Все лгут - Гребе Камилла

Они напоминают мне Бьянкин бисер.

Снег уже растаял, и воздух такой теплый, что уже можно ходить без куртки.

Мама рассказала, что теперь Тома будут судить. И за то, что он убил Самира, и за то, что тот так избил жену, что она чуть не умерла. А Ясмин не будут судить, потому что у того преступления, которое она совершила, уже вышел срок давности. Это значит, что оно больше не имеет никакого значения и всем все равно.

У того, что Том сделал с Паолой, тоже вышел срок давности, хотя я считаю, что это неправильно. Она ведь действительно умерла, и ее завернули в ковер и бросили в море, хоть это и было очень давно.

Мама стала немного веселее.

Мне кажется, это потому, что я снова начал разговаривать в тот самый день, несколько месяцев назад. Но не только поэтому, конечно. Когда мы праздновали Новый год, она кое-что сказала:

– Я сделала то, что было сделать непросто, и мне стало легче, хотя должно было стать еще сложнее.

Потом она сказала:

– Прости, все это звучит слишком запутанно.

А потом:

– Ой, вообще забудь об этом.

Но мне ничего не показалось запутанным. Я все понял.

Мама тормозит у отеля. Стены у него из желтого кирпича, а над большими окнами натянуты полосатые бело-желтые маркизы, которые слегка запылились. Перед входом расстелен красный ковер.

– Ты не хочешь пойти с нами? – спрашиваю я.

Она с улыбкой качает головой, но глаза у нее грустные.

– Мне нужно еще немного времени, дорогой. Но я обязательно с ней увижусь, обещаю.

Я узнаю ее сразу, хотя волосы у нее стали немного серыми, а лицо выглядит теперь более худым и как будто угловатым. Она сидит в кресле и смотрит в окно. На коленях у нее сумочка, расшитая разноцветным бисером.

– Вон она, – говорю я Бьянке, указывая на Ясмин, и сжимаю ее ладонь. – Вон там сидит моя сестра.

– О, какая крутая сумочка, – выдыхает Бьянка.

Мы делаем еще несколько шагов, и тут Ясмин замечает меня. Она вскакивает с места и бежит к нам.

– Винсент! – восклицает она и крепко-крепко меня обнимает.

Я обнимаю ее в ответ.

Мы долго стоим. Как будто хотим друг друга утешить, но утешение нам не нужно. Мы и так уже суперсчастливы.

Закончив обнимать меня, Ясмин здоровается с Бьянкой. Потом Ясмин оборачивается к девушке в кожаной куртке, которая стоит прямо у нее за спиной.

Когда я обращаю внимание на эту девушку, мне становится страшно. Она выглядит ровно так, как выглядела Ясмин перед тем, как исчезнуть. Волосы, глаза, даже одежда – как будто они близнецы, хоть Ясмин, конечно, гораздо старше.

– Познакомься с Самирой, Винсент. Это моя дочь.

Самира протягивает руку, и я ее пожимаю.

– Поздравляю, – говорит Ясмин. – Теперь ты дядя, Винсент.

Я оборачиваюсь к Бьянке.

– Дядя, – повторяю я. – Ты слышишь? Сегодня – мой лучший день!

Мария

57

Я сижу возле окна в кафе напротив и гляжу на отель. Несмотря на то, что они довольно далеко от меня, мне хорошо видно, как Ясмин с Винсентом обнимаются в фойе.

Они долго не отпускают друг друга.

За спиной Ясмин маячит хрупкая девушка с длинными черными волосами. Должно быть, это она – Самира – девочка, которая могла бы стать моей бонусной внучкой, распорядись жизнь иначе.

От этой мысли у меня свербит в груди, и от окна приходится отвернуться. Я разглядываю посетителей кафе. Они сидят за маленькими круглыми столиками, невозмутимо пережевывают выпечку и пьют латте – старые тетки, влюбленная парочка, которая смотрит лишь друг на друга, мамаша с детской коляской, при взгляде на которую у меня возникает мысль о беличьем колесе.

В кармане вибрирует мобильник. Бросив взгляд на экран, я вижу сообщение.

Как все прошло?

Пишу, что все прошло идеально, а я теперь прячусь в кафе. Немного сомневаюсь, но все же добавляю эмодзи сердечка.

Он отвечает мгновенно:

Однажды, и очень скоро, тебе придется с ней встретиться.

Пробежав глазами сообщение, я убираю мобильник обратно в карман. Всему свое время.

Через неделю мне предстоит свидетельствовать против Тома.

Мое собственное преступление – укрывательство преступника – уже много лет неподсудно, вышел срок давности. С нравственной точки зрения моя вина, разумеется, складывается из множества составных частей – несправедливых суждений, лжи и дурных поступков, которые невозможно квалифицировать с точки зрения закона.

В суд я собираюсь идти с гордо поднятой головой. Я расскажу правду, не скрывая и не искажая ничего. Я делаю это не ради себя. Это все ради Самира, ради Паолы Варгас и Николь Боргмарк, которую только недавно выписали из больницы.

Открыв сумочку, я извлекаю оттуда выцветшее фото, которое Винсент прикрепил к себе на стену. Разглядываю лицо улыбающейся во весь рот малышки.

Быть может, я уже видела это фото, не понимая, кто эта девочка?

Вероятно, так и было.

Я переворачиваю фотографию и еще раз перечитываю подпись, сделанную затейливым почерком.

Мои мысли возвращаются к Паоле Варгас, женщине, которой Ясмин, вне всяких сомнений, обязана жизнью. Декабрьским вечером двадцать лет назад она спасла Ясмин от смерти.

Я думаю обо всех ниточках, которые соединяют меня с Паолой. Они протянуты сквозь пространство и время, как паутина, в которой все мы застряли на долгие годы, скованные и неспособные двигаться вперед.

Как много жизней оборвалось или было разрушено, сколько людей пострадало.

Вчера вечером ко мне заходил Казимир. Глаза опухшие, взгляд потерянный.

Он рассказал, что все эти годы считал себя виновным в исчезновении Паолы. А когда полиция объявила, что найдено ее тело, Казимир сразу решил, что она покончила с собой. Очевидно, он пытался ее соблазнить. Хотя, наверное, соблазнить – не совсем подходящее в той ситуации слово. Если я истолковала его исповедь верно, то Паола не поощряла его поползновений – Казимир все время пытался ее потискать, но она раз за разом давала ему понять, что в таких отношениях не заинтересована.

Кроме того, Казимир лишь пассивно наблюдал, когда Амели обвинила Паолу в пропаже украшений, хотя знал, что их взял Харольд, чтобы расплатиться со своими долгами.

Мне показалось, что ему стыдно. И поделом, конечно. Ей было совсем не просто – бедной женщине без официального трудоустройства – противостоять приставаниям сына своих работодателей. А уж быть несправедливо обвиненной в воровстве, должно быть, и вовсе ужасно.

Родителям Паолы, по всей видимости, очень сложно принять тот факт, что за смерть их дочери Тома не станут привлекать к ответственности. У совершенных им преступлений – причинения смерти по неосторожности и последующего самоуправства над телом Паолы – вышел срок давности. А вот убийство Самира прокурор квалифицирует как тяжкое преступление, не имеющее срока давности. Так что теперь Тому предъявлено обвинение в убийстве Самира и нанесении телесных повреждений своей жене. Родители Паолы собираются прилететь на суд. Они желают взглянуть в глаза человеку, лишившему жизни их дочь. Откровенно говоря, такую поездку они себе позволить не могут, но ее решила оплатить Амели де Вег. Любопытно, стыдно ли ей за то, что она не понимала, да и не переживала о том, что могло случиться с Паолой.

Глядя на улыбающуюся малышку, я мысленно напоминаю себе, что должна буду передать фото внучки родителям Паолы. Потом я убираю фотографию обратно в сумку, аккуратно уложив ее во внутренний карман, рядом с кредиткой, и вынимаю маленький пакетик, поместившийся прямо за ежедневником. Я поворачиваюсь к окну, заставляя сережку в виде дельфина сверкнуть в лучах солнца.

Гуннар прав.

Однажды, и очень скоро, я снова увижусь с Ясмин.

Мы вместе спустимся к морю, сядем на один из нагретых солнцем валунов и будем разговаривать, пока солнце не скроется за горизонтом, а слова не иссякнут. Она получит назад свою сережку, а я расскажу ей все, что знаю. Я буду честна, как в суде, только там – перед лицом моря, как единственного свидетеля – я буду говорить правду ради себя. Потому что мне отчаянно необходимо завершение этой истории.