Все лгут - Гребе Камилла

Два шага, три. Может быть, четыре, не помню точно. И я оказалась на поляне.

Том сидел верхом на теле Самира. Обхватив его голову руками, он раз за разом ударял ею о большой камень. Глухой звук эхом отдавался среди деревьев.

– Том! – завопила я, подскочив к ним. – Прекрати, Том!

Он замер, но голову Самира не выпустил. Потом поднял взгляд – в нем читалось почти удивление – и что-то неразборчиво пробормотал.

Я опустилась на колени.

– Господи, Том. Что же ты натворил?

Лицо Тома не выражало никаких эмоций, глаза были пусты.

– Он убил Ясмин, – прошептал Том.

Потом он выпустил голову из рук, медленно поднялся на ноги и на несколько шагов попятился. Его руки были покрыты кровью – кровью Самира.

Я склонилась над Самиром, силясь услышать дыхание, которого уже не было слышно. Силилась нащупать пульс, который уже затих. Под его головой расплывалось целое озеро дымящейся на морозе крови.

Меня настигло горе – тот плач, что лишь притаился в груди после разговора с Амели.

– Что же ты натворил, Том? – повторяла я. – Что же ты натворил?

Перед глазами замелькали воспоминания: вот Том, еще ребенок, ранимый и чувствительный малыш. А вот безразличное, ярко накрашенное лицо Ясмин. Вот суд над Самиром и мое отчаяние, когда я поняла, что он виновен.

Помню мысли, которые роились в голове тогда, на той поляне. Мое решение казалось логичным и справедливым, как будто кто-то наделил меня правом вершить справедливость. У Тома вся жизнь была впереди, он заслуживал второго шанса. А Самира уже было не спасти. К тому же он, возможно, получил по заслугам. Возможно, все это произошло не случайно – потому что никто не должен оставаться безнаказанным, убив свое дитя.

У меня за спиной раздался голос Тома:

– Я этого не хотел… Это он начал… Он…

В тот миг я приняла решение. Зачем разрушать еще одну жизнь? Разве мы недостаточно страдали?

Я поднялась на ноги, подошла к Тому и влепила ему звонкую пощечину.

Он встретил удар, даже не моргнув глазом, не сделав попытки увернуться.

– Соберись! – велела я. – Сейчас ты пойдешь домой. А этого… никогда не было.

Он промолчал.

Я огляделась вокруг. В паре метров от Самира на снегу валялась шапка Тома – нежно-голубое пятно на белом.

– Забирай ее!

Я указала на шапку, и Том сделал как я сказала.

Тогда я опустилась на колени и принялась ползать вокруг тела по земле, раскапывая руками снег и прощупывая слой насквозь промерзшего мха, вороша хрупкие листья и острые ветки.

Пальцами я ощутила металл – это были монеты. Я собрала их. Чуть дальше – несколько чеков, которые ветром отнесло к поросшей вереском кочке. Я схватила их и скомкала в маленькие плотные шарики.

– Держи, – сказала я, вставая на ноги.

Том, уставившись на меня непонимающими глазами, послушно взял то, что я ему протягивала, и засунул в карман.

– А теперь проваливай, – велела я. – Исчезни!

И он устремился прочь – худощавая фигура в серебристом свете луны.

– Ты что-то видела в тот вечер, когда был убит Самир? Что-то, о чем не стала рассказывать?

Разумеется, видела. Не просто видела – я приняла в этом участие.

И тем не менее я солгала. Потому что бывает такая правда, которую никому нельзя открывать.

55

– Все было очень вкусно, Винсент, – говорю я, откладывая ложку.

Он улыбается и знаками благодарит меня.

– Ты положил туда шпинат и горошек?

Он кивает и знаками продолжает: и томаты, и пряности тоже.

Я смотрю на сына: он больше не ребенок. Это коренастый тридцатилетний мужчина с седеющими волосами, которые к тому же начинают редеть на затылке. Тем не менее это все еще он – тот же огонек в глазах, та же любовь к кулинарии и выпечке. Практически безграничная способность к эмпатии и непоколебимое упрямство, которое до сих пор выводит меня из себя.

– Я все приберу, – говорю я ему. – Иди, посмотри видик.

Он корчит рожу и поспешно знаками поправляет меня: не видик, а «Нетфликс».

– Хорошо-хорошо, прости. Я состарилась, честное слово.

Винсент широко улыбается, встает и выходит из-за стола.

За окном солнце уже опускается за кроны деревьев, хоть на часах всего четырнадцать. Словно оплавленные, облака пылают оранжевым и розовым, и лежащий на лужайке снег искрится. Повсюду, куда смогли проникнуть лучи солнца, виднеются проталины. Я какое-то время сижу неподвижно, наблюдая за ходом пьесы, которую совершенно бесплатно предлагает нам посмотреть природа. Поднявшись на ноги, я протягиваю руку, чтобы убрать со стола начисто вылизанную тарелку Винсента, как вдруг замечаю, что по лугу движется какая-то фигурка.

Это маленькая девочка.

Она бежит прямо к моему дому, оступается, падает, потом поднимается и упорно продолжает свой бег. Когда девочка оказывается рядом, я вижу, что на ней только джинсы и футболка. Я узнаю ее.

Это Эбба, дочка Тома и Николь.

Я в спешке отставляю тарелку в сторону и выскакиваю в прихожую.

– Винсент?

Я слышу шаги – Винсент выходит из гостиной и вопросительно на меня смотрит.

– Я выйду в сад на минутку. Нужно кое-что проверить.

И я мчусь к Эббе, которая успела преодолеть уже половину поля. Высокая пожелтевшая трава обвивает ноги. Болотистая почва затягивает резиновые сапоги – они намокли и блестят.

Я спешу изо всех сил – что бы там ни случилось, это явно не что-то хорошее. Я не ходила в усадьбу с тех пор, как у меня побывал Гуннар. Работы было не особенно много, но это не единственная причина. Я не знала, что сказать Тому при встрече – теперь, когда мне стала известна вся правда об их с Ясмин отношениях.

Но сейчас у меня не было выбора.

– Эбба! – кричу я.

Девочка останавливается неподалеку от меня – на фоне заходящего солнца я вижу лишь темный силуэт.

– Что случилось? – выдыхаю я, подбегая к ней и опускаясь на корточки рядом. Щеки Эббы все исполосованы мокрыми дорожками слез, джинсы промокли и по щиколотку вымазаны глиной.

– Мама упала, – произносит Эбба, не глядя мне в глаза.

– Идем, – командую я и беру ее за руку.

Вместе мы короткой тропой спешим к усадьбе. Перескакиваем через ямы, через клумбы с розовыми кустами и, выбравшись на гравийную дорожку, насколько возможно, ускоряем шаг.

На лестнице, ведущей ко входной двери, спрятав лицо в колени, сидит малышка Адриенна. Она прижимает ладошки к ушам, словно стремясь отгородиться от внешнего мира, и медленно раскачивается взад-вперед.

– Адриенна, с тобой все хорошо?

Когда я дотрагиваюсь до ее плечика, Адриенна вздрагивает, поднимает голову и щурится на меня.

Я не дожидаюсь ее ответа – убедившись в том, что она не ранена, толкаю дверь и вхожу в дом. Эбба следует за мной по пятам, но рядом с вешалкой вдруг останавливается и зарывается лицом в мамину шубку.

– Там, – сообщает она, указывая в сторону кухни. Но ей даже не нужно было говорить, потому что в тот же миг из кухни доносится грохот: как будто на пол упала кастрюля.

Я вхожу в знакомую комнату – в этом доме я с самого детства была частым гостем. Я думала, что знаю об этих людях все – ведь они были мне близки, совсем как собственная семья.

Моим глазам предстает зрелище, и когда я вижу его, то теряю опору под ногами и мир вдруг начинает раскачиваться, а очертания комнаты словно расплываются. В груди возникает ком, а в гортани на полпути к выходу застревает крик, когда меня настигает прозрение о том, как мало я на самом деле понимала, какой безгранично наивной была даже после всего того, что Гуннар рассказал мне о Ясмин.

Представшая передо мной картина так знакома, что я на мгновение невольно переношусь в тот вечер в лесу, двадцать лет назад: необузданная ярость, запах крови и страха, звуки борьбы и ударов. Я почти слышу, как ветер завывает в верхушках сосен над моей головой, почти чувствую, как ветки царапают меня за щиколотки, а влага пропитывает обувь. Я вижу Самира, распростертого в снегу – его нога дергается в конвульсиях.