Мэри Кларк - Прежде чем проститься
Кто-то из коллег заметил Майнору, что даже в спортивных брюках, футболке и кроссовках он все равно выглядит врачом. Наблюдение было вполне точным. И здоровался Дэн совершенно «по-докторски» — внимательно поглядывая на собеседника и словно выясняя, все ли у того в порядке со здоровьем. Судьбой ему было уготовано стать врачом. Дэн знал, что будет врачом, и каким именно — это он тоже знал. Он станет детским хирургом. Выбор имел под собой сугубо личные причины, о которых знали очень не многие.
Детство Дэна прошло в доме деда и бабушки с материнской стороны, находившемся в вашингтонском пригороде Чеви-Чейз[9]. Отец навещал сына от случая к случаю. Дэн отнюдь не скучал без него и не радовался его приездам. Более того, отцовские визиты постепенно стали вызывать у мальчика неприязнь, которую он тщательно скрывал. Своей матери Дэн не видел с шестилетнего возраста, хотя ее моментальную фотографию бережно хранил в потайном отделении бумажника и всегда носил с собой. Снимок был сделан в тот день, когда ему исполнилось два года. Улыбающаяся, с пышными, раскиданными по плечам волосами, мать крепко обнимала его. Эта выцветшая фотография оставалась единственной хрупкой памятью о Кэтрин Квинн.
Окончив медицинский факультет Университета имени Джонса Хопкинса, Дэн затем стажировался в нью-йоркской больнице имени Св. Григория. Недавно, когда там открылось отделение ожоговой терапии, он принял предложение работать у них и вернулся в Нью-Йорк. Наступающее третье тысячелетие заронило в его сердце непонятное беспокойство. Дэн вдруг ощутил настоятельную потребность поменять свою стабильную и вполне налаженную жизнь. К этому времени он работал в одной из лучших больниц Вашингтона, где успел приобрести репутацию опытного хирурга, спасшего жизнь многим жертвам ожогов. Когда Дэну исполнилось тридцать шесть, его дед и бабушка решили переехать во Флориду, в прекрасно обустроенный поселок для престарелых. Внук любил их ничуть не меньше, чем в детстве, однако уже не чувствовал прежней необходимости жить поблизости. Отношения с отцом у Дэна так и не наладились. Отъезд стариков во Флориду почти совпал во времени с новой женитьбой отца. Дэна на этой, четвертой по счету, свадьбе Престона Майнора не было, как не было и на третьей.
Новая работа начиналась у Дэна с первого марта. Он заблаговременно свернул свою частную практику и провел несколько дней в Нью-Йорке, подыскивая себе место для жилья. В феврале он купил кондоминиум в районе Сохо[10], куда перевез все, что посчитал нужным взять из своей вашингтонской квартиры, обставленной со спартанской простотой. Кое-что из мебели и вещей отдали ему дед и бабушка, так что нью-йоркское жилище Дэна сразу приобрело оттенок изысканности.
Его отъезду из Вашингтона предшествовала целая череда прощальных обедов и встреч, устроенных Дэну друзьями и несколькими женщинами, с которыми он время от времени встречался. Он любил дружеские сборища и погружался в них с той же основательностью, что и в работу. Одна из приятельниц подарила Дэну элегантный бумажник, и он сразу переложил туда водительские права, кредитные карты и наличные деньги. Последней он извлек из старого бумажника фотографию матери, которую после некоторых колебаний отправил и большой семейный альбом. Альбом этот старики забирали с собой во Флориду. «Пора подвести черту под надеждами прошлого», — мысленно сказал он себе... Еще через час Дэн передумал и забрал снимок назад, положив его в потайное отделение нового бумажника.
Дэном владели смешанные чувства. Он испытывал ностальгическую грусть и в то же время легкость. Попрощавшись со стариками, он сел в свой джип и отправился в Нью-Йорк. Путь от вашингтонского вокзала до Манхэттена занял у Дэна четыре часа. Он разгрузил машину, поставил ее в ближайший гараж, но задерживаться в новой квартире не стал. Его тянуло освоиться с местом, где ему предстояло жить. Дэн отправился бродить пешком по Сохо, выбирая, где бы пообедать. Ему очень нравилось, что рестораны тут встречались буквально на каждом шагу. В некоторых Дэн уже успел побывать. Теперь он решил познакомиться еще с одним. Купив газету, доктор Майнор расположился за столиком у окна и для начала заказал себе бокал легкого вина.
Потягивая вино, Дэн листал газетные страницы, однако вскоре оставил это занятие и стал наблюдать за прохожими. Потом, словно спохватившись, он заставил себя вернуться к недочитанной статье. Одним из пунктов его новой жизни было прекращение бесплодных поисков. Хватит тешить себя иллюзиями. Ему все равно ее не найти. Он же не сможет разорваться на тысячу кусочков и одновременно искать в разных местах. Шансы найти в громадном городе бездомного человека были почти равны нулю.
Разум Дэна приводил ему свои логичные, неопровержимые доводы, а внутренний голос нашептывал другое: «Ты ведь переехал в Нью-Йорк не только из-за интересной работы. Ты все еще надеешься ее найти. Ты приехал сюда потому, что Нью-Йорк — это место, где ее видели в последний раз».
Ночью, вслушиваясь в негромкие уличные звуки, доносившиеся снизу, Дэн все же решил предпринять еще одну, последнюю попытку. Если до конца июня у него не появится результатов, он прекращает поиски.
Новая работа поглощала большую часть его времени. Поиски велись урывками и оставались безрезультатными. Правда, с наступлением теплых дней вероятность несколько повысилась. Очередной круг поисков Дэн назначил на восьмое июня, но именно в этот день ему пришлось делать срочную, внеплановую операцию. Ничего, один день погоды не делал. Девятого Дэн отправился в Южный Бронкс, до сих пор считавшийся захолустьем, хотя в последние двадцать лет там произошли ощутимые перемены. Приехав туда, он сделал то же, что и в других местах: стал задавать вопросы и показывать фотографию матери, всегда находившуюся при нем.
И произошло чудо. Дэну встретилась бездомная, неряшливо одетая женщина лет около шестидесяти с чумазым морщинистым лицом и водянистыми глазами. Увидев снимок, она вдруг улыбнулась.
— Похоже, вы ищете мою подружку Квинни, — сказала она.
9
Входя в парадную дома на Парк-авеню, где жил ее босс, сорокадвухлетняя Уинифред Джонсон всегда испытывала какую-то робость. Она работала с Адамом Колиффом три года; вначале в компании «Уолтерс и Арсдейл», а затем в его собственной фирме, куда перешла не колеблясь.
Адам считал Уинифред своей правой рукой, и это не было преувеличением. Но все равно она никак не могла отделаться от страха. Уинифред казалось, что однажды консьерж остановит ее и скажет: «Извините, леди, но вход для посыльных за углом».
Уинифред знала, откуда у нее этот страх, это ожидание унижений. От родителей, которые только и делали, что подсчитывали оскорбления, нанесенные им окружающим миром. С раннего детства она слышала их нескончаемые сетования и жалобы. Некоторые фразы врезались ей в память: «Запомни, Уинифред, мир устроен так, что каждый, кто обладает хоть крупицей власти, непременно постарается тебя унизить. Чем больше власти, тем больше безнаказанности. А мы — люди маленькие. Да и ты выше не поднимешься. Сама потом убедишься». Даже перед смертью отец не успокоился и до последнего вздоха ругал компанию, припоминая все обиды, причиненные ему за сорок лет. Мать Уинифред была еще жива и находилась в доме престарелых. Жалобы на унижения и издевательства над ней продолжались и там.
Уинифред вспомнила о матери в тот самый момент, когда консьерж с улыбкой открыл ей дверь. Несколько лет назад ей удалось устроить мать в новый, оборудованный по последнему слову техники пансионат. Она искренне надеялась, что старухе там понравится. Увы! В первое же посещение на голову дочери обрушился знакомый поток материнских жалоб. Такие понятия, как счастье или удовлетворенность, были совершенно незнакомы ее матери. Но самое ужасное, Уинифред понимала, что родительские представления о жизни передались и ей, и она была бессильна их побороть.
Худенькая, даже хрупкая, Уинифред не пользовалась преимуществами своей фигуры, а носила консервативные деловые костюмы. Ее украшения ограничивались скромными сережками-пуговками и ниткой жемчуга. Она умела быть настолько тихой и незаметной, что люди забывали о ее присутствии. Зато Уинифред ничего не забывала. Она все замечала, подмечала и помнила любую мелочь. На работу в компанию Роберта Уолтерса и Лена Арсдейла Уинифред пришла сразу по окончании секретарского колледжа. За все эти годы ни тот ни другой не оценили должным образом ее знаний. Похоже, ее боссам и в голову не приходило, что она не хуже их (а возможно, гораздо лучше) разбирается во всех тонкостях строительного бизнеса. Зато Адам Колифф сразу же это заметил и оценил по достоинству. Несколько раз он в шутку ей сказал:
— Представляю, Уинифред, сколько людей тешат себя надеждой, что вас не угораздит написать мемуары.
