Олег Бажанов - Герой нашего времени.ru
— Командир, может, для подстраховки одному нашему борту с десантом сесть? Я сяду, а Мингазов — в резерве.
— Делай, как я сказал! — отрезал командир эскадрильи.
Иванов помнил этот вылет. День для полёта в горы выбрали не очень удачным: шедший всю ночь дождь кончился, но облака, вопреки предсказаниям метеорологов, уходить за горизонт не желали и к моменту вылета висели над аэродромом восьмибалльной рваной кучевкой. Но начальство не стало отменять вылет, тем более что синоптик пообещал уменьшение облачности над районом эвакуации.
Группа взлетела в точно назначенное время. Пробив облачность, вертолёты заняли установленный боевой порядок и взяли курс за ведущим. По заданию, радист спецназа должен был в определённое время включить радиомаяк для вывода вертолётов на отряд.
По предварительным расчётам, выполненным штурманами на земле, лететь группе предстояло сорок пять минут, но приборы показывали путевую скорость больше расчётной. Это означало, что на пути к цели вертолётам помогал попутный ветер. Значит, на обратном пути тот же ветер мог стать их врагом.
… Что-то ускользало из общей череды событий. Но что? Иванов поминутно запомнил тот полёт. Ещё на земле, глядя на серые тяжёлые облака, он думал, что вылет, наверное, перенесут на завтра.
— Не полетите сегодня. Готовьтесь зачехляться! — как бы угадывая его мысли, прокомментировал погоду подошедший на стоянку техник звена.
— Для рождённого ползать всегда погода нелётная! — хмуро пошутил правый лётчик Иванова. — А мы — полетим! Вот увидишь.
— Просите у Бога погоды, оптимисты, — мрачно посоветовал техник и ушёл по своим делам.
Вот оно что! Иванов вспомнил: в то утро он надел нательный крестик. Обычно этот крестик хранился в удостоверении личности офицера, под обложкой. Но сегодня удостоверения всем экипажам пришлось сдать. Многие лётчики носили такие крестики. Не верить в Бога лётчик не может. Пусть не всегда явно, но в душе каждый пилот знает, что Бог есть. И Иванов перед командировкой тоже сходил в церковь и купил обыкновенный крестик на шнурке, но освящённый батюшкой. Раньше как-то всё время стеснялся его надеть, но и без него уже чувствовал себя неуютно. Так крестик и лежал в кармане, в удостоверении. А в то утро словно что-то подтолкнуло Иванова надеть православный крест на шею.
Через час последовала команда на взлёт, принеся конец тягостному ожиданию, и отряд из четырнадцати вертолётов ушёл в сплошной облачный полог, накрывающий землю до видимой линии горизонта.
Стрелка высотомера перевалила за две с половиной тысячи метров, и эти самые облака, оказавшись теперь под винтами, уже не представлялись такими зловещими, какими виделись с земли. Наоборот, равномерно залитые солнцем, которому здесь ничто не мешало, и причёсанные ветром, они теперь походили на спокойную, слегка всхолмленную белоснежную равнину, вид которой завораживал сказочной красотой. Там, где у ветра не хватило сил доделать своё дело, виднелось, невольно притягивая взор, несколько наклоненных в одну строну огромных белых глыб, напоминающих снежных баб или восставшие из морской пучины сказочные острова. Земли не было видно, она осталась где-то далеко внизу, под многослойной толщей облаков.
Экипажи шли в режиме радиомолчания, выполняя приказ: до входа в район эвакуации всем ведомым экипажам работать только на приём. Правый лётчик в установленное время настроил радиокомпас на четко прослушиваемый сигнал маяка. Стрелка прибора, уловившего звуки радиопривода, показывала, что группа находится несколько левее от линии пути к цели. И вскоре ведущий взял поправку на курс.
Лётчик-штурман в экипаже Иванова, или, как принято называть в авиации, — «правак», носил украинскую фамилию Ващенка, но считал себя белорусом, так как родился и жил до армии в Минске. Звали его Андреем, и он всего на год был младше Иванова. В «капитанах» Андрей ходил, по авиационным меркам, уже давно, а вот с должностью командира экипажа ему всё не везло. К ней, по мнению Иванова, Ващенка был готов, но пока ещё, по стечению каких-то обстоятельств, вынужден был довольствоваться должностью штурмана звена. В отличие от Мельничука, Ващенка зарекомендовал себя хладнокровным и рассудительным офицером. Мог при случае побалагурить, но всегда всему знал меру. Иванову нравилось летать с Андреем в одном экипаже, а вместе они уже летали два года и привязались друг к другу той непоказной дружбой, которая может возникнуть между мужчинами.
Перекрывая расчётное время, группа вошла в район эвакуации, но обещанные синоптиком просветы в облаках не появились. Вокруг, насколько мог видеть глаз, простиралось сплошное серо-белое море с воздушными айсбергами. А под ними пряталась территория противника. И горные вершины. В данной ситуации горы становились опаснее самих боевиков. В предыдущем полёте в этот район Иванов видел, какие здесь острые неровные вершины и глубокие тёмные ущелья, дна которых не доставали лучи солнца.
Через несколько минут полёта стрелка радиокомпаса, плавно описав дугу, повернулась на сто восемьдесят градусов. Это означало, что группа прошла над радиомаяком. Стрелка высотомера по-прежнему стояла на делении около трёх с половиной тысяч метров, и сплошной ковёр из облаков всё так же не имел ни одного видимого разрыва. Построив группу в круг радиусом километров пять, ведущий приказал всем искать в облаках хоть какое-то «окно». Безрезультатно покружившись более двадцати минут, Иванов услышал в эфире команду:
— «282-й», тебе этот район известен, сходи вниз на разведку. Постарайся определить толщину облачности. Только осторожней, «282-й»!
Это был позывной Иванова. Ведущий приказывал ему снижаться.
— У нас же на борту люди!.. Напомни ему! — возмущённо воскликнул Ващенка.
Посмотрев на «правака», Иванов никак не отреагировал.
— Понял, — бросил он в эфир и уменьшил мощность двигателям.
Тяжело гружённая боевая машина подошла к облачной границе и теперь оказалась в такой близости от облаков, что едва не задевала их лобовым остеклением кабины. Это походило на бреющий полёт, только с той разницей, что сейчас под брюхом вертолёта мелькала не земля, а облака, и стрелки высотомера стояли не на нуле, как это бывало на бреющем полёте, а показывали почти три тысячи метров.
А вот стрелка радиовысотомера не стояла на месте. Прыгая по шкале делений вверх и вниз, она предупреждала, что там, внизу, в этих коварных облаках, прячутся вершины враждебных гор. Это заставило Иванова на какие-то секунды задержаться над облаками, вроде бы для того, чтобы ещё раз сверить показания приборов. Но за это время он успел мысленно произнести три раза: «Господи, спаси и сохрани!».
И вот он плавно отклонил ручку управления вперёд. Мгновенье — и вертолёт, подмяв под себя собственную тень, по-акульи мягко вошёл в облака. В первые секунды Иванову показалось, что это кипящие клубы дыма и пара обволокли вертолёт со всех сторон, отчего в кабине мгновенно потемнело. Двигатели, почувствовав уменьшение мощности на снижении, изменили голос. Когда большая стрелка высотомера совершила по чёрному циферблату почти две трети полного оборота, в кабине неожиданно посветлело, и Иванов обрадовался, что облачности пришёл конец и он сейчас увидит горы. Но облака вдруг загустели снова, приняв более холодный тёмный цвет, и вертолёт погрузился в серую мглу. Этот нижний слой облачности казался более холодным, плотным и тяжёлым.
— Командир, через сто метров воткнёмся в горы, — настороженно предупредил Ващенка.
Иванов и сам видел по радиовысотомеру, что ещё пятнадцать-двадцать секунд такого снижения, и ручку управления брать на себя будет уже поздно. Видимо, облака не кончатся до самых вершин. А не врёт ли высотомер? Что, если они уже проскочили безопасную высоту, и в любой миг последнее, что увидит экипаж в этой жизни, будет отвесный склон скалы прямо перед остеклением кабины? Нелепые это были мысли. А вот лезли в голову, вызывая в груди неприятное жжение. Энергично дав двигателям полную мощность и взяв ручку управления на себя, Иванов начал злиться не на экипаж и даже не на облака, которые упорно не хотели заканчиваться и погибельно-серый вид которых всё больше лишал его уверенности, что они когда-нибудь кончатся, а на ведущего группы, пославшего их сюда: «Самому бы тебе залезть в такое дерьмо!»
— Облачность двухслойная, десятибалльная. Глубина слоёв — более тысячи метров. К земле пробиться не могу. Возвращаюсь, — доложил Иванов в эфир, переведя машину в набор высоты.
Казалось, время замедлило свой ход: вертолёт на пределе мощности воющих от натуги двигателей никак не мог вырваться из вязких объятий серо-белого тумана, липнувшего к бортам. Неожиданно в кабине стало светлее, и через секунду вертолёт резвым дельфином выскочил из серо-белого плена, как из морской пучины. В глаза ударил яркий солнечный свет, а вокруг, насколько мог видеть глаз, простиралась залитая живым золотым цветом сказочная долина с замками и островами, и кружащимися, как шмелиный рой, в стороне и выше пятнистыми собратьями — вертолётами. Иванов направил свою машину к ним.
