу родину, когда она еще не стала отдельной страной. Служил в штабе Вашингтона.
Мальчуган серьезно покосился на коричнево-голубой мундир, на белую косичку. Но ему снова не удалось почувствовать, что изображенный на картине человек когда-то был живым; в памяти его всплыла лишь двухцентовая почтовая марка.
— Этот был морским офицером под командой Декатура. Он сражался с варварами-пиратами, а потом вернулся, чтобы защищать наш город в битве за Новый Орлеан…
Пираты — это звучало немного более заманчиво, но по-прежнему слишком походило на рассказы школьных учителей.
— А вот он… — отец указал на именную табличку в нижней части следующей рамы. Стивен Ботилье, 18… — 18… — Его звали так же, как и тебя. Это младший брат твоего прадеда…
Возможно, первым импульсом послужило сходство имен — хотя все остальные тоже были Ботилье, — но, взглянув вверх, на лицо этого давно умершего юноши, мальчик внезапно ощутил прилив родственного чувства. Черные глаза предка с лукавым огоньком встретили взор мальчика понимающе, словно они оба уже знали друг о друге все и могли стать настоящими друзьями. Он был моложе прочих — наверное, и это сыграло свою роль.
— Собственно говоря, он и умер-то почти мальчишкой, — заметил отец Стивена. — Лет двадцати пяти. — Но в голосе его не было неодобрения или печали — в нем прозвучало едва ли не восхищение. И, скорее себе, чем мальчику рядом, он пробормотал: — Уж лучше так, чем стареть за конторкой…
Стивен не мог оторваться от картины: эти веселые, озорные, беспечные глаза словно притягивали его. Портрет стал чересчур живым. Психолог сказал бы: «В девять лет дети бывают необычайно впечатлительны. Пожалуй, не стоило говорить мальчику такие вещи». Но на свете есть многое, чего психологи не понимают.
— А он чем занимался? — с дрожью в голосе спросил Стивен.
— Я про него мало что знаю. Он погиб далеко, в чужой стране. Умер как благородный человек…
Отец повел Стивена за руку дальше по галерее, но голова мальчика была повернута назад, к молодому лицу на стене, которое задело в его душе чувствительную струнку. Все остальные рассказы он почти целиком пропустил мимо ушей. Человек в плоской фуражке времен Мексиканской войны, человек в серой форме конфедерата из армии Ли. А потом — двери в конце галереи, ведущие в сегодняшний день с его накладными и ордерами, разгрузкой и погрузкой партий товара и немой мукой в сердцах людей, никогда не имевших прав, которые дает благородное происхождение.
— Ну вот, теперь тебе ясно, что значило быть Ботилье. Помни, о чем я тебе рассказал. Это все, что я могу для тебя сделать. — Отец отпустил руку мальчугана и ласково коснулся его макушки.
Мальчик вернулся в галерею, остановился посередине, показал на стену.
— Я хочу стать таким же, — промолвил он. Снова возникло это чувство близости, духовного родства — черные глаза смотрели на него, живые, неотвратимо притягивающие, все понимающие, словно посылая ему дружеское «Привет, малыш!» сквозь череду поколений.
