Кит Маккарти - Тихий сон смерти
Бочдалек скабрезно ухмылялся; Елена видела, как он облизал сперва верхнюю, потом нижнюю губу.
— Приходилось с этим мириться. Милли была счастлива — прежде она, наверное, не становилась объектом столь пристального внимания мужчин, — а я был влюблен в нее. Разумеется, Тернер был для нее лучшей парой, а что мог дать ей младший научный сотрудник? — Все это начинало походить на исповедь. Карлос вспоминал, и вспоминал, возможно, лучшее время своей жизни. Теперь, после смерти Милли, события тех месяцев обрели для него совершенно иной смысл, отношения с Милли казались ему чище и благороднее. — Думаю, я бы все это пережил, если бы Тернер не стал в ультимативной форме предъявлять на нее права. Он приперся ко мне надутый и злой как черт. Стал требовать, чтобы я вышел из игры, потому что, дескать, он такой важный, а я никто.
— Ну и что было потом?
— Я послал его куда подальше. Одно дело — заставлять меня мыть пробирки, и совсем другое — пытаться запрещать проводить время с тем, с кем мне нравится.
— И он отстал?
Карлос усмехнулся:
— Ну да. Когда настало время переходить от угроз к действиям, у него кишка оказалась тонка.
— А как поступили вы?
— Ну, выпил для начала. Немного. Потом, если память не изменяет, уснул. Потом пошел искать Милли. Я хотел рассказать ей, что мне наговорил этот придурок. — Не дожидаясь очередных наводящих вопросов, Карлос продолжил: — Она, как мне сказали, была в лаборатории, и я отправился к ней. Но лучше бы я этого не делал, потому что Тернеру пришла та же самая мысль. Он оказался там раньше меня. Когда я вошел, он уже разговаривал с Милли. Тернер стоял у вытяжного шкафа ко мне спиной, но услышал, как я вошел, и оглянулся через плечо. Я, наверное, выглядел разъяренным, потому что Милли подскочила ко мне и попыталась помешать подойти к Тернеру. Я отпихнул ее.
Штейн слушал его и грустно качал головой.
— Никакого конкретного плана действий у меня не было, я даже не знал, что скажу в следующий момент, но тогда мне это было все равно. Я хотел сказать Тернеру, что не позволю ему так обращаться с Милли, и подскочил к нему. Началась ссора. Все это выглядело совсем не по-джентльменски: мы стояли друг напротив друга и, брызгая слюной, поливали друг друга грязью. Потом — не помню, кто начал первым, — мы стали толкаться, лягаться… Само собой, на шум сбежались все. Помню, все пытались нас разнять, и только Жан-Жак, как я успел заметить, откровенно наслаждался зрелищем.
Штейн, который, видимо, только сейчас начал понимать, что же на самом деле произошло в тот день в лаборатории, проговорил:
— У меня не было ни малейшего представления, что там творилось. Я… — Он пожал плечами и улыбнулся. — Я ничего не видел, кроме работы.
— Вот тогда-то началось самое жуткое; я говорю жуткое, поскольку решил, что он вовсе не заслуживает Милли, у этого подонка нет даже права на жизнь. Что меня так взбесило? Тернер наговорил мне столько гадостей, в том числе и о моем происхождении. В общем, повел себя как самый настоящий расист. А тут еще Жан-Жак начал меня подначивать. Он тоже терпеть не мог Тернера, считал его высокомерной сволочью. Словом, атмосфера накалилась до предела, и тогда-то все и произошло. Я ничего не видел вокруг себя, мне просто хотелось убить этого гада. К этому моменту нас уже растащили по разным концам комнаты, и мы буквально озверели. Он повернулся, чтобы наброситься на меня, я схватил первый попавшийся мне под руку предмет и швырнул ему в голову. Это была водяная баня, полунаполненная. Если бы я попал в него, может, на этом все и закончилось бы. Но он успел уклониться, и на какой-то миг мне показалось, что он стоит и представляет, как ковыряется скальпелем в моих внутренних органах. Я так отчетливо себе это вообразил… Но тут баня разлетелась на куски, и все понеслось в тартарары. Раздался невероятный грохот. Баня влетела в вытяжной шкаф. Перебила все склянки, повсюду расплескалась вода. Капли попали на соединения электрических проводов. Что-то жутко зашипело, посыпались искры, шкаф наполнился паром или дымом, а потом послышался тихий хлопок и начался пожар. Только тогда я перевел взгляд на Тернера. Тот стоял с каменным лицом, словно получил удар обухом по голове. А когда вышел из оцепенения, принялся кричать. Он орал, как… Ни одного связного слова, даже ругательства. Просто истошный вопль. И вот наши взгляды встретились. В глазах Тернера я увидел такое… Описать это невозможно. Никогда в жизни я не видел такого лица. И таких глаз. В них был страх. Нечеловеческий страх.
Карлос в очередной раз прервал свой рассказ. Тогда за него продолжил Штейн:
— Огонь распространялся с невероятной быстротой. Здание лаборатории было деревянным и к тому же полуразвалившимся. Конечно, там имелись огнетушители, но почти все они не работали, а от исправных пользы было немногим больше. В общем, единственное, что нам оставалось, это выбежать на улицу. — Сказав это, Штейн опустил голову на грудь и глубоко задумался. — Тернер признался мне на следующий день. Карлос правильно заметил, он был смертельно напуган. Поначалу я все не мог понять почему. Верно, настроение у всех было препаршивейшее, но только Тернер пребывал в состоянии панического ужаса. — Старик перевел взгляд на Карлоса. — Помнишь?
Ариас-Стелла медленно наклонил голову, будто силясь вспомнить события того злосчастного дня. Штейн повторил свой вопрос:
— Он же был перепуган, разве не так? — и, обращаясь уже к Айзенменгеру и Елене, добавил: — Тогда он и признался, что работал над параллельным проектом. Он взял за основу Протей и красиво повернул его в другом направлении.
— Красиво?! — От негодования Карлос аж подскочил на месте.
Бочдалек, до этого не вступавший в разговор, неожиданно подал голос. Он задал вопрос совершенно невинным тоном, совсем как зритель в кинотеатре, интересующийся каким-то особенно занимательным трюком:
— А что это вообще такое, Протей?
Внезапно в разговор вмешался Розенталь:
— Тебе вовсе ни к чему это знать.
На что Бочдалек удивленно поднял глаза:
— Да неужели?
— Ты не должен знать больше, чем следует. Ты не забыл этого?
Бочдалек расплылся в улыбке и помахал револьвером.
— Насколько я понимаю, тот факт, что я знаю, что сегодня эти четверо умрут, для меня уже повод побеспокоиться о собственной безопасности.
Розенталь не счел нужным отвечать что-либо своему напарнику. Дескать, дело твое. Тогда Бочдалек повернулся к Штейну и громким шепотом произнес:
— Он любит меня.
— И вы действительно не имели никакого представления? — спросила Елена у Штейна.
— Нет. Наши научные интересы практически не пересекались. Я занимался системой культуры, Тернеру я поручил совершенствование самого Протея. А результаты, о которых он мне докладывал, оказались, как я потом понял, сфальсифицированными.
Карлос раздраженно прервал старика:
— Ну какое это теперь имеет значение? Тернеру пришлось сообщить нам, что Протей представляет собой нечто большее, чем просто очередную модель рака, и что из-за пожара все мы, возможно, стали носителями этого вируса. А то, что Протей безжалостный убийца, мы знали и без него.
Бочдалеку пассаж Карлоса показался восхитительным. Он проникался все большим интересом к этой истории. Сидевшая рядом Елена начала с опаской поглядывать на своего соседа.
Штейн между тем продолжал:
— Он показал мне свои записи, все по порядку. Это было что-то невероятное… — Профессор на секунду умолк, чтобы посмотреть на Карлоса, потом продолжил: — Он проделал фантастическую работу. Тернеру удалось свести в единое целое огромное количество онкогенов, промоторов и блокаторов рецессивных генов. Он использовал все три рамки считывания. Результат его работы можно с полным правом назвать произведением искусства. — После этих слов Штейн виновато опустил глаза, словно стыдясь своего восторга. — Это было совершенное оружие.
Теперь уже Карлос вынужден был продолжить рассказ. Получилось это у него безрадостно и даже цинично:
— Так неожиданно выяснилось, что мы работали над биологическим вариантом ядерной бомбы, и, что еще хуже, мы обнаружили, что, скорее всего, носим эту бомбу в себе.
Бочдалек негромко присвистнул. Разговор об оружии явно его возбуждал.
Штейн продолжил:
— Как только мне все стало ясно, я позвонил Старлингу. Тот моментально поднял трубку, будто ждал моего звонка. — Штейн перевел взгляд на Розенталя, который в продолжение всего рассказа профессора молча стоял у окна. Поймав на себе этот взгляд, Розенталь меланхолично проговорил:
— Начало моего романа с Протеем.
— Позвольте, я попробую догадаться, что случилось потом, — предложил Айзенменгер.
Бочдалек закивал.
— Да, да, — начал настаивать он, очевидно забыв совет Розенталя поубавить свое любопытство. По всему было видно, что разворачивавшаяся перед ним драма захватывала его все больше и больше.
